Немцы сожгли деревню: история выжившего очевидца. Причины трагедии Хатыни. Во время оккупации

Жительнице Ячево Серафиме Светош 92 года. В деревне её знают как бабу Сару. В 15 лет она пережила фашистскую оккупацию. О том, что произошло с жителями Ячево во время войны, о зверствах фашистов и о том, как ей удалось выжить, баба Сара рассказала в интервью «Кур"еру».

Вечером 21 июня 1941 года семиклассница Серафима с друзьями гуляла по Ячево. Домой вернулась в два часа ночи, а рано утром проснулась от гула самолётов, которые летали над городом и деревней.

— Звук был очень громкий. Мы не поняли, что происходит. Все стали выбегать на улицу, смот­реть в небо. Слуцк уже горел. Бомба попала и в Ячево. Тогда сгорели четыре дома. Было страшно, мы плакали. Я помню, как в 6 часов утра по радио передали, что началась война, — вспоминает баба Сара.

В родительском доме, кроме семьи Светош, жила сестра матери с семьёй. Детей в доме было пятеро. В то утро Серафиму отправили вместе с другими детьми в соседние Лесуны за семь километров.

В тот же день началась мобилизация. Отца Серафимы не успели призвать, потому что в мобилизационный пункт попала бомба и многие призывники разбежались и спрятались. Из семьи Светош призвали только дядю Никодима и двоюродных братьев Ивана и Николая. Они не вернулись с войны.
Серафима Светош, 92 года, жительница деревни Ячево. Фото: Ольга Глазунова

Про немцев

На следующий день пришли немцы. Сначала в деревню въехали мотоциклисты. Следом пришла пехота. Многих солдат расселили в домах по 7−8 человек. Они отгораживали себе спальные места досками, стелили солому, набивали мешки сеном и клали вместо подушек, укрывались шинелями. В деревне солдаты пробыли восемь дней.

— В наш дом тоже поселили солдат. Среди них был Лёва, он говорил на нашем языке. Мать у парня была русская, а отец — немец. Мы их не боялись, потому что они были обычными людьми. Детей наших жалели, улыбались им, обнимали. Помню, как Лёва плакал и рассказывал, что дома осталась семья и двое детей. Другие солдаты тоже плакали и не хотели воевать, — вспоминает баба Сара.

Немцы ходили по дворам со словами «яйки-куры» и забирали всё, что им выносили. В то время родители Серафимы держали корову, три свиньи, домашнюю птицу и жеребёнка Зорьку. За всю войну к ним в дом немцы приходили за едой один раз. Несмотря на войну, люди сажали огороды, сеяли зерно и работали в колхозе.

Примерно через месяц после начала войны как-то ночью немцы стали врываться в дома и забирать девушек. Восемнадцать человек отправили на работу в Германию. После войны они вернулись домой. А в другой раз забрали восемь мужчин, домой они так и не вернулись. Серафима вместе со старшей сестрой во время таких облав всегда пряталась в сене на чердаке дома.

Люди поговаривали, что немцы точно знали, в каком доме есть то, что им нужно. Об этом им сообщал местный житель Гаврила Пупкевич. Он служил при немцах полицейским и жил в деревне. Кто-то сам шёл в полицию. Но были и те, кого брали принудительно с 22 лет.

Серафиму с сестрой забрали на работу в Слуцк. Девушка разгружала торф на электростанции, а сестра была разнорабочей. Серафима выгружала торф из вагонов в тачки и возила его к приёмнику в три смены. Ей выдали рабочую карточку, которая гарантировала, что человека не угонят в Германию. Отца Серафимы забрали кочегаром на паровоз, мама работала в колхозе.
Жители разрушенной деревни живут в землянке. Фото: Яков Рюмкин

Про евреев

Всех евреев сгоняли в Слуцкое гетто. Им выдавали одежду с нашивкой в виде звезды Давида.

— Евреям запрещали ходить по тротуару. Их селили на ограниченной территории и выводили на работу под конвоем. Солдаты на улице останавливали мальчиков и заставляли снимать штаны — смотрели, обрезан ли ребёнок, — вспоминает Серафима Ильинична.

Немцы в закрытых грузовиках вывозили полные машины людей, пускали внутрь угарный газ, чтобы те задохнулись. Полуживых вывозили в урочище Гореваха, в берёзовую рощу. Там складывали рядами людей в большую яму и расстреливали. Затем пересыпали землёй и снова расстреливали.

— Полицейские рассказывали, что, после того как в яму закапывали, земля шевелилась и были слышны крики, — говорит Серафима.

Осенью 1943 года в ночную смену она с другими работниками слышала жуткие крики людей. Позже стало понятно, что это кричали евреи. Немцы подожгли гетто, и люди сгорели в нём заживо.

Про партизан

В 1942 году немцы повесили на столбах на улице Ленина 17 человек. Среди них была беременная женщина. И только через два часа, когда по улице шла немецкая пехота, тела сняли.

— Больше всего немцы ненавидели партизан, которые минировали дороги и мосты. Приказывали нашим мужчинам запрягать лошадей в борону и идти впереди солдат. Так один мужчина из Козловичей подорвался на мине, — рассказывает баба Сара.

Партизаны часто приходили в сёла и забирали еду у местных жителей, ведь в лесах жили целыми семьями и нужно было питаться. Из Ячево в партизанах была одна семья. Но про это все молчали. Немцы грозились расстреливать по 5 домов, если узнают.

В наказание немцы не только расстреливали людей, но и сжигали заживо, загоняя целыми деревнями в сараи и дома. Так было с Хатынью. Люди боялись ходить по улицам, опасаясь жестокой расправы, ведь стрелять могли просто так.

Однажды ранили 18-летнего парня, который бежал на работу на электростанцию. Его отправили в военный госпиталь, который находился в 1-й гимназии. Тогда немецкие и белорусские врачи работали вместе. Парню сделали операцию, но он не выжил.
Фото: waralbum.ru

Про мобилизованных в немецкую армию

— Помню, как в 1943 году немцы из полицейских сформировали белорусско-немецкую армию. С нашей деревни туда попало пять человек. Когда закончилась война, они вернулись. Но наши власти арестовали их и отправили в лагерь на 10 лет. А когда Сталин умер, люди вернулись назад. Вместо того, чтобы помочь, в лагеря отправили, — говорит баба Сара.

Про наших

Когда наши войска гнали немцев из Слуцка, город и Новодворцы горели. Отец Серафимы запряг лошадь в повозку, нагрузил еды, зерна и поехал с семьёй прятаться в хутора. Рядом бежал 2-месячный жеребёнок.

Через железную дорогу немцы бежали, некоторые босиком, полураздетые отстреливались и прятались в жито.

Наш солдат выпряг из повозки лошадь и застрелил жеребёнка, который побежал за кобылой.

— Когда нам объявили, что вой­на окончена, вся деревня вышла на улицу. Как мы плакали, как плакали… Все обнимались и радовались, что всё закончилось. Но было страшно, ведь после горе снова пришло с похоронками, — рассказывает баба Сара.

После войны

Серафима вышла замуж за водителя санитарной машины, родила четверых детей.

Самыми тяжёлыми для семьи стали послевоенные годы. Засуха 1947 года привела к повальному голоду.

Баба Сара вспоминает, как сама от безысходности однажды своровала у соседа три варёные картошины и принесла их своему сыну.

— В тот год была сильная засуха. Я вместе с другими ячевцами закупала зерно на клецком рынке. Покупали по 2−3 пуда, кто сколько мог унести, и шли до станции. Ехали в Падерь или Огородники на мельницу и мололи зерно в муку. Мама пекла нам хлеб, резала на семь частей и выдавала пайками, — говорит Серафима.

Благодаря этим пайкам семье бабы Сары удалось выжить.

Для одного ВАКовского журнала предложили написать статью по истории Крыма. Я решил для этого вытащить свои материалы по "депортации татар", под условным названием, как Сталин спас крымских татар.

Не знаю, опубликуют или нет?
Но в связи с этим хотел коснуться темы близкой, но по определённым причинам ВООБЩЕ не затронутой.
Теме депортации немцев после разгрома Германии.

Впервые о ней я услышал из интервью А. Меркель накануне большой политической конференции в Гданьске 2009 года по случаю начала Второй мировой войны. И там германский канцлер затронула эту тему, обронив, что из 13 млн. депортированных 2 млн. были по ходу депортации убиты. С. Качиньский по этому поводу сразу начал привычно вонять. Типа, это - провокация и попытка бросить тень на германо-польскую дружбу.

Но факт прозвучал. И я время от времени к нему возвращался.
А сегодня хочу выставить об этом статью, рассказывающую о том, как поляки, чехи и венгры в "маршах смерти" в Германию из 14 млн. депортированных по пути уничтожили 2 млн. немцев только за то, что они немцы. Об этом в статье "Изгнаны и убиты" , опубликованной в "Эксперте" в 2008 г.

14 миллионов немцев были выгнаны из своих домов в Польше, Чехии, Венгрии и других странах Восточной Европы после окончания войны. Лишь 12 миллионов сумели добраться до Германии живыми. Трагедия изгнания немецкого гражданского населения не осознана соседями Германии до сих пор.

«Бреслау, Оппельн, Глейвиц, Глогау, Грюнберг - это не просто названия, но воспоминания, которые будут жить в душах не одного поколения. Отказ от них - предательство. Крест изгнания должен нести весь народ», - эти слова, обращенные в 1963 году к изгнанным из стран Восточной Европы немцам, принадлежат канцлеру ФРГ Вилли Брандту.

Символично, что, перечисляя города, из которых было жестоко изгнано немецкое население, Брандт называет и Глейвиц - маленький городок на старой границе Германии и Польши, с немецкой провокации в котором началась Вторая мировая война.

Так или иначе, по завершении войны самую горькую чашу предстояло испить не начавшей ее военной верхушке, а этническим немцам, проживавшим на территории стран Восточной Европы. Несмотря на то что действовавшая на тот момент Гаагская конвенция 1907 года прямо запрещала отчуждение собственности гражданского населения (ст. 46), а также отрицала принцип коллективной ответственности (ст. 50), почти полтора десятка миллионов немцев, преимущественно женщин, стариков и детей, в течение трех лет были изгнаны из родных мест, а их собственность - разграблена.

Изгнание немцев из Восточной Европы сопровождалось масштабнейшим организованным насилием, включая конфискацию имущества, помещение в концентрационные лагеря и депортацию - даже несмотря на то, что уже в августе 1945 года статут международного военного трибунала в Нюрнберге признал депортацию народов преступлением против человечества.

Польская катастрофа

Наибольших масштабов изгнание немцев достигло в Польше. К концу войны на территории этой страны проживало свыше 4 млн немцев. В основном они были сконцентрированы на германских территориях, переданных Польше в 1945 году: в Силезии (1,6 млн человек), Померании (1,8 млн) и в Восточном Бранденбурге (600 тыс.), а также в исторических районах компактного проживания немцев на территории Польши (около 400 тыс. человек). Кроме того, более 2 млн немцев проживало на территории Восточной Пруссии, переходившей под советское управление.

Уже зимой 1945 года, ожидая скорого прихода советских войск, проживавшие в Польше немцы двинулись на запад, а местное польское население приступило к массовому насилию по отношению к беженцам. Весной 1945 года целые польские деревни специализировались на грабежах бегущих немцев - мужчин убивали, женщин насиловали.

Уже 5 февраля 1945 года премьер-министр временного правительства Польши Болеслав Берут издал указ о переводе под польское управление бывших немецких территорий к востоку от линии Одер-Нейсе, что было откровенным притязанием на переустройство границ после окончания войны.

2 мая 1945 года Берут подписал новый указ, согласно которому вся брошенная немцами собственность автоматически переходила в руки польского государства - таким образом предполагалось облегчить процесс переселения на запад страны населения с восточных территорий, частично отходивших Советскому Союзу.

Параллельно польские власти подвергали оставшееся немецкое население гонениям по образцу тех, что практиковались в нацистской Германии в отношении евреев. Так, во многих городах этнические немцы были обязаны носить на одежде отличительные знаки, чаще всего белую повязку на рукаве, порой со свастикой. Навешиванием на немцев опознавательных знаков, однако, дело не ограничилось.

Уже к лету 1945-го польские власти начали сгонять оставшееся немецкое население в концентрационные лагеря, обычно рассчитанные на 3–5 тыс. человек. В лагеря отправляли только взрослых, детей при этом отнимали у родителей и передавали либо в приюты, либо в польские семьи - в любом случае их дальнейшее воспитание проводилось в духе абсолютной полонизации. Взрослые же использовались на принудительных работах, причем в зиму 1945/1946 года смертность в лагерях достигала 50%.

Эксплуатация интернированного немецкого населения активно осуществлялась вплоть до осени 1946-го, когда польское правительство решило начать депортацию выживших немцев. 13 сентября был подписан декрет об «отделении лиц немецкой национальности от польского народа». Впрочем, продолжение эксплуатации заключенных концентрационных лагерей оставалось важной составляющей экономики Польши, и депортация немцев все откладывалась, несмотря на декрет. В лагерях продолжалось насилие над немецкими заключенными. Так, в лагере Потулице в период между 1947-м и 1949 годом от голода, холода, болезней и издевательств со стороны охранников погибла половина заключенных.

Окончательная депортация немцев с территории Польши была начата только после 1949 года. По оценкам Союза изгнанных немцев, потери немецкого населения в ходе изгнания из Польши составили около 3 млн человек.

Истинно чешская тщательность

Второй страной после Польши по масштабности решения «немецкого вопроса» оказалась Чехословакия. В довоенной Чехословакии немцы составляли четверть населения страны. В основном они были сконцентрированы в Судетах - здесь проживало 3 млн немцев, что составляло 93% населения региона. Значительная доля немцев присутствовала и в Моравии (800 тыс. человек, или четверть населения), большая немецкая община имелась в Братиславе.

В 1938 году, получив на конференции в Мюнхене одобрение глав правительств Великобритании, Франции и Италии, нацистская Германия оккупировала Судеты, присоединив к своей территории районы проживания немцев. В 1939 году немецкие войска оккупировали оставшуюся часть Чехословакии, основав на территории Чехии так называемый протекторат Богемия и Моравия, а на территории Словакии - марионеточную Словацкую республику. Правительство же Чехии выехало в Лондон.

Именно в Лондоне чешское правительство в изгнании впервые сформулировало планы массовой депортации этнических немцев после окончания войны. Хуберт Рипка, ближайший советник президента Эдварда Бенеша, мечтал о массовом изгнании немцев уже в 1941 году, рассуждая на страницах газеты Čechoslovak - официального органа чешского правительства в изгнании - об «организованном применении принципа переселения народов».

Взгляды своего советника полностью разделял и президент Бенеш. Осенью 1941-го и зимой 1942 года Бенеш опубликовал две статьи в журналах The Nineteenth Century and After и в Foreign Affairs, где развивал концепцию «перемещения населения», которое должно будет помочь упорядочить послевоенную Европу. Не будучи уверенным в том, удастся ли убедить англичан в реализации планов депортации трехмиллионного немецкого населения, чешское правительство в изгнании на всякий случай начало аналогичные переговоры с представителями советского руководства.

В марте 1943 года Бенеш встретился с советским послом Александром Богомоловым и попросил о поддержке своих планов этнических чисток послевоенной Чехословакии. Богомолов уклонился от обсуждения планов, однако Бенеш был неутомим и уже во время поездки в США в июне 1943-го смог убедить как американское, так и советское руководство поддержать планы депортации немцев. Получив эту поддержку, чешское правительство приступило к разработке подробного плана этнических чисток. Первый рабочий вариант депортации немцев был представлен правительством Бенеша союзным державам уже в ноябре 1944 года. Согласно меморандуму Бенеша, депортация должна осуществляться во всех районах, где чешское население составляет меньше 67% (две трети), и продолжаться до тех пор, пока немецкое население не сократится до уровня ниже 33%.

К реализации этих планов чешские власти приступили сразу же после освобождения Чехословакии советскими войсками. Уже весной 1945 года по всей стране начались массовые насильственные акции против этнических немцев.

Главным мотором насилия выступила добровольческая 1-я чехословацкая бригада под командованием Людвика Свободы - так называемая Армия Свободы. Людвик Свобода имел давние счеты с этническими немцами. В 1938 году, после присоединения Судет к Германии, Свобода стал одним из создателей «Защиты нации» - партизанской чешской повстанческой организации. Теперь 60 тыс. чешских солдат под командованием Людвика Свободы получили возможность отомстить ставшему беззащитным немецкому населению.

Вырезать под корень

Целые деревни и города, заселенные немцами, испытали на себе безнаказанное насилие чехов. По всей стране из немецкого населения формировались маршевые колонны, людям не давали собрать практически никаких вещей - и без остановок гнали к границе. Отставших или упавших зачастую убивали прямо на глазах у всей колонны. Местному чешскому населению было строго запрещено оказывать любую помощь депортируемым немцам.

В ходе только одного такого «марша смерти» - изгнания 27 тыс. немцев из Брно - на дистанции в 55 км погибло, по разным оценкам, от 4 до 8 тыс. человек.

На границе изгоняемые немцы подвергались процедуре «прохождения таможни», в ходе которой у них зачастую отбирали даже те немногочисленные вещи, которые они вынесли на себе. Но те, кому удавалось добраться до оккупационных зон на территории бывшей Германии - даже ограбленными, - завидовали соотечественникам, оставшимся под властью Бенеша.

17 мая 1945 года отряд чешских военных вошел в городок Ландскрон (сегодня Ланшкроун) и устроил «суд» над его жителями, в ходе которого в течение трех суток к смерти приговорили 121 человека - приговоры приводились в исполнение немедленно. В Постельберге (сегодня Постолопрты) в течение пяти дней - с 3 по 7 июня 1945 года - чехи замучили и расстреляли 760 немцев в возрасте от 15 до 60 лет, пятую часть немецкого населения города.

Один из самых чудовищных случаев произошел в ночь с 18-го на 19 июня в городе Прерау (сегодня Пржеров). Там чешские солдаты, возвращавшиеся из Праги с торжеств, посвященных окончанию войны, встретились с поездом, перевозившим немецкое население, которое в конце войны было эвакуировано в Богемию и теперь депортировалось в советскую оккупационную зону. Чехи приказали немцам выйти из поезда и начать рыть котлован для братской могилы. Старики и женщины с трудом выполняли приказ солдат, и могила была готова только к полуночи. После этого чешские солдаты под командованием офицера Карола Пазура расстреляли 265 немцев, среди которых было 120 женщин и 74 ребенка. Самому старшему из убитых гражданских было 80 лет, а самому младшему - восемь месяцев. Закончив расстрел, чехи разграбили вещи, принадлежавшие беженцам.

Десятки подобных случаев происходили весной-летом 1945 года по всей Чехословакии.

«Спонтанные акции возмездия» достигли своего пика в июне-июле 1945 года, когда по всей Чехии сновали вооруженные отряды, терроризировавшие немецкое население. Для поддержания градуса насилия правительство Бенеша даже сформировало специальный орган, занимавшийся этническими чистками: в министерстве внутренних дел был организован отдел по осуществлению «одсуна» - «изгнания». Вся Чехословакия была поделена на 13 районов, во главе каждого стоял ответственный за изгнание немцев. Всего в отделе МВД по вопросам изгнания работало 1200 человек.

Такая стремительная эскалация насилия заставила союзников выразить свое недовольство этими акциями, что немедленно вызвало резкое недовольство чехов, рассматривавших убийства и изгнание немцев как свое естественное право. Результатом недовольства чехов стала нота от 16 августа 1945 года, в которой чешское правительство ставило вопрос о полной депортации оставшихся 2,5 млн немцев. Согласно ноте, 1,75 млн человек должны были переселиться в американскую оккупационную зону, а 0,75 млн - в советскую. Около 500 тыс. немцев к этому моменту уже были изгнаны из страны. Итогом переговоров чехов с союзными державами стало разрешение депортировать немецкое население, но в организованном порядке и без эксцессов. К 1950 году Чехословакия избавилась от немецкого меньшинства.
Европа без немцев

Проявившееся в Польше и Чехии насилие в отношении этнических немцев в той или иной степени наблюдалось и в других странах Восточной Европы. В Венгрии конфликт венгерских властей с немецким меньшинством ярко проявился еще до войны. Уже в 1920-е годы, сразу после образования национального венгерского государства, страна начала проводить политику жесткой дискриминации немецкого меньшинства. Закрывались немецкие школы, этнические немцы вычищались из органов власти. Человеку с немецкой фамилией была заказана любая карьера. В 1930 году приказ министра обороны обязал всех офицеров, носящих немецкие имена и фамилии, поменять их на венгерские - или уйти в отставку.

Положение немцев заметно улучшилось после превращения Венгрии в сателлита нацистской Германии, но мало кто из проживавших в Венгрии немцев сомневался в том, что с уходом немецких войск их положение очень серьезно ухудшится. Именно поэтому в апреле 1944 года немецкие войска предприняли ряд безуспешных попыток эвакуации этнических немцев из Венгрии.

Гонения начались еще в марте 1945 года. 15 марта новые венгерские власти приняли проект земельной реформы, согласно которой можно было конфисковать землю как у немецких организаций, так и у немцев - частных лиц. Однако даже безземельные немцы оставались бельмом для венгерских властей. Поэтому к декабрю 1945 года был подготовлен указ о депортации «изменников и врагов народа».

Под эту категорию подпадали не только участники немецких военных формирований, но и лица, вернувшие себе в период с 1940-го по 1945 год немецкую фамилию, а также указавшие в переписи 1940 года своим родным языком немецкий. Все имущество депортируемых подлежало безоговорочной конфискации. По разным оценкам, депортация затронула от 500 до 600 тыс. этнических немцев.

Нетеплый прием

Вероятно, наиболее мирно депортация немцев проходила в Румынии. Здесь на момент окончания войны проживало около 750 тыс. немцев, многие из которых были централизованно переселены в Румынию в 1940 году с территорий, занятых советскими войсками (переселение немцев в Румынию из советской Молдавии регулировалось договором между СССР и Германией от 5 сентября 1940 года).

После капитуляции правительства Антонеску и прихода советских войск новое румынское правительство воздержалось от политики притеснения немецкого меньшинства. Хотя в районах компактного проживания немцев был введен комендантский час, а у жителей были конфискованы автомобили, велосипеды, радиоприемники и другие предметы, рассматривавшиеся как опасные, в Румынии практически не было зарегистрировано ни спонтанных, ни организованных случаев насилия против немецкого населения. Постепенная депортация немцев из страны продолжалась до начала 1950-х годов, причем в последние годы немцы сами добивались разрешения выехать в Германию.

К 1950 году население вначале советской и западных оккупационных зон, а затем ГДР и ФРГ увеличилось за счет прибывших беженцев на 12 млн человек. Изгнанные из стран Восточной Европы немцы были распределены практически по всем регионам Германии, в некоторых районах, например в Мекленбурге на северо-востоке страны, беженцы составляли 45% местного населения. Мало в каком из регионов Германии на принятых беженцев приходилось менее 20% населения.

Между тем, несмотря на значительную долю беженцев, проблема изгнания немцев из стран Восточной Европы долгое время оставалась запретной темой как на востоке, так и на западе страны. В западных оккупационных зонах - а впоследствии и в ФРГ - изгнанным немцам вплоть до 1950 года было запрещено организовывать любые союзы. По мнению историка Инго Хаара, занимающегося проблемами изгнанных немцев, только начало Корейской войны и обострение отношений с Советским Союзом заставило западных политиков признать страдания немецкого народа и легализовать упоминания изгнания немцев из Польши, Чехословакии и других стран.

В ГДР события замалчивались вплоть до конца 1980-х как способные серьезно осложнить отношения с коммунистическими ЧССР и ПНР. Сегодня тема изгнания немцев из Восточной Европы все еще остается одной из самых болезненных проблем во взаимоотношениях Германии с Польшей и Чехией. Согласно социологическим опросам, более половины немцев до сих пор воспринимают Силезию и Померанию как немецкие территории - хотя и не стремятся вернуть их в состав Германии.

Поляки же не перестают выражать свое отношение к деятельности немецкого Союза изгнанных, помещая на обложки журналов коллажи, изображающие лидера Союза Эрику Штайнбах в эсэсовской форме. Протесты польского правительства вызвало и открытие в этом году в Берлине информационного центра, посвященного депортации немцев из Польши. Даже сегодня боль от преступлений полувековой давности и взаимные обиды заставляют соседствуюшие народы с опаской относиться к малейшим попыткам вспомнить произошедшее в 1945 году.

А еще об этом на Западе вышла книга.

«Около 12 млн. немцев, в основном женщин и детей, были депортированы из Восточной Европы в 1945 году, что представляло собой одобренную союзниками этническую чистку», - пишет в своей рецензии на книгу Р.М. Дугласа «Упорядоченно и гуманно: депортации немцев после Второй мировой войны» обозреватель The Wall Street Journal Эндрю Стуттафорд.

23 февраля польские и белорусские националисты и антикоммунисты отметили трагическую дату - уничтожение карателями НКВД деревни Валежник, находящейся на территории Белоруссии, недалеко от белорусско-литовской границы. По всей видимости, деревня была уничтожена за поддержку партизан "Армии Крайовой", которые сражались на территории Западной Белоруссии сначала с немецкими, а затем с советскими оккупантами, заключив перемирие и соглашение о сотрудничестве с БОА (Белорусской Освободительной Армией) - партизанским формированием белорусских националистов, образованным в 1944 году. Данный эпизод наглядно подтверждает тот факт, что советские каратели совершенно ничем не отличались от нацистских. Вечная память убитым мирным жителям деревни и героическим воинам АК, погибшим в бою с красными выродками...

======================================== ===========

Про деревню Хатынь знает, наверное, весь мир. Она стала символом страшных мучений белорусов во время Второй мировой войны. Про деревню Валежник почти никто не знает. Хотя ее тоже сожгли, а все ее население поубивали. Вместе с детьми и женщинами. Валежник был уничтожен в день праздника Советской Армии. 23-го февраля 1945-го года.

На самой белорусско-литовской границе, в Ошмянском районе, за крохотной деревней Юсялишки хорошая дорога в сторону Литвы заканчивается. И упирается в поле. Через какие-то пару километров видна стена леса. Это еще белорусский лес. Если пройти грунтовой дорогой, разьезжанной пограничными джипами, ровно на север, через минут десять выйдешь в поросшее сорняком немалое поле. И посреди этого поля, в этой пограничной тишине, глаз выхватит небольшой мемориал. Невысокий каменный крест, а рядом часовня. На кресте написано по-белорусски следующее. «Жителям деревни Валежник, погибшим во время боевых действий 23 февраля 1945 года».

Что же это за боевые действия велись в Беларуси, когда фронт давно был в Германии? Ответ дает польскАЯ надпись на втором памятнике, на часовне. «В этом месте была деревня Валежник. В ночь на 23 февраля 1945 года была пацифицирована войсками НКВД. Были убиты все жители, а также отдел самообороны "Армии Крайовой".

Янина Гаспарович живет в самом конце Юсялишек, в доме, который ближе к месту трагедии. Очень душевная женщина с взглядом добродушным и одновременно любознательным. Чужие люди сюда забираются редко. В 1945-м Янине было 10 лет. И кое-что она помнит.

Оказывается, убиты были не все. Один человек выжил. По фамилии Дедулейчик. Но пожил на своем пепелище недолго.

— Был еще такой Дедулейчик. Он после выехал в Салечники. Он еще на месте пожара построил дом. И девочка у него родилась. А после получил еще четыре дочери и сына. Это было с пятницы на субботу. А в воскресенье мама пошла в костел. И после костела собрались люди сюда смотреть. Кто-то своих родственников стал забирать. Родня приехала, чтобы какие косточки забрать. Была одна убитая баба беременна, и ребенок лежит при ней. Обгоревшие. Там все погорели. А тот Дедулейчик под бревнами сделал окоп. И он шугнув туда с кожухом и с женой. И девочку потянул. Под бревна эти. Часть тех бревен обгорела. Так остались живы. И потом еще построил на месте пожара дом. А после уехал в Салечники.

Но в Валежнике погибли не только аковцы и несчастные жители Хворосту. В оцепленную войсками деревню загоняли всех, кто вдруг оказывался на дороге. Даже детей. Эта операция больше была похожа на карательную акцию, чем на бой.

— Эти энкавэдисты задерживали всех, кто шел или до костела, или в магазин. Вот тут бабушка в конце деревни жила. И задержали парня, который шел к ней. Погиб. Шел, нес бабушки лучину. Ведь не было же ни керосина, ничего в войну. Задержали, как шел, днем! И сгорел тоже.

— Все это похоже на карательную акцию.

— То же самое, что и Хатынь. Окружили деревню кругом. Из леса не видно было, кто убегает. А жены Дедулейчика родители жили в соседней деревне. Они на дерево залезли. Видели, как домик зятя горит. А видишь, какой счастливый был.

— А Валежник была большая деревня?

— Семь домов здесь. И две на окраине. И те сожгли. Дянгилевские там такие жили. Всего девять домов.

— А как того мальчика звали, которого завернули?

— Стась. Воронецкий.

— Станислав Воронецкий. И было ему …

— Двенадцать лет.

В Юсялишках осталось только четыре жилых дома. Кроме Янины Гаспарович, еще о трагедии Хворосту мне смогла что-то рассказать Регина Адамович. Рассказала то, что ей рассказывали родители. Ведь сама Регина родилась в 50-х.

— Свои расстреляли. Свои. Которые не хотели на фронт, которые прятались. А после скучкавалися в банду. Отец рассказывал, что всю родню постреляли. Даже одного мальчика, маленького, который в колыбельке спал. Автоматом. За что? Сорок пятый год. Война заканчивалась. Своих свои. Я понимаю, когда немцы. Чужеземцы. Это война была. А здесь свои своих.

Свои своих. После всего услышанного очень режет ухо это «свои» в сторону карателей из НКВД.

На первый взгляд может показаться, что белорусский памятник правду скрывает, а польский рассказывает всю. Но на самом деле все не так просто. Белорусский крест появился первым. В начале 90-х. И текст на нем «редактировался» районными властями. Польская же часовня была построена только через десяток лет. У первого памятника была инициатор. Имя ее — Гелена Альбертовна Пашкель. Она тоже жертва большевизма. Ее мать убили прямо на ступеньках костела в деревне Онжадово. Убил пьяный активист. Слово Янине Гаспарович.

— В Онжадово они жила. Ее мать какой-то дурак застрелил. Ехал, стрелял. Она из костела вышла, и пуля в нее. Так Эва Гэля поставила белорусский памятник. А после поставили часовенку по-польски. Как освящали, приехали поляки из Польши, целый автобус пришел.

До этого памятника очень трудно добраться. Ведь он чуть ли не на самой границе. Но из страшной летописи войны деревню Валежник уже не вычеркнуть. В Валежнике погибли 25 мирных жителей, 50 бойцов Армии Крайовой. Количество жертв со стороны НКВД неизвестно.

Партизаны АК в Западной Белоруссии

После захвата гитлеровской Германией Прибалтики, Белоруссии, Молдавии, Украины и ряда западных областей РСФСР десятки миллионов советских граждан оказались в зоне оккупации. С этого момента им пришлось жить фактически в новом государстве.

В зоне оккупации

17 июля 1941 года на основании распоряжения Гитлера «О гражданском управлении в оккупированных восточных областях» под руководством Альфреда Розенберга создается «Имперское министерство по делам оккупированных восточных территорий», которое подчиняет себе две административные единицы: рейхскомиссариат Остланд с центром в Риге и рейхскомиссариат Украина с центром в Ровно.

Позднее предполагалось создать рейхскомиссариат Московия, который должен был включить в себя всю европейскую часть России.

Далеко не все жители оккупированных Германией областей СССР смогли перебраться в тыл. По разным причинам за линией фронта осталось около 70 миллионов советских граждан, на долю которых выпали тяжелые испытания.
Оккупированные территории СССР в первую очередь должны были служить сырьевой и продовольственной базой Германии, а население – дешевой рабочей силой. Поэтому Гитлер по возможности требовал сохранить здесь сельское хозяйство и промышленность, которые представляли большой интерес для германской военной экономики.

«Драконовские меры»

Одной из первоочередных задач германских властей на оккупированных территориях СССР являлось обеспечение порядка. В приказе Вильгельма Кейтеля сообщалось, что ввиду обширности контролируемых Германией районов необходимо подавлять сопротивление гражданского населения путем его запугивания.

«Для поддержания порядка командующие не должны требовать подкреплений, а применять самые драконовские меры».

Оккупационные власти вели строгий контроль местного населения: все жители подлежали регистрации в полиции, более того, им запрещалось без разрешения покидать места постоянного проживания. Нарушение любого постановления, к примеру, использование колодца из которого брали воду немцы, могло повлечь за собой строгое наказание вплоть до смертной казни через повешение.

Германское командование, опасаясь протеста и неповиновения гражданского населения, давало все более устрашающие приказы. Так 10 июля 1941 года командующий 6-й армией Вальтер фон Райхенау требовал «расстреливать солдат в штатском, которых легко узнать по короткой стрижке», а 2 декабря 1941 года издается директива, в которой призывают «стрелять без предупреждения в любое гражданское лицо любого возраста и пола, которое приближается к передовой», а также «немедленно расстреливать любого, подозреваемого в шпионаже».

Немецкие власти выражали всяческую заинтересованность в сокращении местного населения. Мартин Борман направил в адрес Альфреда Розенберга директиву, в которой рекомендовал приветствовать на оккупированных восточных территориях проведение абортов девушек и женщин «ненемецкого населения», а также поддержать интенсивную торговлю противозачаточными средствами.

Наиболее популярным методом по сокращению гражданского населения применявшимся нацистами оставались расстрелы. Ликвидации проводились повсеместно. Людей уничтожали целыми деревнями, зачастую основываясь исключительно на подозрении в противозаконном деянии. Так в латвийском селе Борки из 809 жителей расстреляно было 705, из них 130 детей – остальных отпустили как «политически благонадежных».

Регулярному уничтожению подлежали нетрудоспособные и больные граждане. Так уже при отступлении в белорусском поселке Гурки немцы отравили супом два эшелона с местными жителями, неподлежащими вывозу в Германию, а в Минске только за два дня – 18 и 19 ноября 1944 года немцами было отравлено 1500 нетрудоспособных стариков, женщин и детей.

Массовыми расстрелами оккупационные власти отвечали на убийства немецких военных. К примеру после убийства в Таганроге немецкого офицера и пятерых солдат во дворе завода №31 было расстреляно 300 ни в чем не повинных мирных граждан. А за повреждение телеграфной станции в том же Таганроге расстреляли 153 человека.

Российский историк Александр Дюков, описывая жестокость оккупационного режима, отметил, что, «по самым скромным подсчётам, каждый пятый из оказавшихся под оккупацией семидесяти миллионов советских граждан не дожил до Победы».
Выступая на Нюрнбергском процессе представитель американской стороны заметил, что «зверства, совершённые вооружёнными силами и другими организациями Третьего рейха на Востоке, были такими потрясающе чудовищными, что человеческий разум с трудом может их постичь». По мнению американского обвинителя, эти зверства не были спонтанными, а представляли собой последовательную логическую систему.

«План голода»

Еще одним страшным средством, приведшим к массовому сокращению гражданского населения стал «План голода», разработанный Гербертом Бакке. «План голода» был частью экономической стратегии Третьего рейха, по которой от прежнего количества жителей СССР должно было остаться не более 30 млн. человек. Высвободившиеся таким образом продовольственные запасы должны были пойти на обеспечение нужд германской армии.
В одной из записок высокопоставленного немецкого чиновника сообщалось следующее: «Война будет продолжена, если вермахт на третьем году войны будет полностью обеспечиваться продовольствием из России». Как неизбежный факт отмечалось, что «десятки миллионов людей умрут с голода, если мы заберём всё для нас необходимое из страны».

«План голода» в первую очередь сказался на советских военнопленных, которые практически не получали продуктов питания. За весь период войны среди советских военнопленных, по подсчетами историков, от голода умерло почти 2 млн. человек.
Не менее болезненно голод ударил по тем, кого немцы рассчитывали уничтожить в первую очередь – евреям и цыганам. К примеру, евреям было запрещено приобретать молоко, масло, яйца, мясо и овощи.

Продуктовая «порция» для минских евреев, которые находились в ведении группы армий «Центр» не превышала 420 килокалорий в день – это привело в гибели десятков тысяч людей в зимний период 1941-1942 годов.

Наиболее жесткие условия были в «эвакуированной зоне» глубиной в 30-50 км., которая непосредственно примыкала к линии фронта. Все гражданское население этой линии принудительно отсылалось в тыл: переселенцев размещали в домах местных жителей или в лагерях, но при отсутствии мест могли разместить и в нежилых помещениях – сараях, свинарниках. Живущие в лагерях переселенцы большей частью не получали никакого питания – в лучшем случае раз в день «жидкую баланду».

Верхом цинизма являются так называемые «12 заповедей» Бакке, в одной из которых говорится, что «русский человек привык за сотни лет к бедности, голоду и непритязательности. Его желудок растяжим, поэтому [не допускать] никакой поддельной жалости».

Учебный год 1941-1942 для многих школьников на оккупированных территориях так и не начался. Германия рассчитывала на молниеносную победу, а поэтому не планировала долгосрочных программ. Однако к следующему учебному году было обнародовано постановление немецких властей, в котором объявлялось, что все дети в возрасте от 8 до 12 лет (1930-1934 гг. рождения) обязаны регулярно посещать 4-классную школу с начала учебного года, назначенного на 1 октября 1942 года.

Если по каким-либо причинам дети не могли посещать школу, родители или лица их заменяющие в течение 3-х дней должны были предоставить заведующему школой заявление. За каждое нарушение посещаемости школы администрация взимала штраф в размере 100 рублей.

Основная задача «немецких школ» заключалась не в обучении, а в воспитании послушания и дисциплины. Много внимания уделялось вопросам гигиены и здоровья.

По мнению Гитлера, советский человек должен был уметь писать и читать, а большее ему не требовалось. Теперь стены школьных классов вместо портретов Сталина украшали изображения фюрера, а дети, стоя перед немецкими генералами были вынуждены декламировать: «Слава вам, орлы германские, слава мудрому вождю! Свою голову крестьянскую низко-низко я клоню».
Любопытно, что среди школьных предметов появился Закон Божий, а вот история в ее традиционном понимании исчезла. Ученики 6-7 классов должны были изучать книги пропагандирующие антисемитизм – «У истоков великой ненависти» или «Еврейское засилье в современном мире». Из иностранных языков остался лишь немецкий.
Первое время занятия проводились по советским учебникам, однако оттуда убирали любые упоминания о партии и произведениях еврейских авторов. Это заставляли делать самих школьников, которые на уроках по команде бумагой заклеивали «ненужные места». Возвращаясь к работе смоленской администрации следует отметить, что ее сотрудники в меру возможностей заботились о беженцах: им выдавали хлеб, бесплатные талоны на питание, направляли в социальные общежития. В декабре 1942 года только на инвалидов потратили 17 тыс. 307 рублей.

Вот для примера меню смоленских социальных столовых. Обеды состояли из двух блюд. На первое подавались ячневые или картофельные супы, борщ и свежая капуста; на второе была ячневая каша, картофельное пюре, тушеная капуста, картофельные котлеты и ржаные пироги с кашей и морковью, также иногда подавались мясные котлеты и гуляш.

Гражданское население немцы главным образом использовали на тяжелых работах – строительстве мостов, расчистке дорог, торфоразработках или лесозаготовках. Трудились с 6 часов утра до позднего вечера. Тех, кто работал медленно могли расстрелять в назидание другим. В некоторых городах, например, Брянске, Орле и Смоленске советским рабочим присваивали идентификационные номера. Немецкие власти мотивировали это нежеланием «неправильно произносить русские имена и фамилии».

Любопытно, что поначалу оккупационные власти объявили, что налоги будут ниже, чем при советском режиме, однако на деле к ним добавились налоговые сборы на двери, окна, собак, лишнюю мебель и даже на бороду. По словам одной из переживших оккупацию женщин многие тогда существовали по принципу «один день прожили - и слава богу».

Семья Ламоновых. Мария Исаевна и Афанасий Федорович, на первом плане Вера, стоят Лида и Саша, 1936 год

В 1941 году мне было 10 лет. Мы с семьей – мама, папа, брат и сестра – жили в деревне Подроща Смоленской области, это 60 км от Смоленска.

В начале войны несколько дней была бомбежка. Горел Смоленск. Мы сидели с мешками сухарей на лавке под частоколом и смотрели на зарево. Оно было огромное – на полнеба. Люди были очень испуганные и наивные, мы не понимали, что нас ждет.

Ребят-подростков, в том числе моего четырнадцатилетнего брата Сашу, отправили в поле «не пускать немцев». Оружия у них никакого, конечно, не было. Только какие-то палки. В лесу вырыли окопы. Говорили, что мы там будем прятаться, когда немцы будут проходить. Почему-то рассчитывали, что они пройдут мимо.

Нас детей очень ругали, если мы баловались и шумели. Взрослые говорили, что немцы услышат и сбросят на нас бомбу. Взрослые, кажется, и правда верили, что у немцев очень хорошая техника, локаторы какие-то, и они все слышат, находясь в своих самолетах. Помню такой эпизод. Женщины услышали самолеты и выскочили на улицу с какой-то белой тряпкой. Стали кричать «Мы ваши! Мы ваши!». Они не знали, как спасать себя и своих детей.

Первый день оккупации

Вера Афанасьевна Ламонова

Очень хорошо помню день, когда нашу деревню заняли немцы. Ранним утром была бомбежка. Нас разбудил шум снарядов. Все деревенские уже успели выгнать скот «на росу». Бомбежка уничтожила весь скот. Коровы лежали на земле. Были дохлые, были искалеченные. Страшно мычали. Моя мама Мария Исаевна Ламонова, когда началась бомбежка, доила нашу корову. Осколок бомбы попал корове в ногу. Корова свалилась. Маму даже не поранило. А вот наша родственница, погибла от снаряда в то же утро. Она тоже корову доила, и в это время осколок попал ей прямо в голову.

Бомбы в тот день сбрасывали на каждый дом. В наш дом не попали. Немножко просчитались, снаряд упал на соседнее поле картошки.

В то же утро на деревню пошли танки. Такой гул поднялся! Мама пришла за нами, мы выскочили из дома и побежали на улицу – на край деревни. Там стояли группкой женщины и дети. Вдруг откуда-то появился наш русский солдат. Бежит по улице. Мы не успели опомниться, как увидели, что на него двигается немецкий танк. Танк нагнал солдата, человек оказался прямо под ним. На наших глазах танк развернулся на девяносто градусов и поехал дальше. Танкист даже не выглянул посмотреть, что стало с солдатом. Конечно, немец был уверен, что раздавил русского. Мы смотрим – а солдатик-то шевелится! Это было настоящее чудо. Он встал, шатаясь. Лицо у него было белое. Куда-то побежал. Женщины стали кричать ему: «Сбрасывай шинель!» Шинели у наших солдат были какие-то несуразные, очень длинные. Но он ничего не слушал, только бежал. Мама потом часто вспоминала его. Хотела в газету написать. Мама хотела узнать, что с ним случилось дальше. Вдруг откликнется, вдруг он выжил.

Во время оккупации

Кровь и трупы стали для нас, детей чем-то обыденным. Мы ничего не боялись. Помню, мы, дети, пасли коров, и нас начали бомбить. Мы попадали на землю. Помню, как мы бегали по лесу и то и дело натыкались на трупы солдат. Тела лежали кучами, вповалку, по несколько трупов. Буквально под каждым кустом. Это было привычно, мы продолжали бегать, играть во что-то. Помню, как наша речушка изменила свой цвет, после боев стала кровавой. Трупы лежали по обоим берегам. Тела убрать и захоронить было некому. Через время мы бегали по тем же местам, там уже лежали человеческие кости и солдатская одежда.

Когда немцы только пришли они схватили моего крестного, двоюродного брата моего отца. Он был очень красивый, высокий темноволосый и темноглазый. Немцы увели его и еще одного мужчину куда-то в лес. Тот, второй, остался жив. Он рассказал, что немцы велели им бежать в разные стороны, а сами начали стрелять, но не попали в него. А в крестного попали. Потом мы долго искали крестного, никак не могли найти. И вот как-то пошли опять на поиски. И наша собака забрехала около муравейника. Мы раскопали этот огромный муравейник. Тело там лежало. Все изъеденное. Это было страшно. Вот как издевались над нами. Взрослые говорили, что крестный был похож на еврея, поэтому с ним так немцы поступили. Мы повезли его хоронить в деревню. У него осталось пятеро детей.

Наша деревня делилась на несколько поселков. Всех нас немцы повыгоняли из своих домов. И вот весь наш поселок – человек тридцать ютился в одной хате. Кто на полу спал, кто где. И так всю оккупацию. Хата не закрывалась. Мы лежали штабелями.

Во время войны мама родила сыночка Володю. Он у нас недолго пожил. Зима, холод, голод. Он простудился. Годик ему было, когда умер. У других женщин тоже умирали дети.

В нашей хате стояли немцы. А в нашем сарае были огромные немецкие лошади тяжеловозы. За ними ухаживал какой-то человек с Украины. Он прислуживал немцам и был на их обеспечении. Одна женщина, у нее было пятеро детей, а муж на фронте, приходила к нему ночевать, а он ей за это давал еду для детей. Никто эту женщину не осуждал.

Помню, что я удивлялась, как смело ведет себя с немцами моя мама. Она мне казалась тогда очень старой. А ведь ей было всего тридцать три — тридцать четыре года. Немцы, когда приходили к нам, вели себя очень нагло, всюду рыскали, забирали у нас последнюю еду. И вот однажды немец увидел на верхней полке кувшин и наклонил его на себя, чтобы посмотреть, что там. А оттуда прямо ему в лицо полилось молоко. Он, конечно, не ожидал. Мама засмеялась. Немцы на нее кричат, а она смеется. А я очень удивилась, что мама не боится смеяться.

Как-то мама увидела, что немцы набили в нашу хату сена. И печку тоже сеном топят. Огонь очень сильный разгорается. Она стала им объяснять, что они так спалят нашу хату. Стала им руками показывать, громко очень говорит, кричит на них. Они ее послушали, перестали сеном топить.

Однажды ночью раздался стук в дверь. Потом выстрел. Потом в хату ворвался пьяный немец весь в крови. Я это помню, потому что мы, дети, очень испугались. Немец искал нашего отца, а отец спрятался в подполе. А мама выбежала зимой на улицу босая. Стояла босиком на морозе и держала лошадь немца под уздцы. Мы, дети, так растерялись, что даже обувь ей не подали. Немец отца не нашел. Ушел, но потом снова вернулся. На этот раз мама сказала, что отец пошел его искать. Немец ушел и уже не появлялся. Он шел по деревне и стрелял.

Но немцы тоже разные были. Один как-то подозвал мою маму и стал для нее что-то чертить пальцем на столе. Объяснять, что немцев окружили, Гитлеру «капут», нас скоро освободят. Он это ей пытался объяснить, чтобы мы никуда не уходили, если нас будут гнать.

Рассказы отца о лагерях

Мой отец, Ламонов Афанасий Федорович, был инвалидом, на фронт его не взяли. Он был лет намного старше мамы, в революции участвовал. Немцы дважды забирали его в лагерь. Он дважды бежал.

Отец рассказывал, что их всех, пленных, немцы поместили в поезд, в вагоны, в которых обычно перевозят скот. В этих вагонах были очень маленькие окошечки. Когда поезд тронулся, кто мог, прыгал из окошек. Каждый вагон охраняли два немца-автоматчика. Они стреляли по тем, кто пытался бежать. Отец ехал в вагоне с молодыми ребятами. Ребята бежать не собирались: «Да ты что, батя, мы в Германию поедем. Хорошо будем жить. Дадут нам землю. Будем там работать». Такие были наивные. Отец стал их просить подсадить его, чтобы самому выбраться в окошко.

Карабкался, а сил нет. Ребята матерятся. А он их просит: «Потерпите, ребятки!» Так он нам рассказывал. «Вскарабкался. Чувствую, что поезд в гору пошел. Думаю – надо сейчас прыгать. И прыгнул. Упал на землю. Огляделся – около него ребята какие-то молодые лежат. Все они ослабленные были. Ни идти, ни стоять не могли. Ползли, катились. Главное было — уйти от железной дороги. Так и доползли до ближайшей деревни. Пустила их в дом одна женщина. Баню натопила. Дала поесть. Ребята навалились на еду. Отец их просил остановиться, говорил, что плохо будет, а они не слушают. Потом им очень дурно было, но все же наутро нам надо было идти. Немного прошли вместе, а потом пошли каждый своей дорогой. Вместе было опасно идти. Могли заметить.

Отец дошел от Смоленска до Подрощи 60 километров пешком в лаптях. Когда пришел, на него было страшно смотреть – 30 кг веса. Пришел к сестре, она жила на краю деревни. Сестра прибежала к моей маме: «Марийка, иди забирай Афанасия. У него нет сил до дома дойти».

Потом отца снова забрали в лагерь. Сначала вызвали в комендатуру, которая находилась в соседней деревне. Он пришел туда, немец поднял доску и из подпола вышли молодая учительница Анна Александровна и врач. Там их держали фашисты. Их и отца обвинили в том, что помогают партизанам. Но учительницу и врача почему-то отпустили, а отца забрали. Увезли куда-то в Белоруссию. Была зима. Отец рассказывал, что они сидели в сараях без крыши. Шел снег, было холодно, люди сидели, прижавшись друг к другу: «Проснешься, а рядом с тобой уже мертвец сидит». Трупы никто не убирал из этих сараев.

Ночью ходили предатели и проводили агитацию. Людей уговаривали выдать тех, кто был коммунистом, офицером. За это обещали хорошую жизнь.

Кормили похлебкой из воды и капустных листьев. Отец уже не мог ее есть. Организм не принимал еду. Отдавал молодым. А однажды шел по лагерю и увидел длинную очередь. И все молодые ребята. Спросил, зачем стоят. Ему отвечают: «За картошкой, батя. Становись». Он смотрит, а в этот барак, где картошку выдают, люди только заходят. Никто оттуда не выходит. Там уничтожали военнопленных.

Освобождение

Когда немцы бежали из нашей деревни, они гнали с собой жителей в Германию, а дома сжигали. Все сжечь не успели. Покидали деревню в ужасной спешке. Вот только всю главную улицу сожгли и школу — очень хорошее здание — тоже сожгли.

Немцы нас тоже погнали всей семьей, да еще и с коровой, но нам удалось бежать, мы свернули с дороги под мостик. А потом убежали в лес на болото. Ночью лежим там. Слышим, как немцы бегут по дороге. Вдруг загремело что-то. Мы тогда еще не знали, что это наша «Катюша». Было очень страшно. Горело все! Но нас почему-то не задело. То недолет, то перелет. Может, разведка донесла, что люди на болоте прячутся. Среди нас была очень богомольная женщина. Улечка ее звали. Вот она поставила нас всех на колени, и мы все молились, чтобы нам уцелеть. Она так и сказала: «Молитесь и мы выживем». Так до утра мы и простояли на коленях.

Под утро все успокоилось. Мы слышим, взрослые кричат: «Наши! Наши!». Наши солдаты бегом спускаются с горы. Мы их увидели, закричали. Начали обниматься, целоваться. Освободили нас. Наши солдаты нам говорят: «Идите домой».

После этого мой старший брат Саша прибавил себе два года возраста и ушел на фронт. Было ему шестнадцать лет. Он ушел вместе с другими ребятами из нашей деревни – детьми, которые подросли за военное время. Их совсем недолго обучали в Ярцеве и отправили на передовую. Ушло тогда из нашей деревни человек тридцать мальчишек, а вернулось с войны человека три. Саша прошел до Берлина и вернулся домой.

Подготовила для публикации на сайте:
Антонина Фроленкова