Первый поэт приамурья. Наше священное ремесло существует тысячи лет… С ним и без свету миру светло

Не оттого, что зеркало разбилось,
Не оттого, что ветер выл в трубе,
Не оттого, что в мысли о тебе
Уже чужое что-то просочилось.
Не оттого, совсем не оттого
Я на пороге встретила его.

7 января 1944 года

И в ночи январской беззвездной,
Сам дивясь небывалой судьбе,
Возвращенный из смертной бездны
Ленинград салютует себе.

Inтerieur

Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни
На краешке окна, и духота кругом,
Когда закрыта дверь, и заколдован дом
Воздушной веткой голубых глициний,
И в чашке глиняной холодная вода,
И полотенца снег, и свечка восковая
Горит, как в детстве, мотыльков сзывая,
Грохочет тишина, моих не слыша слов, -
Тогда из черноты рембрандтовских углов
Склубится что-то вдруг и спрячется туда же,
Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже…
Здесь одиночество меня поймало в сети.
Хозяйкин черный кот глядит, как глаз
столетий,
И в зеркале двойник не хочет мне помочь.
Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь.

Ташкент

De profundis… Мое поколенье…

De profundis… Мое поколенье
Мало меду вкусило. И вот
Только ветер гудит в отдаленье,
Только память о мертвых поет.
Наше было не кончено дело,
Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,
До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, мое поколенье,
Освещали твой страшный путь.

Ташкент

Справа раскинулись пустыри…

Справа раскинулись пустыри,
С древней, как мир, полоской зари,

Слева, как виселицы, фонари.
Раз, два, три…

А над всем еще галочий крик
И помертвелого месяца лик
Совсем ни к чему возник.

Ташкент

До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар древесная тень и звук воды. А еще узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.

Анна Ахматова.

"Коротко о себе"

…В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград.

Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою с ним встречу в прозе. Тогда же возникли очерки "Три сирени" и "В гостях у смерти" – последнее о чтении стихов на фронте в Териоках. Проза всегда казалась мне и тайной и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи – я никогда ничего не знала о прозе. Первый мой опыт все очень хвалили, но я, конечно, не верила. Позвала Зощенку. Он велел кое-что убрать и сказал, что с остальным согласен. Я была рада. Потом, после ареста сына, сожгла вместе со всем архивом.

Анна Ахматова.

"Коротко о себе"

С самолета

На сотни верст, на сотни миль,
На сотни километров
Лежала соль, шумел ковыль,
Чернели рощи кедров.
Как в первый раз я на нее,
На Родину, глядела,
И знала: это все мое -
Душа моя и тело.

Белым камнем тот день отмечу,
Когда я о победе пела,
Когда я, победе навстречу,
Обгоняя солнце, летела.

И весеннего аэродрома
Шелестит под ногой трава.
Дома, дома – ужели дома!
И такая в сердце истома,
Сладко кружится голова…
В свежем грохоте майского грома
Победительница Москва!

Май 1944

ПОСЛЕДНЕЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

А. Ахматова на писательском собрании. Ленинград. Начало 1946 г.

Еще на всем печать лежала…

Еще на всем печать лежала
Великих бед, недавних гроз,
И я свой город увидала
Сквозь радугу последних слез.

Городу Пушкина

И царскосельские хранительные сени…

Июнь 1944

г. Пушкин

Фонтанный Дом

Лучше б я по самые плечи
Вбила в землю проклятое тело,
Если б знала, чему навстречу
Обгоняя солнце, летела.

Июнь 1944

Ленинград

Перед самым отъездом из Ташкента Анна Андреевна получила от давнего своего друга Владимира Георгиевича Гаршина, профессора медицины и племянника известного писателя, телеграмму с предложением руки и сердца, и даже с вопросом: согласна ли она, при официальном оформлении брака, взять его фамилию. Про себя Анна Андреевна иронически усмехнулась: какие, мол, нежности при нашей бедности и нашем, увы, отнюдь не нежном возрасте (Гаршин был ее ровесником). Однако ответила согласием, снизойдя к вполне понятным амбициям и опасениям "жениха". Но пока невеста добиралась до Ленинграда, в жизни Гаршина, овдовевшего в блокаду, произошло чрезвычайное происшествие: ему приснился вещий сон; в том сне ученому патологоанатому явилась покойница-жена и взяла с него слово не жениться на Ахматовой, не вводить эту ведьму с Лысой горы в их почтенный профессорский дом. Гаршин встретил Анну Андреевну на вокзале, и даже, кажется, с цветами, и тут же поведал о случившемся. Анна Андреевна вновь обосновалась в Фонтанном Доме. Вскоре вернулись из эвакуации и Пунины, но не в прежнем составе: дочь Ирина овдовела (ее мужа, отца Анны-маленькой, убили на войне). Пунин опять женился, вышла во второй раз замуж и Ирина Николаевна. Жизнь Анны Андреевны снова замерла и превратилась в мучительное ожидание возвращения сына с войны. Вообще-то она знала: Гумилевых вражьи пули не берут, иные смерти на роду им написаны, но кто-то при ней ляпнул, что Лев Николаевич воюет в составе смертников, то есть "штрафных". Вопреки суеверному опасению матери, сын вернулся. Живой и невредимый. И даже восстановился на истфаке. Жили они теперь вместе, вдвоем, и даже кое-как сводили концы с концами.

Отстояли нас наши мальчишки…

Отстояли нас наши мальчишки,
Кто в болоте лежит. Кто в лесу.
А у нас есть лимитные книжки.
Черно-бурую носим лису.

До конца мая 1944

Наше священное ремесло
Су ществует тысячи лет...
С ним и без света миру светло.
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.

Ахматова А. А.

Леонид Петрович Волков (1870 - 1900) - приамурский поэт, писатель, казачий офицер. Где-то в глубинных тайниках души Леонид Петрович Волков, наверное, все же окрылялся приближенный сходством судьбы своей с судьбой Лермонтова. Но то, что у Лермонтова вылилось, хотя и трагическим, но, смеем думать, скорее, даже наигранным аккордом, для Волкова представлялось, увы, всегдашней обыденностью, житейски тягучей неизбывностью.

Леонид Петрович Волков

Матери лишился в трехлетнем возрасте. А в восемь лет Волков остался круглым сиротой. Знакомство с поэтом Апполоном Майковым помогло ему стать настоящим поэтом. В восемнадцать лет Волков вышел из института. Надо было решать, как жить дальше, какой стороной идти, какое избрать поприще.

Родители Л.П.Волкова.

От поручика Лермонтова в Волкове очень мало оставалось Печориных и весьма много, с явным преобладанием, - Максимов Максимычей. Мечтательная любовь к неиспытанным покуда дальним странствиям толкнула Волкова в самый дальний угол империи. По совету и протекции полковника Винникова поверстался он вольноопределяющимся Амурского казачьего войска, с чем и выехал на Амур...

Л. Волков избороздил край вдоль и поперек: Нижний Амур, Приморье, Хинган, Зазейская равнина. Все это время Леонид Петрович не оставлял литературных занятий, публикуя свои поэтические творения в сибирских и дальневосточных изданиях. В Благовещенске вышло два сборника стихов «На Амуре» (Благовещенск, 1895) и «На Дальнем Востоке» (Благовещенск, 1899). Свое первое стихотворение опубликовал в 1887 году, будучи воспитанником сиротского института. Позже стихи появляются в газете «Дальний Восток» , а с 1897 года в благовещенской «Амурской газете».

г.Благовещенск. Вид на улицу Большую (Ленина) 1911 год.

Его стихи посвящены героям-первопроходцам Амура: графу Николаю Николаевичу Муравьёву-Амурскому, первому православному пастырю Благовещенска отцу Александру Сизому, Геннадию Невельскому, дедушке Денисову, старому казаку- амурцу, помнившему муравьевские сплавы. Они дышат героикой подвига, немеркнущей темой русской воинской отваги и доблести.

ВСТРЕЧАЯ ПРАЗДНИК ПОЛКОВОЙ

Сегодня, в праздник Войсковой,
Вполне довольные друг другом,
Одною дружною семьей
Мы здесь собрались тесным кругом.
Гостям всем рады казаки.
Довольны ими без изъятья:
Мы меж собою все близки,
На службе Царской все мы братья.
Единством армия сильна,
Могуча матушка Россия.
Ей вражья злоба не страшна,
Не грозны вороги лихие.
Пусть будет дружба всех крепка.
Тогда в бою, я верю свято,
Солдат поддержит казака,
Казак же выручит солдата.
Во время ужасов войны,
С пути сметая все преграды,
Взаимной выручкой сильны
Не дрогнут русские отряды.
В военной розни много зла,
И вред ея для всех понятен,
А честь двуглавого орла
Везде, всегда была без пятен.
Я подымаю свой бокал
И пью со всеми казаками:
Дай Бог, чтоб братства идеал
Царил над нашими войсками.

Двенадцать лет прослужил Волков на Дальнем Востоке. Жизнь катилась размеренно и мирно. Погиб Л. Волков в бою при взятии Сахаляна. Китаец-смертник успел взорвать под собой ящик со снарядами. Взрывной волной Волкова приподняло в седле и отбросило вместе с лошадью в сторону. Этот взрыв и оборвал жизнь командира сотни Леонида Петровича Волкова. На пароходе "Сунгари" тело героя было привезено в Благовещенск и предано земле на военном кладбище.

Корабль береговой обороны «Мацуэ»
(бывший русский пароход «Сунгари») в октябре 1906 г.

В освобожденном от китайцев 3азейском крае казаки-переселенцы одну из своих станиц назвали в честь отважного казака Волкова. Ныне в селе Волково действует местный музей, где еще очень и очень многое можно узнать о жизни этого незаурядного человека: поэта, прозаика, воина.

«Наше священное ремесло...»

Наше священное ремесло
Существует тысячи лет...
С ним и без света миру светло.
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.

«Последние строчки предполагают, по крайней мере, два разных прочтения. «Поэт не сказал» этого, потому что мудрость есть, и старость есть, и смерть есть, а опровержение их, или, точнее, победа над ними,– дело не поэзии, а веры. Однако, благодаря нескольким приемам – сопоставлению «мудрости» со «старостью», рассчитанная неожиданность которой, чтобы не сказать – некорректность, имеет целью вызвать читательскую растерянность; и введению утверждающе-сомневающегося «а может» – на передний план выступает другой смысл: «поэт не сказал» этого, а мог бы. Мог хотя бы рискнуть. Последняя строчка – синтаксически самостоятельная, лукавый вопрос: если поэзия в самом деле светит во тьме, то, может, и смерти нет? К этому можно прийти, только назвав ремесло священным, и священное – ремеслом. «Священное ремесло» не делает разницы между словами, вдохновленными Богом и вдохновленными Аполлоном. В таком случае шестистишие может иметь в виду и Екклесиаста (глава II, ст. 13, 14, 16; глава XII, ст. 1), не впрямую оспаривая его. Но если кончает Екклесиаст тем, что «всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно или худо»,– то почему же «ни один не сказал поэт», не дерзнул сказать, слов надежды до суда? – вот на что, похоже, намекает стихотворение. «I’ll give thee leave to play till doomsday, я разрешаю тебе играть до Судного дня» – любимое место Ахматовой в «Антонии и Клеопатре», предсмертное обращение царицы к преданной служанке».

Последнее возвращение

У меня одна дорога:
От окна и до порога.

День шел за днем – и то и се
Как будто бы происходило
Обыкновенно – но чрез всё
Уж одиночество сквозило.
Припахивало табаком,
Мышами, сундуком открытым
И обступало ядовитым
Туманцем…

«И, как всегда бывает в дни разрыва...»

И, как всегда бывает в дни разрыва,
К нам постучался призрак первых дней,
И ворвалась серебряная ива
Седым великолепием ветвей.

Нам, исступленным, горьким и надменным,
Не смеющим глаза поднять с земли,
Запела птица голосом блаженным
О том, как мы друг друга берегли.

«На стеклах нарастает лед...»

На стеклах нарастает лед,
Часы твердят: «Не трусь!»
Услышать, что ко мне идет,
И мертвой я боюсь.

Как идола, молю я дверь:
«Не пропускай беду!»
Кто воет за стеной, как зверь,
Кто прячется в саду?

«Кого когда-то называли люди...»

Кого когда-то называли люди
Царем в насмешку, Богом в самом деле,
Кто был убит – и чье орудье пытки
Согрето теплотой моей груди...

Вкусили смерть свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима – все прошли
Там, где когда-то возвышалась арка,
Где море билось, где чернел утес, -
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом священных роз.

Ржавеет золото, и истлевает сталь,
Крошится мрамор – к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней – царственное Слово.

Причина отмены твоей поездки ко мне может быть двоякой и заключаться в полном безразличии, либо глубочайшем уважении к моим сединам и работе, чтоб не нарушать творческий процесс, выводя меня из рабочей атмосферы.

Дар поэта невозможно забрать, кроме таланта ему ничего не нужно.

Поэт – гол как сокол, ему дать никто не может и отнять перо не в состоянии. – Анна Ахматова

Великая слава, бесславие – все мною пройдено и состояния одинаковые, два конца жезла или палки, названной жизнью или судьбой.

Никто из современников, как правило, не понимает время и не знает своей эпохи. В первом десятке лет двадцатого столетия даже в укромных уголках не закрадывалась мысль о грядущих коренных переменах, что за порогом эпоха Великого Октября, СССР и первой войны мировой за планетарное господство.

Анна Ахматова: Сцена скрывает человека, эстрада обнажает его самые потайные уголки. Эстрада похожа на плаху или лобное место.

Неуважающие меня не приходят из принципа, а уважающие – из стеснительности. В результате, зал пуст, я одинок.

Всяческие мемуары я считаю фальшивкой. Память человеческая уникальна, но не в состоянии систематизировать и запомнить все, субъективизм присутствует также, поэтому обман неизбежен.

Продолжение цитат Ахматовой читайте на страницах:

Простить измену можно только на словах.

Поэт всегда прав

Занавес – это грань между жизнью и смертью актера.

А та, кого мы музыкой зовем,

Джентельмен никогда не грубит случайно.

За неименьем лучшего названья,

Заглянуть в душу поэта можно только через созданные им образы.

Нет ничего тоскливее, чем копаться в грязи чужих похотей.

Плохие стихи не всегда показатель отсутствия поэтического дара.

Мы не знали, что стихи такие живучие.

Для Бога мертвых нет.

Мы не знали, что стихи такие живучие

Самое скучное на свете – чужие сны и чужой блуд

Понедельник начинается в субботу.

Я была в великой славе, испытала величайшее бесславие – и убедилась, что в сущности это одно и то же

Страшно выговорить, но люди видят только то, что хотят видеть, и слышат только то, что хотят слышать. На этом свойстве человеческой природы держится 90 % чудовищных слухов, ложных репутаций, свято сбереженных сплетен. Несогласных со мной я только попрошу вспомнить то, что им приходилось слышать о самих себе.

Не тот поэт кто создал рифму, а тот, кто строкам жизнь отдал.

Благовоспитанный человек не обижает другого по неловкости. Он обижает только намеренно.

Можно забыть предательство, но обиду никогда.

Будущее, как известно бросает свою тень задолго до того, как войти.

Жить – так на воле, умирать – так дома.

Поэт всегда прав.

Измену простить можно, а обиду никогда.

Лучший способ забыть навек – видеть ежедневно.

Сильней всего на свете лучи спокойных глаз.

Настоящую нежность не спутаешь ни с чем, и она тиха.

Страшно выговорить, но люди видят только то, что хотят видеть, и слышат только то, что хотят слышать. На этом свойстве человеческой природы держится 90 % чудовищных слухов, ложных репутаций, свято сбереженных сплетен. Несогласных со мной я только попрошу вспомнить то, что им приходилось слышать о самих себе

Будущее, как известно, бросает свою тень задолго до того, как войти.

Благовоспитанный человек не обижает другого по неловкости. Он обижает только намеренно

Могла ли Биче, словно Дант, творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить…

Но, Боже, как их замолчать заставить!
Настоящую нежность не спутаешь Ни с чем, и она тиха.
Наше священное ремесло
Существует тысячи лет…

С ним и без света миру светло.


А может, и смерти нет.

Жить - так на воле, Умирать - так дома.
Надменнее и проще нас.

Как одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:

Мы расточать, а не копить.

Что войны, что чума? - конец им виден скорый,

Но кто нас защитит от ужаса, который

Смерти нет - это всем известно,
Повторять это стало пресно,

Подобно розе, что цветет бездумно,

О, есть неповторимые слова,

Всего прочнее на земле - печаль,

Сильней всего на свете Лучи спокойных глаз.
Любовь всех раньше станет смертным прахом,

Отчаянье, приправленное страхом,

Любовь покоряет обманно
Напевом простым, неискусным.

А та, кого мы музыкой зовем

Спасет ли нас? .

…все, кого ты вправду любила,
Живыми останутся для тебя.

Есть в близости людей заветная черта,

Знаю я, как память коротка.

Жить – так на воле,
Умирать – так дома.

И в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.

Против кого дружите?

Сильней всего на свете
Лучи спокойных глаз.

Наше священное ремесло
Существует тысячи лет…
С ним и без света миру светло
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле – печаль,
И долговечней – царственное слово.

Тот счастлив, кто среди мучений,
Среди тревог и страсти жизни шумной,
Подобно розе, что цветет безумно,
И легче по водам бегущей тени.
Счастье

все, кого ты вправду любила,
Живыми останутся для тебя.

Есть в близости людей заветная черта
Ее не перейти влюбленности и страсти…

Жить - так на воле,
Умирать - так дома.

И в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.

…Изгнания воздух горький -
Как отравленное вино.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…
Как одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Любовь всех раньше станет смертным прахом,
Смирится гордость и умолкнет лесть.
Отчаянье, приправленное страхом,
Почти что невозможно перенесть.

Любовь покоряет обманно
Напевом простым, неискусным.

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.

Наше священное ремесло
Существует тысячи лет…
С ним и без света миру светло.
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.

Не давай мне ничего на память:
Знаю я, как память коротка

не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены - и это знаем сами -
Мы расточать, а не копить.

А та, кого мы музыкой зовем
За неименьем лучшего названья,
Спасет ли нас?

Жить – так на воле,
Умирать – так дома.

И в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.

Против кого дружите?
Сильней всего на свете
Лучи спокойных глаз.

У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.

О, есть неповторимые слова,
Кто их сказал - истратил слишком много.

Против кого дружите?

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор.
К смерти все готово.
Всего прочнее на земле - печаль,
И долговечней - царственное слово.

Сильней всего на свете
Лучи спокойных глаз.

Смерти нет - это всем известно,
Повторять это стало пресно,
А что есть - пусть расскажут мне.

Тот счастлив, кто прошел среди мучений,
Среди тревог и страсти жизни шумной,
Подбоно розе, что цветет безумно,
И легче по водам бегущей тени.

Что войны, что чума - конец им виден скорый,
Им приговор почти произнесен.
Но кто нас защитит от ужаса, который
Был бегом времени когда-то наречен?