Анализ стихотворения “Городские столбцы” Заболоцкого Н. А. Поэтика движения в «столбцах» н. заболоцкого

Творчество выдающегося русского поэта Николая Алексеевича Заболоцкого, признанного классика поэзии ХХ века, ставит перед внимательным читателем довольно сложную проблему. Как это возможно, чтобы автором стихотворений "Фигуры сна", "Поприщин", "Красная Бавария", "Офорт", с одной стороны, и "Лесное озеро", "Бетховен", "Журавли", "Некрасивая девочка", с другой - был один и тот же человек?

Действительно, когда мы читаем в стихотворении "На рынке" следующие строки:

…Недалек тот миг, когда в норе опасной он и она, он - пьяный, красный от стужи, пенья и вина, безрукий, пухлый, и она - слепая ведьма - спляшут мило прекрасный танец-козерог, да так, что затрещат стропила и брызнут искры из-под ног… И лампа взвоет как сурок. (I, 354) *

то нам очень трудно представить себе, что поэт с таким способом восприятия мира может написать:

Есть хор цветов, не уловимый ухом, Концерт тюльпанов и квартет лилей. Быть может, только бабочкам и мухам Он слышен ночью посреди полей. В такую ночь соперница лазурей, Вся сопка дышит, звуками полна, И тварь земная музыкальной бурей До глубины души потрясена. (I, 222)

Исследователи, занимающиеся творчеством Николая Заболоцкого, говорят о "двух Заболоцких", т.е. перед нами как будто два разных поэта под одной фамилией. Попытаемся разгадать эту загадку. Первый сборник молодого поэта Николая Заболоцкого "Столбцы" увидел свет в 1929 году, когда поэту было 26 лет. Сам Заболоцкий пишет своему другу о настоящем критическом буме, который разразился после выхода книги: "…Книжка вызвала в литературе порядочный скандал, и я был причислен к лику нечестивых. Если интересуешься этим делом, - посмотри статью Селивановского "Система кошек" в журнале "На литературном посту" за 1929 г., № 15, и статью (совершенно похабную) Незнамова "Система девок" в "Печать и революция", 1930 г., № 4…" Итак, "Столбцы" вызвали настоящий литературный скандал.

Какова же творческая установка Николая Заболоцкого в раннем периоде его творчества? В 1927 году несколько поэтов образуют художественное объединение, которое называют ОБЭРИУ - Объединение реального искусства. В группу входят поэты А. Введенский, Д. Хармс, И. Бахтерев, К. Вагинов, Н. Заболоцкий. Деятельность членов ОБЭРИУ протекала в русле традиций "левого" искусства и в большей мере связана была с театрализованными представлениями, своеобразными выступлениями - концертами. В записных книжках Хармса мы находим программу одного такого вечера, который должен был состояться в Институте истории искусств "12 Деркарября * 1928 года". Программа включала следующие номера:

"Дойвбер Левин - эвкалитическая проза.
Даниил Хармс - "Предметы и фигуры".
Алексей Пистунов - то же.
Игорь Бахтерев - "Вилки и стихи".
Александр Введенский - "Самонаблюдение над стеной".

Эстетическая платформа группы ОБЭРИУ была очень своеобразной. Интересно, что манифест - "Декларация ОБЭРИУ" - был подписан Николаем Заболоцким. В "Декларации" Заболоцкий писал: "В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его… Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты "нереальны" и "нелогичны"? А кто сказал, что "житейская" логика обязательна для искусства?... У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, слова и действия" (I, 387).

Таким образом, Заболоцкий формулирует основной закон своего раннего творчества: "житейская" логика не обязательна для искусства. И действительно, в "Столбцах" мы на каждом шагу сталкиваемся с нарушением привычной для нас логика существования мира. Так, в стихотворении "Офорт" мы читаем:

Покойник по улицам гордо идет, его постояльцы ведут под узцы; он голосом трубным молитву поет и руки ломает наверх. Он - в медных очках, перепончатых рамах, Переполнен до горла подземной водой… (I, 346)

Или в стихотворении "Часовой" мы встречаемся с очень странными "героями".

Вот - в щели каменных плит мышиные просунулися лица, похожие на треугольники из мела с глазами траурными по бокам… Одна из них садится у окошка с цветочком музыки в руке, а день в решетку пальцы тянет, но не достать ему знамен. (I, 349)

В стихотворении "движение" перед читателем появляется конь …с восемью ногами, в стихотворении "Пекарня" "оживает" тесто:

Тут тесто, вырвав квашен днище, как лютый зверь, в пекарне рыщет, ползет, клубится, глотку давит, огромным рылом стену трет… (I, 362)

Перед нами, если так можно выразиться, "поэтика странного мира". Тексты "Столбцов" насыщены аномальными смысловыми элементами гиперболически-гротескного характера, сложными трансформациями в разных сферах текстовой реальности. Поэтому такие, например, словосочетания, как "квадраты колес", "Громкие герои", "оглушительный зал", "расстегнутая дверь", "двускатные орлы" и т.д. в поэтическом языке Заболоцкого являются нормой, хотя с точки зрения "здравого смысла" они, конечно, норму нарушают. Перед читателем возникает вопрос: почему в стихах раннего Заболоцкого оказались возможными столь странные с точки зрения общепринятых литературных норм поэтические произведения? Существует ли "ключ"к пониманию семантически аномальных элементов в его стихах?

Чтобы ответить на эти вопросы, можно пойти разными путями. У известной шведской исследовательницы творчества Н. Заболоцкого Ф.Бьорлинг есть целая книга, посвященная анализу одного стихотворения поэта ("Офорт"). Исследовательница идет по пути построчной дешифровки текста и прежде всего пытается восстановить ту реальность, которая была трансформирована, когда она "воплотилась" в поэтических образах Заболоцкого. Однако такой подход не всегда возможен. Так, например, в строчках из стихотворения "Красная Бавария" "Глаза упали точно гири, // бокал разбили - вышла ночь" (I, 341) мы с трудом отыщем реальную предметную основу: сама ситуация принципиально фантастична.

Но такой подход еще и недостаточен. Даже если мы установим, что в стихотворении "Офорт" "медные очки" покойника - это медные монеты, лежащие у него на глазах, а "крылатый шар" в стихотворении "Белая ночь" связан с известной архитектурной деталью дома на Невском проспекте в Петербурге (ныне это "Дом книги"): дом увенчан шаром, который имеет вид глобуса, поддерживаемого кариатидами, на котором было написано название фирмы швейных машин "Зингер", мы не сможем ответить на вопрос огромной важности - почему Заболоцкий так видоизменяет реальные впечатления? Каков "механизм порождения" странного фантастического мира "Столбцов"? какие закономерности действуют в этом мире?

А закономерности эти, безусловно, есть. Например, мы обращаем внимание на то, что звуковая атмосфера действия, представленная в самых ранних стихах раннего Заболоцкого, имеет весьма специфический характер: набор и характер звуков в "Столбцах" довольно однотипен. Это вой, гром, крик, рев, свист, верещание, хохот, стон и т.д. Приведем некоторые примеры: "воют жалобно телеги" (I, 364), "чахоточная воет рыба" (I, 62), "ревут бокалы пудовые" (I, 359), ветер "ревет в ледяную трубу" (I, 389), мы слышим "визг молитвенной гитары" (I, 553), тесто в "Пекарне" ползет "урча и воя" (I, 53), в стихотворении "Рыбная лавка" мы читаем: "Повсюду гром консервных банок, // Ревут сиги, вскочив в ушат" (I, 55). Все эти звуки образуют как бы особую смысловую сферу , которую мы можем назвать смысловой сферой громкого звука. Чем она для нас интересна? Прежде всего тем, что предметы, которые попадают в фокус поэтического внимания Н. Заболоцкого, при помощи своеобразного "подключения" к этой сфере трансформируются, меняя свои свойства. Например, на уровне реальной действительности рыба не может выть или реветь (а у Заболоцкого "ревут сиги, вскочив в ушат"), шар не может хохотать (а в стихотворении "Футбол" шар - футбольный мяч - хохочет), вино - греметь, дерево - кричать и т.д. "Подключение" этих объектов к смысловой сфере громкого звука обнаруживает их аномальность, их несовпадение с реальными предметами, которые совпадают со своими "двойниками" только словесно.

Интересно, что среди приведенных примеров мы встречаем такие объекты, которые сами могут издавать тот или иной звук. Например, в "Столбцах" мы находим обширную группу музыкальных ннструментов: это и скрипка, и гитара, и дудка, и труба, и т.д. Но звуки, издаваемые этими инструментами, тоже трансформированы: балалайка стонет и воет, гитара визжит, трубы воют… Стук часов в "Столбцах" превращается в гром, волны в стихотворении "Море" стучат "как бы серебряные ложки", флаг трещит, звук выстрела превращается в "хохот заячий винтовок". Во всех этих и других примерах происходит как бы конденсация, сгущение звука, и закономерность трансформации реальности мы могли бы сформулировать следующим образом: звук трансформируется от средне нормативного к предельному, от нормального к аномальному. Мы, таким образом, можем сделать один вывод: смысловая сфера громкого звука отсылает нас к представлениям о безумном, хаотическом устройстве мира. Этот вывод мы можем сделать, используя обычный логический аппарат. Но к этому выводу мы можем прийти и другим способом. Так в стихотворении "Свадьба" мы читаем:

Так бей, гитара! Шире круг! Ревут бокалы пудовые. И вздрогнул поп, завыл и вдруг Ударил в струны золотые. И под железный гром гитары Подняв последний свой бокал, Несутся бешеные пары В нагие пропасти зеркал. И вслед за ними по засадам, Ополоумев от вытья , Огромный дом, виляя задом, Летит в пространство бытия. (I, 50)

Здесь мы встречаем текстуальное сопряжение понятий, относящихся к категории "безумия", и слов, обозначающих громкий звук. В стихотворении, носящем идиллическое название "Игра в снежки", читатель сталкивается с образами мальчишек, о которых говорится: "В снегу прокладывая лунки, // они беснуются, кричат" (I, 367-368). Перед нами не просто безумный, но беснующийся мир, и вполне естественно, что "озвучен" он вполне определенно.

Таким образом, мы видим, что слова, которые обозначают громкий звук, становятся своеобразными "знаками" безумия, примерно так же, как зеленый свет светофора, например, является знаком того, что движение не возбраняется.

Еще один "знак" безумного мира, который мы находим в сборнике "Столбцы", - это разнообразные инверсии, к примеру, пространственные. В стихотворении "Белая ночь" мы читаем:

…раздвинулись мосты и кручи, бегут любовники толпой, один - горяч, другой - измучен, а третий - книзу головой … (I, 342)

Книзу головой или вверх ногами располагаются в художественном пространстве "Столбцов" самые разные герои. Мир, поставленный с ног на голову, мир, вывернутый наизнанку, - конечно же, мир безумный. В этом безумном мире у лошади есть лицо ("Лошадь белая выходит, // Бледным личиком вертя" (I, 75), у севрюги есть руки, у угрей - колени, руки есть и у коня ("А бедный конь руками машет"), зато человек изображается в категориях "животного". У скрипача в стихотворении "Бродячие музыканты" не руки, а "щупальца рук", в стихотворении "Человек в воде" у героя, который последовательно сравнивается с разными представителями животного мира, появляется… хвост:

Словно череп, безволос, Как червяк подземный, бел, Человек, расправив хвост, Перед волнами сидел. (I, 103)

Эту особенность поэтического мира раннего Заболоцкого было бы заманчиво связать с карнавальным мироощущением. Но карнавальные по происхождению образы выступают у Заболоцкого далеко не в карнавальной функции. Для карнавального мироощущения, как показал замечательный ученый М.М. Бахтин, разного рода инверсии в области смысла связаны с такой категорией, как относительность или изменчивость мира. Кроме того, по Бахтину, непременным атрибутом карнавальной поэтики является амбивалентность гротескных образов (хула / хвала, смерть / возрождение, снижение / возвышение и т.д.).

В поэтическом мире Заболоцкого карнавальные образы содержатся лишь в рудиментарном виде. Когда в карнавальном на первый взгляд стихотворении "Рыбная лавка" мы читаем:

Горит садок подводным светом, Где за стеклянною стеной Плывут лещи, объяты бредом, Галлюцинацией, тоской, Сомненьем, ревностью, тревогой… И смерть над ними, как торгаш, Поводит бронзовой острогой… (I, 55)

то здесь нет никакого карнавального торжества жизни над смертью, есть нечто прямо противоположное.

Анализ сборника Н. Заболоцкого «Столбцы»

Высшим поэтическим достижением обэриутов многие литературоведы считают сборник Н. Заболоцкого «Столбцы» (1929 г.). Это о советском мещанстве, о том, как на смену кровавым временам пришли времена пошлые (впрочем, тоже не бескровные). Обыватели потянулись к «изящной жизни». Название «Столбцы» как бы подчёркивало отличие от «высокой» поэзии (это будто и не стихи, а просто строчки, записанные столбиком). Но сам поэт говорил, что он хотел названием книги выразить «понятие дисциплины, порядка - всего, что противостоит стихии мещанства». Об этом многие «столбцы» Заболоцкого.

Но вот знакомые явились,
Завод пропел: «Ура! Ура!».
И Новый Быт, даруя милость,
В тарелке держит осетра.
Варенье, ложечкой носимо,
Шипит и падает в боржом.
Жених, проворен нестерпимо,
К невесте лепится ужом.
«Новый Быт», 1927 г.

А вот как выглядит этот мир в стихотворении «Свадьба» (1928 г.):
Мясистых баб большая стая.
Сидит вокруг, пером блистая,
И лысый венчик горностая
Венчает груди, ожирев
В поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
Хрипят в неутолённой страсти,
И распуская животы,
В тарелки жмутся и цветы.
Прямые лысые мужья
Сидят, как выстрел из ружья,
Едва вытягивая шеи
Сквозь мяса жирные траншеи.
И пробиваясь сквозь хрусталь
Многообразно однозвучный,
Как сон земли благополучной,
Парит на крылышках мораль.

Заболоцкий не любил темнот и не верил в «звезду бессмыслицы» (выражение Введенского). «Столбцы» отличаются от поэзии Хармса и Введенского большей традиционностью и внятностью. Особый эффект этих стихов достигается благодаря столкновению формы русской классической поэзии (почти везде – четырёхстопный ямб) и приземлённых, бытовых деталей с карикатурными чертами:

О мир, свернись одним Кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним проплёванным амбаром
Одной мышиною норой…
«Ивановы», 1928 г.
Зрелый Заболоцкий увлекался натурфилософией (философией природы) и пытался понять её законы:
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорёк пил мозг из птичьей головы...
«Лодейников», 1932-1933 гг.

Он считал, что человек рождён, чтобы разрушить это всеобщее поедание, стать «не детищем природы», а её «зыбким умом». Человек - не только высшее творение природы, но и величайший её реформатор. Он должен построить новый мир, в котором животные будут раскрепощены и станут его равноправными братьями. Заболоцкий любил повторять слова В. Хлебникова: «Я вижу конские свободы и равноправие коров».

Вяч. Завалишин

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ<*>

    Николай Заболоцкий - один из самых одаренных и оригинальных поэтов русской пореволюционной литературы. Заболоцкий умер от сердечного припадка в 1958 году. Поэт лежал в гробу как раз тогда, когда Заславские, Сурковы, Кочетовы, Семичастные травили Пастернака, получившего Нобелевскую премию. И в самом раннем периоде своего творчества и в последних своих стихах, Заболоцкий тоже был объявлен «идеологически неприемлемым». Не потому ли и «Литературная газета» - в скупом некрологе - писала больше о Заболоцком-переводчике, в то время как Заболоцкого-поэта затемняла. Но вряд ли надо даже говорить, что переводы в творчестве Заболоцкого играют не первостепенную роль.
    Заболоцкий родился в тысяча девятьсот третьем году, умер на пятьдесят шестом году. Оборвалась жизнь, полная творческих удач и человеческих горестей, поэтических находок и больших бедствий. За свою недолгую жизнь Заболоцкий совершил хождение и по радостям эстетических открытий, и по мукам концентрационных лагерей. «Я помню Николая Алексеевича Заболоцкого в 1927-28 годах», - писал Владимир Орлов в «Литературной газете», - «он еще донашивал красноармейскую шинель и грубые солдатские башмаки». Это было, когда Заболоцкий пришел в литературу после демобилизации из Красной армии. Воинскую повинность он отбывал по окончании Ленинградского педагогического института имени Герцена. Начал учиться на биологическом факультете, но по совету некрасоведа Евгеньева-Максимова и историка литературы Десницкого перевелся на отделение языка и литературы. В Ленинград Заболоцкий приехал из провинции. Сын агронома, он, вместе с менявшим места жительства отцом, побывал во многих городах - от Казани и Уржума до Ижевска.
    «Столбцы» - первый сборник стихотворений Николая Заболоцкого был выпущен в 1929 году «Издательством писателей в Ленинграде». В сборник вошли стихи, печатавшиеся с 1927 года в журнале «Звезда». В «Звезду» Заболоцкого привел поэт и прозаик Константин Вагинов. Прочитав его стихотворение «Футбол», Вагинов сказал, что держит в руках золотой самородок, а не листок из бумажного блокнота. Николай Тихонов и Михаил Зощенко были того же мнения. А вскоре автор «Столбцов» был признан литературоведами и критиками так или иначе связанными с формалистами, - исследователем творчества Хлебникова Степановым, Борисом Томашевским и Шкловским. «Столбцы» имели большой успех. В чем же причины этого успеха? Формальный анализ первого сборника Заболоцкого говорил, что молодой поэт идет от позднего Хлебникова, от того его периода, когда «председатель Земного Шара» преодолевал свой абстракционизм, возвращая слову ту вещественность и предметность, которых не было в предыдущих его стихах. Заболоцкий продолжил и углубил эту Хлебниковскую линию преодоления «беспредметной поэзии». Возможно, что гротеск Заболоцкого имеет точки соприкосновения и с малоизученным гротеском Осипа Мандельштама. Заболоцкий и Мандельштам одно время вращались в одних и тех же литературных кругах.
    В период подавления литературы партийным контролем Заболоцкий продолжал поиски новых форм. Он был одним из очень немногих независимых поэтов-новаторов в стане консерваторов и рутинеров по собственному желанию и поневоле. Заболоцкий продолжал путешествие в поэзию будущего тогда, когда большинство поэтов, его современников, отправлялись в длительную командировку по болотам минувшего. В «Столбцах» Заболоцкий противопоставил свежесть и новизну поэтических открытий начавшемуся в конце двадцатых годов принудительному штампу в поэзии.
    Это хорошо понял Михаил Зощенко, нашедший в себе мужество сказать о Заболоцком: «Одно обстоятельство я не сдам без боя, наше поэтическое искусство должно нести новую форму и новый строй языка». Заболоцкий по Зощенко «первоклассный поэт», именно потому что он удачно продолжает поиски новых форм в поэзии, потому что во времена организованного штампованного искусства он сумел сохранить свое крайне оригинальное лицо и свой ни на кого не похожий голос.
    В «Столбцы» Заболоцкий не включил ряд стихотворений 1925-1928 г.г., опубликованных в «Ленинградской правде», «Красной вечерней газете», в молодежной газете «Смена», в «Крестьянской правде», в журналах «Красная деревня» и «Резец», в детских и юмористических изданиях, куда студента-выпускника пединститута рекомендовал поэт Даниил Хармс. Не вошли в «Столбцы» и эстрадные стихи Заболоцкого, в том числе приобретшие шумную известность куплеты «Это экономии режим», с неизменным успехом исполнявшиеся и в столице и в провинции «любимцами публики» Громовым и Миличем.
    Но для правильного освещения раннего творчества Заболоцкого тематику «Столбцов», я думаю, надо рассматривать вместе с тематикой и этих не включенных в сборник стихов.
    Любопытно, что Заболоцкий того времени сделал несколько стихотворных подписей к журнальным карикатурам А. Топикова и Б. Антоновского, мастеров бытовой и социальной сатиры. Этих художников с Заболоцким сближало сходное отношение к эпохе крутого перелома, когда жизнь человека была силой загнана в тупик физического истощения и духовного одичания. У Топикова есть карикатура, которую, может быть, Заболоцкий и перенес в такие строки «Столбцов»:

    «И стонут жалобно телеги,
    И плещет взорванная грязь,
    И на Обводном спят калеки,
    К пустым бутылкам прислонясь».

Совсем неслучайно находим мы подпись молодого Заболоцкого, вместе с подписью Зощенко, под коллективным некрологом, посвященным трагически погибшему в 1928 году клоуну и дрессировщику Анатолию Анатольевичу Дурову, сыну знаменитого клоуна Анатолия Леонидовича Дурова.
Однажды Дуров младший, одетый так, что представлял собой «живую карикатуру» на типичного маклака Питерских черных рынков и барахолок конца двадцатых годов, вывел на арену стаю лохматых собаченок, на головы которых были забавнейшим образом нахлобучены потрепанные пролетарские кепки самых различных фасонов. На бичевке Дуров держал связку воздушных шаров, удерживающих в воздухе старые, но тщательно выутюженные штаны. Вся свора собаченок то с неистовым лаем приступала к охоте за штанами, когда Дуров заставлял их «взлетать» к небесам, то с «умилением» глядела на них, когда клоун приближал штаны к собачьим мордам. Этот номер, кстати, запрещенный за «злопыхательское издевательство над трудностями», очень схож со стихотворением Заболоцкого из «Столбцов».

    «Маклак штаны на воздух мечет,
    Ладонью бьет, поет, как кречет,
    Маклак-владыка всех штанов,
    Ему подвластен ход миров,
    Ему подвластно толп движенье,
    Толпу томит штанов круженье.
    И вот она, забывши честь,
    Стоит, не в силах глаз отвесть,
    Вся прелесть и изнеможенье.

    Живей маклак! Кричи уродом,
    Мечи штаны под облака.
    Здесь перед радостным народом
    Течет свободная река».

В «Столбцах» есть ряд стихотворений, где Заболоцкий доказывает, что неизбежным спутником грядущей индустриализации будет озверение человеческих душ. И опять вспоминается один из номеров Дурова, где, переодетый в шкуру человекообразной обезьяны, клоун, похожий на какого-то питекантропа, управляет фантастическими машинами. И Дуров и Заболоцкий обладали удивительной способностью распознавать в заурядном и обыденном симптомы тех небывалых перемен, которые изменят всю жизнь и людей и страны. Многие строки «Столбцов» проникнуты этим болезненно мучительным предчувствием и страхом перед такими переменами:

      ...и по засадам,
    Ополоумев от вытья,
    Огромный дом, виляя задом,
    Летел в пространство бытия.
    ………………………………..
    Над ними небо было крыто
    Веселой руганью двойной
    И жизнь трещала, как корыто,
    Летая книзу головой.

НЭП на ущербе. Страна вступает в период коллективизации и индустриализации. В эти времена Заболоцкий писал о трещинах и изломах всего уклада русской жизни, о человеке, который живет и в тесноте и в обиде, о катастрофическом истощении быта, о невиданной дистрофии условий человеческого существования. В будущем он видит не столько заводы-гиганты и дворцы культуры, сколько покосившиеся дома, где семьи ютятся в одной комнатушке с обветшалой мебелью, видит толпы изможденных людей с потухшими глазами и впалыми щеками. Заболоцкий видит, как чахнет в человеке личное и оживает пошлое, стадное, звериное. Всю ответственность за это духовное одичание поэт возлагает иа те «идеологические установки», которые, прославляя эпоху крутого перелома, бессовестно лгут, что могут возвысить и облагородить человека.

    Народный дом - курятник радости,
    Амбар волшебного житья,
    Корыто праздничное гадости,
    Густое пекло бытия.

    В «Столбцах» Заболоцкий сводит счеты с политикой, именно, как художник и лишь для того, чтобы отомстить ей за то, что она изгоняет из жизни человечное и прекрасное. В «Столбцах» нет, кажется, ни одной вещи, где бы смешное не становилось и трагическим. Особенность сатирических гротесков Заболоцкого в том, что самые обыденные, самые простые вещи реального мира принимают в них бредовые очертания и формы. Тут сметаются все границы между повседневностью и тягостным сновидением: и от этого эпоха «великого перелома» воспринимается как бы сквозь приступ белой горячки или сквозь крик во сне.
    На эту особенность «Столбцов» раньше других указал
Михаил Зощенко.
    В «Столбцах», - как говорил Зощенко, - есть «резкий контраст между жизнерадостностью формы и какой-то мрачной нежизнерадостной философией», - «мир поэта, зажатый плоскими домами, кажется тягостным и бредовым миром... чувствуется какой-то безысходный тупик... нечем дышать!».
    После «Столбцов» Заболоцкий выступил с поэмой «Торжество земледелия». Полный текст этой поэмы все еще не опубликован и о «Торжестве земледелия» мы можем судить только по «словесным фрескам», по напечатанным фрагментам. Среди них попадаются и до неузнаваемости искаженные цензурой. Так, строки «Крестьяне, скудно закусив, газеты длинные читают» (судя по выступлению Заболоцкого в 1933 г. в Ленинградском Доме Писателей имени Воинова) в «Звезде» уже «исправлены» так: - «Крестьяне, сытно закусив, газеты длинные читают». Разбор поэмы Заболоцкого без точного учета подобных переделок, естественно, затруднителен. И тем не менее даже известный нам текст «Торжества земледелия» производит сильное впечатление.
    В этой поэме сразу захватывает мастерская гармонизация народных песен, фольклорных мотивов. Когда ее читаешь, кажется, что Заболоцкий виртуозно дирижирует оркестром народных инструментов с балалайками, гуслями, баянами, гармониками, дудками и рожками. При этом поэт то иронически переосмысляет народные песни, частушки, плясовые наигрыши, то неожиданно сворачивает на совершенно противоположный путь идеализации фольклора.

    Умерла царица пашен,
    Коробейница старух,
    И растет над нею важен
    Сын забвения лопух.
    И растет лопух унылый
    И листвой о камень бьет,
    И над вещею могилой
    Память вечную поет.

Известные нам фрагменты «Торжества земледелия» показывают, что Заболоцкий придал значительно больший размах тому сатирическому гротеску, который мы уже видели в «Столбцах». Но одновременно с этим поэт теперь приобщается и к некрасовскому началу. В «Торжестве земледелия» и в «Кому на Руси жить хорошо» одни и те же песенные просторы; Некрасов показал панораму русской жизни, после падения крепостного права, Заболоцкий же семьдесят лет спустя предпринял путешествие по «Некрасовским местам», чтобы показать панораму крестьянской жизни, когда русская деревня начала хождение по адским кругам сплошной коллективизации.

    Кулак ревет на лавке сидя,
    Скребет ногтями толстый бок,
    И лает пес, беду предвидя,
    Перед толпою многих ног
    И слышен голос был солдата
    И скрип дверей, и через час
    Одна фигура, виновата,
    Уже отъехала от нас.
    Изгнанник мира и скупец
    Сидел и слушал бубенец,
    С избою мысленно прощался,
    Как пьяный на возу качался,
    И ночь, строительница дня,
    Уже решительно и смело,
    Как ведьма с крыши полетела,
    Телегу в пропасть наклоня.

Но в отличие от Клюева, Клычкова, Есенина, Николай Заболоцкий чужд идеализации старой деревни. Поэту не по душе косность и застой мужичьей Руси, не по душе лампады суеверий и темноты. Для него это - лишь засохшие, мертвые ветви живого дуба, у которого в народной почве крепкая и прочная система корней. И для него - безумие, когда под самый корень рубят весь лес. Эпоха «великого перелома» в деревне (конец двадцатых - начало тридцатых годов) и представляется поэту таким варварски-бессмысленным уничтожением могучего векового бора. В поэме «Торжество земледелия» эпоха колхозного строительства показана поэтом, как эпоха великого разорения.

    Изба стояла словно крепость,
    Внутри разрушенной природы,
    Открыв крестьянину нелепость
    Труда, колхоза и свободы.

    При этом и здесь Заболоцкий проявляет себя только как художник, а не как публицист. Но если мы посмотрим на созвездия художественных образов его поэмы глазами социолога, то увидим, что «Торжество земледелия» связано с убеждениями той среды, откуда вышел поэт: в своем большинстве агрономы и землеустроители эпохи НЭПа предпочитали, конечно, постепенное изменение основ деревенской жизни, а не революционную ломку коренных устоев крестьянского бытия. Раскулачивание представлялось им злом и по гуманным и по хозяйственно-экономическим соображениям. Эти взгляды в поэме «Торжество земледелия» нашли свое поэтическое выражение. Этим и тематически, и формально смелым произведением Заболоцкий еще раз подтвердил свое мастерство. Таков первый период творчества Заболоцкого.
    Во втором периоде поэт переходит от сатирического гротеска к лирическому пейзажу. Футуристические искания тут вытесняются стремлением реставрировать стихотворные формы русского классицизма XVIII века. На смену Хлебникову приходят Державин и даже Сумароков.
    - «Заболоцкий поразил меня феноменальной начитанностью и зрелостью - пусть необычных, пусть парадоксальных суждений... Впрочем, его неожиданные открытия выдают в нем не столько исследователя, сколько оригинального поэта», - так отзывался об изучении Заболоцким русского классицизма Г.А. Гуковский, знаток русской литературы XVIII века. По словам Гуковского Заболоцкий умел отделять в русском классицизме «давно отмершее» от «неувядаемого». Но чем же объяснить столь стремительный переход поэта от новаторства к архаике? Почему прорыв в будущее так внезапно вытесняется устремлением в минувшее? Я думаю, это объясняется тем, что Заболоцкий понял: - одинокому бунтовщику никак не совладать с господствующим в литературе направлением, - социалистическим реализмом.
    Переход Заболоцкого от футуризма к классицизму представляется мне в какой-то степени вынужденным, навязанным поэту извне. И совсем неслучайно, что этот переход последовал после злостных выпадов официальной критики. Не противясь тому, что поэзия его страны, начиная с тридцатых годов, была искусственно направляема в классическое русло, Заболоцкий поплыл вслед за другими в XVIII век, чтобы не остаться на мели и сохранить себя, как поэта. Только Заболоцкий держался при этом особняком и настороже. Ведь это правда, что в русском классицизме XVIII века Заболоцким отвергнуто как раз то, что социалистический реализм благословил и канонизировал - высокопарность, выспренность. Заболоцкий же ориентировался не на «давно отмершее», а на «неувядаемое». В 1937 году поэт выпускает второй сборник стихотворений - «Вторая книга». Это как бы цикл лирических пейзажей. Это русская природа, которую видят все, но мало кто знает так, как знал Заболоцкий. Недаром известный физиолог Ухтомский говорил, что своеобразие поэтического дарования Заболоцкого сделало его как-бы естествоиспытателем. Заболоцкий смотрел на прочитанное в книгах словно как на набор резцов, с помощью которых можно самостоятельно ваять поэтические миры из собственных наблюдений над жизнью деревьев, трав, цветов, животных, птиц. И во втором сборнике Заболоцкий то противопоставляет природе свой книжный мир, то, напротив, сближает с ним природу.

    Все, что было в душе, все как будто опять потерялось,
    И лежал я в траве, и печалью и скукой томим,
    И прекрасное тело цветка надо мной поднималось,
    И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним.

    И тогда я открыл свою книгу в большом переплете,
    Где на первой странице растения виден чертеж.
    И черна и мертва, протянулась от книги к природе
    То ли правда цветка, то ли в нем заключенная ложь.

    И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье,
    И как будто пытался чужую премудрость понять.
    Трепетало в листах непривычное мысли движенье,
    То усилие воли, которое не передать.

    И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась,
    И запела печальная тварь славословье уму,
    И подобье цветка в старой книге моей шевельнулось
    Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему.

Есть ли соприкосновение между «Столбцами» и «Второй книгой»? Фрагменты из поэмы «Лодейников» надо рассматривать, как мост, переброшенный от первого сборника ко второму. Работу над «Лодейниковым» Заболоцкий начал в 1932 году и продолжал до последних дней жизни. Поэма осталась неоконченной, а из того, что написано, опубликованы лишь немногие отрывки. Но и их достаточно, чтобы сказать, что «Лодейников» представляет собой поэтически оправданное единство сатирического гротеска даже не с лирическим, а я бы:сказал с эсхатологическим пейзажем. Обыденные, всем примелькавшиеся поляны и ручьи, луга и села здесь, как и в «Столбцах», принимают фантастические, бредовые очертания и, точно охваченные приступом белой горячки, становятся символами разрухи, запустения, гибели. И часто смешное в поэме становится трагическим.
Судя по всему, герой поэмы Лодейников, агроном. Это какой-то молодой Дон Кихот. Он гораздо и умнее и тоньше окружающего его провинциального ничтожества, которое смотрит на него сверху вниз. Несчастная любовь Лодейникова показана Заболоцким в комическом плане.

    А свет луны летел из-за карниза,
    И, нарумянив серое лицо,
    Наследница хозяйская Лариса
    В суконной шляпке вышла на крыльцо.
    Лодейников ей был неинтересен:
    Хотелось ей веселья, счастья, песен, -
    Он был угрюм и скучен. За рекой
    Плясал девиц многообразный рой.
    Там Соколов ходил с своей гитарой.
    К нему, к нему! Он песни распевал,
    Он издевался над любою парой
    И, словно бог, красоток целовал.

Но в новом свете Лодейников предстает перед читателем, когда болезненно переживает страдания окружающего его мира.

    Лодейников прислушался - над садом
    Шел смутный шорох тысячи смертей,
    Природа, обернувшаяся адом,
    Свои дела вершила без затей.
    Так вот она, гармония природы,
    Так вот они, ночные голоса,
    На безднах мук сияют наши воды,
    На безднах горя высятся леса.

    И есть какой-то символический смысл в том, что бездны мук и бездны горя возникают перед агрономом Лодейниковым после того, как он - пытливым, настороженным - взглядом всматривается в русские поля и деревни.
    К сожалению, у нас слишком мало данных, чтобы судить обо всем произведении по сохранившимся фрагментам. Но и из этих опубликованных отрывков ясно, что «Лодейников» - поэма об оскудении полей и деревни, и в ней - в образно поэтической форме, - выражен тот же протест против варварского разрушения деревенской России.
    «Вторая книга», - несмотря на то, что по содержанию она гораздо аполитичнее «Столбцов» - не спасла Заболоцкого от концентрационного лагеря. Поэта арестовали в 37-ом году и отправили на Дальний Восток. В концлагере Заболоцкий пробыл до конца войны и, судя по скупым сообщениям его близких, прежде, чем ему разрешили приехать в Москву и вернуться к литературе, он некоторое время прожил в провинции на положении изгоя. И в концлагере и вскоре после освобождения Заболоцкому пришлось быть и плотником, и чертежником, и счетоводом.
    В 1948 году вышел из печати третий сборник стихов Николая Заболоцкого - «Стихотворения». В нем появляется новая для Заболоцкого тема индустриальных пейзажей. Однако, как в третьем, так и в четвертом (предсмертном) сборнике стихотворений Заболоцкого мы находим не только «восторженное» описание социалистического строительства, но и отзвуки прежних тем поэта о том, что все эти технические достижения неотделимы от человеческих страданий.

    «Рожок поет протяжно и уныло, -
    Давно знакомый утренний сигнал!
    Покуда медлит сонное светило,
    В свои права вступает аммонал.

    И, выдохнув короткий белый пламень,
    Под напряженьем многих атмосфер,
    Завыл, запел, взлетел под небо камень,
    И заволокся дымом весь карьер.
    ……………………………………
    Поет рожок над дальнею горою,
    Восходит солнце, заливая лес,
    И мы бежим нестройною толпою,
    Подняв ломы, горам наперерез.
    Так под напором сказочных гигантов,
    Работающих тысячами рук,
    Из недр вселенной ад поднялся Дантов
    И, грохнув наземь, раскололся вдруг.

    Рожок гудел, и сопка клокотала,
    Узкоколейка пела у реки,
    Подобье циклопического вала
    Пересекало древний мир тайги.
    Здесь, в первобытном капище природы,
    В необозримом вареве болот,
    Врубаясь в лес, проваливаясь в воды,
    Срываясь с круч, мы двигались вперед.
    Нас ветер бил с Амура и Аргуни,
    Трубил нам лось, и волк нам выл вослед,
    Но все, что здесь до нас лежало втуне,
    Мы подняли и вынесли на свет.
    В стране, где кедрам светят метеоры,
    Где молится березам бурундук,
    Мы отворили заступами горы
    И на восток пробились и на юг.
    Охотский вал ударил в наши ноги,
    Морские птицы прянули из трав,
    И мы стояли на краю дороги,
    Сверкающие заступы подняв.

В последнем же, предсмертном сборнике стихов Николая Заболоцкого эта же тема страдания, звучит уже не приглушенно, как в предыдущем, а во весь голос:

    «Когда, устав от буйного движенья,
    От бесполезно тяжкого труда,
    В тревожном полусне изнеможенья
    Затихнет потемневшая вода,

    Когда огромный мир противоречий
    Насытится бесплодною игрой, -
    Как бы прообраз боли человечьей
    Из бездны вод встает передо мной.

    И в этот час печальная природа
    Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
    И не мила ей дикая свобода,
    Где от добра неотделимо зло.

    И снится ей блестящий вал турбины,
    И мерный звук разумного труда,
    И пенье труб, и зарево плотины,
    И налитые током провода».

В этом сборнике Заболоцкий помещает стихотворение «Метаморфозы», помеченное 1937 годом. Оказывается и в чекистском застенке он писал стихи. Стихи - о смерти и о любви, которая сильнее, крепче тюремных решёток.

    «Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
    Я отделил от собственного тела!
    И если б только разум мой прозрел
    И в землю устремил пронзительное око,
    Он увидал бы там, среди могил, глубоко,
    Лежащего меня. Он показал бы мне
    Меня, колеблемого на морской волне,
    Меня, летящего по ветру в край незримый, -
    Мой бедный прах, когда-то так любимый».

В этом сборнике лирический пейзаж по-прежнему привлекает Заболоцкого. Может-быть даже сильнее, чем прежде, «о только теперь он все более схож с Тютчевским. Стихи позднего Заболоцкого о природе пронизаны подлинным трагизмом, это стихи о гибели человеческой личности.

    Принесли букет чертополоха
    И на стол поставили, и вот
    Предо мной пожар и суматоха
    И огней багровый хоровод.

    Эти звезды с острыми концами,
    Эти брызги северной зари,
    И гремят и стонут бубенцами,
    Фонарями вспыхнув изнутри.

    Это тоже образ мирозданья,
    Организм, сплетенный из лучей,
    Битвы неоконченной пыланье,
    Полыханье поднятых мечей.

    Это башни ярости и славы,
    Где к копью приставлено копье,
    Где пучки цветов кровавоглавых
    Прямо в сердце врезаны мое.

    Снилась мне высокая темница
    И решетка черная, как ночь,
    За решеткой - сказочная птица,
    Та, которой некому помочь.

    И простерся шип клинообразный
    В грудь мою, и уж в последний раз
    Светит мне печальный и прекрасный
    Взор ее неизъяснимых глаз.

В лице рано ушедшего Заболоцкого русская поэзия потеряла одного из выдающихся поэтов нашего времени.

Вяч. Завалишин

<*> Глава из готовящейся к печати книги «Поздние советские писатели». Печатается с некоторыми сокращениями.

Завалишин В. Николай Заболоцкий // Новый журнал, 1959, кн. 58. С. 122-134.

Высшим поэтическим достижением обэриутов многие литературоведы считают сборник Н. Заболоцкого «Столбцы» (1929 г.). Это книга о советском мещанстве, о том, как на смену кровавым временам пришли времена пошлые (впрочем, тоже не бескровные). Обыватели потянулись к «изящной жизни». Название «Столбцы» как бы подчёркивало отличие от «высокой» поэзии (это будто и не стихи, а просто строчки, записанные столбиком). Но сам поэт говорил, что он хотел названием книги выразить «понятие дисциплины, порядка - всего, что противостоит стихии мещанства». Об этом многие «столбцы» Заболоцкого.

Дебют заметили и одобрили достойные и уважаемые литераторы того времени: Вениамин Каверин, Николай Тихонов, Юрий Тынянов, Самуил Маршак. Но это не спасло молодого поэта от шквала язвительных нападок и прямых политических обвинений в прессе. Особенно лютовали деятели печально знаменитого РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей), один из которых охарактеризовал книгу как «вражескую вылазку». «Столбцы» - это двадцать два стихотворения, написанные с 1926-го по 1929 год. «Музыкальная» метафора, с которой я начал рассказ, здесь как нельзя более уместна: фокстрот, романс, вальс звучат то в названиях, то в ритмах, то в сюжетах; очевидна и мелодичность этих стихов. Условно «Столбцы» можно разделить на две неравные по количеству текстов категории: стихи о городе («Обводный канал», «Пекарня», «Фокстрот», «Начало осени», «На лестницах») и стихи о природе («Лицо коня», «В жилищах наших»). Город в рельефных и экспрессивных зарисовках предстает смесью рынка и цирка, зрелищем отталкивающим и завораживающим. С романтическим азартом Заболоцкий клеймит обывателей - что, в общем-то, нормально для любого поэта, тем более молодого.

Люди в своих жилищах живут «умно и некрасиво». А животные и растения пребывают в гармонии с вселенной и прекрасны таинственной красотой. Тут требуется небольшое отступление. Обэриуты и их коллеги-сверстники, вступив во взрослую и в литературную жизнь, оказались в мире, уже «разрушенном до основанья», - то есть лишенном основ и ориентиров. Строить «новый мир» в измененной и постоянно меняющейся реальности предполагалось сообща.

Против этого не возражали ни обэриуты, ни их старшие товарищи по авангарду. Но как, из чего? Агитки-листовки явно не годились в качестве инструкций, да и в трудах основоположников марксизма не хватало простора воображению (хоть Заболоцкий и штудировал прилежно Энгельса). Введенский, Хармс, Заболоцкий и прочие, эти едва повзрослевшие , словно Кай в чертогах Снежной королевы, пытались сложить слово «ВЕЧНОСТЬ» из льдинок-букв, уцелевших после Первой мировой войны, двух революций, Гражданской войны, голода, террора. В дело шел любой материал, подвернувшийся под руку. От буддизма и всевозможных мистических течений - до философии и поэзии немецкого романтизма.

В немецких романтиков обэриуты вообще играли, как современные «ролевики» в героев Тол-киена: у них были свой «Гете», свой «Тик», свой «Новалис» Каждый помимо общих поисков занимался индивидуальными раскопками. Молодой Заболоцкий нашел для себя трактаты украинского философа Григория Сковороды, работы биолога К. А. Тимирязева, учение Б. И. Вернадского о биосфере и ноосфере, теорию относительности Эйнштейна, книги религиозного мыслителя Н. Ф. Федорова, мечтавшего, что в будущем умершие воскреснут и воссоединятся с живыми. Из всех этих источников, по капле, понемногу - «диджейская», мозаичная манера Заболоцкого распространялась не только на поэзию, но и на неотделимое от нее мировоззрение, - уже во время подготовки «Столбцов» складывалась натурфилософская концепция поэта. Вкратце ее можно изложить так: мироздание - это единая система, и живая и неживая материя находятся в ней в вечном взаимодействии и взаимопревращении.

Эволюционное развитие природы идет от хаоса к гармонии. А человек, обязанный помочь природе достичь вершины развития, должен видеть в ней не только нерадивого ученика, но и мудрого учителя, ибо природа сама по себе обладает сознанием и таит совершенные законы, которые людям только предстоит познать.

Как скачать бесплатное сочинение? . И ссылка на это сочинение; Сборник Заболоцкого «Столбцы» уже в твоих закладках.

Дополнительные сочинения по данной теме