Некрономикон ударение. Связь с историей

Некоторые верят в существование настоящего древнего манускрипта , называющегося Аль-Азиф или Некрономикон и более или менее удовлетворяющего описанию Лавкрафта, а также в то, что у выдуманного Лавкрафтом автора существовал исторический прообраз. Этого мнения часто придерживаются сторонники теорий заговора , например Роберт Антон Уилсон и Роберт Ши в своей трилогии «Иллюминатус!». Серьёзно относился к Некрономикону известный писатель-мистик Кеннет Грант , равно как и некоторые современные журналисты .

Книга

Лавкрафт часто ссылался на вымышленные книги в своих произведениях, что впоследствии стало распространённой практикой среди писателей-фантастов - таких, как, например, Хорхе Луис Борхес и Уильям Голдман. Впервые «Некрономикон» упоминается в рассказе Лавкрафта «The Hound», написанном в 1923 году , а первый намёк на него (или похожую книгу) появился уже в «Показаниях Рэндольфа Картера» (). Описание «Некрономикона» гласит, что книга опасна для чтения, ибо может повредить физическому и психическому здоровью читающего. Поэтому во всех библиотеках она хранится за семью замками.

История и происхождение

Как у Лавкрафта зародилось это название - неясно. Возможно, оно было навеяно произведением Эдгара По «Падение дома Ашеров », а также незаконченной астрономической поэмой древнеримского поэта Марка Манила «Астрономикон ». Считается, что Лавкрафт прочёл эту книгу только в 1928 году .

Первоначальное название книги, придуманное Лавкрафтом, звучит как Аль-Азиф (Al Azif ) (в арабском это словосочетание означает звуки, издаваемые цикадами и другими ночными насекомыми, которые в фольклоре часто именуются беседой демонов , что связывает эту книгу с историей сатанинских аятов), а её создание приписывается безумному арабу Абду́лу Альхазреду (Abdul Alhazred ). Среди прочего в книге содержатся имена Древних и их история, а также методика их призывания.

Согласно Лавкрафту, «Некрономикон» был написан Альхазредом в Дамаске около 720 года , с тех пор было сделано несколько переводов на разные языки. Греческий перевод, от которого пошло наиболее известное название книги, был выполнен вымышленным православным учёным Теодором Филетом в Константинополе приблизительно в 950 году . Оле Ворм (датский филолог, реальная историческая личность, ошибочно помещённый Лавкрафтом в XIII век), перевёл «Некрономикон» на латынь и заметил в предисловии, что арабский оригинал утерян. Этот перевод был издан дважды, первый раз в XV веке готическим шрифтом , очевидно, в Германии , второй раз в XVII веке , вероятно, в Испании .

Латинский перевод привлёк к «Некрономикону» внимание, и в 1232 году он был запрещён папой Григорием IX . Греческий перевод, отпечатанный в Италии в первой половине XVI века , вероятно, погиб при пожаре, уничтожившем библиотеку Пикмена в Салеме . Свой экземпляр якобы имелся у английского учёного и мага Джона Ди , и полагают, что он сделал и английский перевод, который дошёл до наших дней лишь в отрывках.

Критика

Критики часто упрекают Лавкрафта в использовании «Некрономикона» как deus ex machina в своих произведениях, упоминании его везде, где только рассказчик заводит речь об оккультизме , и неважно, насколько рассказчик в оккультизме разбирается. За исключением протагонистов в «Данвичском ужасе », все персонажи произведений Лавкрафта, читавшие книгу Безумного Араба, приходят к ужасному концу.

Исторические прообразы Некрономикона

Исторические «Книги Мёртвых», такие как Древнеегипетская Книга мёртвых или тибетская Бардо Тодол , иногда описывались в качестве «настоящего» «Некрономикона». Их отнюдь нельзя смешивать с «Некрономиконом» Лавкрафта, так как они предназначены для того, чтобы помочь мёртвым в их загробной жизни, а не для того, чтобы живущие призывали мёртвых для своих нужд, хотя Лавкрафт, возможно, придумывал свой «Некрономикон» под их влиянием.

Другим возможным источником «Некрономикона» могла служить книга «Пикатрикс» (Picatrix, арабск. Гайят аль-Хаким), приписываемая Масламе ибн Ахма аль-Магрититу. Эта книга по магии была написана по-арабски около 1000 года и переведена на латынь для кастильского короля Альфонсо Мудрого в 1256 году . Книга состоит из четырёх глав и содержит обширные сведения по астральной и талисманной магии. Любопытно, что в ней содержится сообщение о некоем таинственном городе Адоцентине, будто бы основанном в Египте Гермесом Трисмегистом . В средние века книга ценилась очень высоко, но считалась «черномагической». К примеру, французский король Генрих III (XVI век), позволив Агриппе д’Обинье ознакомиться с ней, взял с него торжественную клятву не делать с книги копии.

Относительно торжественно процитированных циклов мифов Ктулху , Йог-Сотота , Р’льеха , Ньярлатотепа , Наг, Йиба, Шаб-Ниггурата , и т. д. и т. д. - признаюсь, что это полностью моя выдумка, подобно густонаселённому и разнообразному пантеону Пеганы Лорда Дансани. Причиной их отражения в работе доктора де Кастро является то, что вышеуказанный джентльмен является моим клиентом - я просматриваю его работы - и в них я для развлечения вставил эти ссылки. Если кто нибудь из других моих клиентов разместит свои работы в W.T. , вы возможно обнаружите ещё больший разгул культов Азатота, Ктулху и Великих Древних! Некрономикон безумного араба Абдула Альхазреда - также нечто, должное всё же быть написано, чтобы стать реальностью. Абдул - любимый персонаж моих фантазий; на самом деле, так я называл себя в возрасте пяти лет, будучи большим любителем Арабских ночей в переводе Эндрю Ланга. Несколько лет назад я сделал псевдо-историческое описание жизни Абдула, и постигших его отвратительную и непредставимую рукопись «Аль Азиф» и её переводов превратностей после его смерти… - описание, которому я буду следовать в последующих моих ссылках на эту тёмную и проклинаемую книгу. Я долгое время ссылался на определённые выдержки из Некрономикона - действительно считая неплохим развлечением придание правдоподобия этой искусственной мифологии путём обширного цитирования. Тем не менее, пожалуй стоит написать мистеру О’Нейлу и разуверить его относительно белого пятна в его мифологической эрудиции!

… Я прочитал «Арабские ночи» в пятилетнем возрасте. В те дни я часто надевал тюрбан, рисовал себе бороду горелой пробкой и называл себя именем (одному Аллаху известно, где я его выкопал!) Абдул Альхазред - которое я впоследствии использовал, в память о былых днях, как имя гипотетического автора гипотетического Некрономикона!

Что касается написания Некрономикона - хотелось бы мне иметь достаточно энергии и изобретательности для его создания! Боюсь, это будет сложная задача, ввиду разнообразия ссылок и намеков, сделанных мной за все время! Я мог бы, конечно, выпустить сокращенный Некрономикон - содержащий отрывки, которые будут считаться по крайней мере разумно безопасными для прочтения человечеством! Так как Чёрная Книга фон Юнтца и поэмы Джастина Джеффри уже продаются, мне, пожалуй, стоит задуматься об обессмерчивании старого Абдула!

Кстати, нет никакого «Некрономикона безумного араба Абдула Альхазреда». Этот адский и запрещенный том - образная суть моей концепции, которую другие из группы W.T. также использовали для фона в произведениях.

Что касается «Некрономикона» - трижды использованные за последний месяц намеки на него вызвали невероятное количество запросов относительно истинности и возможности получения работ Альхазреда, Эйбона и фон Юнтца. В каждом случае я искренне сознавался в подделке.

Относительно Некрономикона - я должен признаться, что этот чудовищный том - просто вымысел моего собственного воображения! Изобретение ужасных книг - любимое времяпрепровождение приверженцев сверхъестественного, и… многие из постоянных корреспондентов W.T. могут похвастаться таковыми - хотя может быть, что хвастаться тут нечем. Использование созданных друг другом демонов и воображаемых книг в своих историях скорее развлекает различных авторов - так что Кларк Эштон Смит часто говорит о моем Некрономиконе, в то время как я обращаюсь к его Книге Эйбона… и так далее. Это объединение ресурсов позволяет создать псевдо-убедительный фон темной мифологии, преданий, и библиографий - хотя, конечно, ни один из нас не имеет желания фактически вводить в заблуждение читателей.

Относительно ужасного Некрономикона безумного араба Абдула Альхазреда - признаюсь, что и зловещий том и его проклинаемый автор - есть не что иное как плоды моего воображения - как и злые сущности: Азатот, Йог-Сотот, Ньярлатотеп, Шаб-Ниггурат. Тсатоггуа и Книга Эйбон - изобретения Кларка Эштона Смита, в то время как Фридрих фон Юнтц и его чудовищные «Unaussprechlichen Kulten» порождены плодотворным воображением Роберта И. Говарда. Забавляясь созданием убедительного цикла выдуманного фольклора, вся наша банда часто ссылается на созданных другими её членами демонов, приобретших статус домашних любимцев; так например Смит использует моего Йог-Сотота, а я использую его Тсатоггуа. Также порой я вставляю пару собственных демонов в просматриваемые или написанные мной в соавторстве рассказы других профессиональных клиентов. Таким образом наш чёрный пантеон приобретает обширную гласность и псевдо-авторитетность, которую иначе бы не получить. Однако, мы никогда не пытаемся свести все к фактическому обману и всегда старательно объясняем вопрошающим, что это - 100%-ная фантазия. Чтобы избежать двусмысленности в моих ссылках на Necronomicon, я составил краткую историю его «создания»… Это придает ему своего рода дух правдоподобия.

Теперь коснемся «ужасных и запретных книг» - я вынужден сказать, что большинство из них абсолютно вымышлено. Нет и никогда не было никакого Абдула Альхазреда и Некрономикона, поскольку я придумал эти имена сам. Роберт Блох был озарен идеей о Людвиге Принне и его «De Vermis Mysteriis», а Книга Эйбона - изобретение Кларка Эштона Смита. Покойный Роберт И. Говард ответственен за Фридриха фон Юнтца и его «Unaussprechlichen Kulten»…

Относительно реально существующих книг по темной, оккультной, и сверхъестественной тематике - по правде говоря, их количество невелико. По этой причине намного больше удовольствия приносит изобретение мифических работ, таких как Некрономикон и Книга Эйбона.

Имя «Абдул Альхазред» придумал для меня кто-то из взрослых (я не могу вспомнить, кто именно), когда мне было 5 лет, и после прочтения «Арабских ночей» я страстно возжелал стать арабом. Годы спустя мне пришло в голову, что будет забавно использовать его в качестве имени автора запретной книги. Название «Некрономикон»… пришло ко мне во сне.

К Гарри О. Фишеру (конец февраля )

Примечания

См. также

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

Книга

Одна из вариаций «Некрономикона», под названием Liber Logaeth , была выпущена писателем и исследователем паранормального Колином Уилсоном , утверждавшим, что это компьютерная расшифровка найденного им зашифрованного текста. Она ближе к лавкрафтовской мифологии и даже включает в себя цитаты из его произведений, но вместе с тем пестрит анахронизмами. Кроме того, подлинный текст Liber Logaeth , действительно написанный Джоном Ди на енохианском языке , не имеет отношения к «Некрономикону» ни по объёму, ни по содержанию.

Третьей книгой, очень близко примыкающей к серии Некрономиконов, является De vermis mysteriis (англ.) русск. - «Тайны Червя». Истоки первого издания весьма сумрачны. Она приписывается римскому легионеру Терцию Сивелию, который долгое время служил в составе легионов, расквартированных в Египте и Аравии , где встретил аксумского мага по имени Талим, воззрения которого якобы и составили манускрипт. Согласно легенде из Рима, где жил Сивелий после отставки, его записи были перевезены в Британию , где оказались утеряны в библиотеке какого-то замка. Обнаружил манускрипт Сивелия уже в XVII веке один монах, который вывез его в Рим около 1680 года. Первое широко известное издание вышло в 1932 году. К мифологии этой книги примыкает и текст «Книги Дагона », якобы написанной жрецами Древней Ассирии в XV столетии до н. э.

Мало известно издание «Некрономикон Гигера» () - собрание картин, написанных швейцарским художником Гансом Гигером (создателем прототипа чудовищ для фильма «Чужой »). Существует и ряд других Некрономиконов (де Кампа, Квина, Рипеля и др., а также т. н. «текст Р’льеха»). Многие из этих и другие тексты легли в основу «Некрономикона», созданного в 2009 году переводчиком, работающим под псевдонимом Анна Нэнси Оуэн .

Исторические прообразы Некрономикона

Исторические «книги Мёртвых», такие как древнеегипетская Книга мёртвых или тибетская Бардо Тодол , иногда описывались в качестве «настоящего» «Некрономикона». Их отнюдь нельзя смешивать с «Некрономиконом» Лавкрафта, так как они предназначены для того, чтобы помочь мёртвым в их загробной жизни, а не для того, чтобы живущие призывали мёртвых для своих нужд, хотя Лавкрафт, возможно, придумывал свой «Некрономикон» под их влиянием.

Другим возможным источником «Некрономикона» могла служить книга «Пикатрикс » (лат. Picatrix ), приписываемая Масламе ибн Ахма аль-Маджрити (Мадридскому). Эта книга по магии была написана по-арабски около 1000 года и переведена на латынь для кастильского короля Альфонсо Мудрого в 1256 году. Книга состоит из четырёх глав и содержит обширные сведения по астральной и талисманной магии. Любопытно, что в ней содержится сообщение о некоем таинственном городе Адоцентине, будто бы основанном в Египте Гермесом Трисмегистом . В средние века книга ценилась очень высоко, но считалась «чёрномагической». К примеру, французский король Генрих III , позволив Агриппе д’Обинье ознакомиться с ней, взял с него торжественную клятву не делать с книги копии.

Колин Уилсон , автор одного из «Некрономиконов», в качестве возможного прототипа указывает «Рукопись Войнича », однако, кроме зашифрованности обеих книг и общей магической направленности, других параллелей между этими текстами, по-видимому, нет. Также Уилсон называет свою версию Некрономикона Liber Logaeth , однако «Некрономикон Уилсона» отличается от исторического документа с таким названием, написанного Джоном Ди на енохианском языке и до сих пор не расшифрованного полностью, и по объёму, и по иллюстративному материалу.

Упоминание книги в письмах Лавкрафта

Было время, когда я собрал небольшую коллекцию восточных гончарных изделий и предметов искусства, объявив себя правоверным Магометанином, и назвался «Абдул Альхазред» - имя, которое, как вы можете заметить, я использую, как автора мифического произведения «Некрономикон», упоминающегося во многих моих историях…

Относительно торжественно процитированных циклов мифов Ктулху , Йог-Сотота , Р’льеха , Ньярлатотепа , Наг, Йиба, Шаб-Ниггурата , и т. д. и т. д. - признаюсь, что это полностью моя выдумка, подобно густонаселённому и разнообразному пантеону Пеганы Лорда Дансани. Причиной их отражения в работе доктора де Кастро является то, что вышеуказанный джентльмен является моим клиентом - я просматриваю его работы - и в них я для развлечения вставил эти ссылки. Если кто нибудь из других моих клиентов разместит свои работы в W.T. , вы возможно обнаружите ещё больший разгул культов Азатота, Ктулху и Великих Древних! Некрономикон безумного араба Абдула Альхазреда - также нечто, должное всё же быть написано, чтобы стать реальностью. Абдул - любимый персонаж моих фантазий; на самом деле, так я называл себя в возрасте пяти лет, будучи большим любителем Арабских ночей в переводе Эндрю Ланга. Несколько лет назад я сделал псевдо-историческое описание жизни Абдула, и постигших его отвратительную и непредставимую рукопись «Аль Азиф» и её переводов превратностей после его смерти… - описание, которому я буду следовать в последующих моих ссылках на эту тёмную и проклинаемую книгу. Я долгое время ссылался на определённые выдержки из Некрономикона - действительно считая неплохим развлечением придание правдоподобия этой искусственной мифологии путём обширного цитирования. Тем не менее, пожалуй стоит написать мистеру О’Нейлу и разуверить его относительно белого пятна в его мифологической эрудиции!

К Роберту И. Говарду (14 августа 1930)

… Я прочитал «Арабские ночи» в пятилетнем возрасте. В те дни я часто надевал тюрбан, рисовал себе бороду горелой пробкой и называл себя именем (одному Аллаху известно, где я его выкопал!) Абдул Альхазред - которое я впоследствии использовал, в память о былых днях, как имя гипотетического автора гипотетического Некрономикона!

Что касается написания Некрономикона - хотелось бы мне иметь достаточно энергии и изобретательности для его создания! Боюсь, это будет сложная задача, ввиду разнообразия ссылок и намеков, сделанных мной за все время! Я мог бы, конечно, выпустить сокращенный Некрономикон - содержащий отрывки, которые будут считаться по крайней мере разумно безопасными для прочтения человечеством! Так как Чёрная Книга фон Юнтца и поэмы Джастина Джеффри уже продаются, мне, пожалуй, стоит задуматься об обессмерчивании старого Абдула!

Кстати, нет никакого «Некрономикона безумного араба Абдула Альхазреда». Этот адский и запрещенный том - образная суть моей концепции, которую другие из группы W.T. также использовали для фона в произведениях.

Что касается «Некрономикона» - трижды использованные за последний месяц намеки на него вызвали невероятное количество запросов относительно истинности и возможности получения работ Альхазреда, Эйбона и фон Юнтца. В каждом случае я искренне сознавался в подделке.

Относительно Некрономикона - я должен признаться, что этот чудовищный том - просто вымысел моего собственного воображения! Изобретение ужасных книг - любимое времяпрепровождение приверженцев сверхъестественного, и… многие из постоянных корреспондентов W.T. могут похвастаться таковыми - хотя может быть, что хвастаться тут нечем. Использование созданных друг другом демонов и воображаемых книг в своих историях скорее развлекает различных авторов - так что Кларк Эштон Смит часто говорит о моем Некрономиконе, в то время как я обращаюсь к его Книге Эйбона… и так далее. Это объединение ресурсов позволяет создать псевдо-убедительный фон темной мифологии, преданий, и библиографий - хотя, конечно, ни один из нас не имеет желания фактически вводить в заблуждение читателей.

Относительно ужасного Некрономикона безумного араба Абдула Альхазреда - признаюсь, что и зловещий том и его проклинаемый автор - есть не что иное как плоды моего воображения - как и злые сущности: Азатот, Йог-Сотот, Ньярлатотеп, Шаб-Ниггурат. Тсатоггуа и Книга Эйбон - изобретения Кларка Эштона Смита, в то время как Фридрих фон Юнтц и его чудовищные «Unaussprechlichen Kulten» порождены плодотворным воображением Роберта И. Говарда. Забавляясь созданием убедительного цикла выдуманного фольклора, вся наша банда часто ссылается на созданных другими её членами демонов, приобретших статус домашних любимцев; так например Смит использует моего Йог-Сотота, а я использую его Тсатоггуа. Также порой я вставляю пару собственных демонов в просматриваемые или написанные мной в соавторстве рассказы других профессиональных клиентов. Таким образом наш чёрный пантеон приобретает обширную гласность и псевдо-авторитетность, которую иначе бы не получить. Однако, мы никогда не пытаемся свести все к фактическому обману и всегда старательно объясняем вопрошающим, что это - 100%-ная фантазия. Чтобы избежать двусмысленности в моих ссылках на Necronomicon, я составил краткую историю его «создания»… Это придает ему своего рода дух правдоподобия.

Теперь коснемся «ужасных и запретных книг» - я вынужден сказать, что большинство из них абсолютно вымышлено. Нет и никогда не было никакого Абдула Альхазреда и Некрономикона, поскольку я придумал эти имена сам. Роберт Блох был озарен идеей о Людвиге Принне и его «De Vermis Mysteriis», а Книга Эйбона - изобретение Кларка Эштона Смита. Покойный Роберт И. Говард ответственен за Фридриха фон Юнтца и его «Unaussprechlichen Kulten»…

Относительно реально существующих книг по темной, оккультной, и сверхъестественной тематике - по правде говоря, их количество невелико. По этой причине намного больше удовольствия приносит изобретение мифических работ, таких как Некрономикон и Книга Эйбона.

Имя «Абдул Альхазред» придумал для меня кто-то из взрослых (я не могу вспомнить, кто именно), когда мне было 5 лет, и после прочтения «Арабских ночей» я страстно возжелал стать арабом. Годы спустя мне пришло в голову, что будет забавно использовать его в качестве имени автора запретной книги. Название «Некрономикон»… пришло ко мне во сне.

К Гарри О. Фишеру (конец февраля 1937)

Напишите отзыв о статье "Некрономикон"

Примечания

См. также

Отрывок, характеризующий Некрономикон

Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.

Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.

Став на космическую точку зрения, можно сказать, что существует бесконечное множество миров, бесконечное множество рядов как телесного, так и духовного приспособления, бесконечное множество субъективных миров, т. е. представлений мира, бесконечное множество рядов опыта и реагирования.

Карл Дю Прель. «Философия мистики»

…испуг души его перед всем чудесным и катастрофическим…

Н. Бердяев

Ховард Филлипс Лавкрафт родился 20 августа 1890 г. в американском городе Провиденс, штат Род-Айленд. Не по летам развитой мальчик освоил азбуку, когда ему было два года, и в четыре уже бегло читал. В нем рано пробудился интерес к наукам, и в возрасте всего лишь шестнадцати лет он начал постоянно печататься в «Провиденс Трибьюн» со статьями по астрономии. Из-за некрепкого здоровья, послужившего причиной его ранней смерти в 1937 г., болезненной застенчивости и нелюдимости он редко отлучался из родного города, к которому испытывал сильнейшую привязанность и где прожил всю жизнь.

Его литературная карьера началась в 1923 г. с появлением новеллы «Дагон» в одном широко известном журнале. В оставшиеся ему четырнадцать лет жизни его рассказы о таинственном и ужасном шли непрерывной чередой; среди них ставшие классикой жанра «Крысы в стенах», «Сторонний», «Натурщик Пикмэна», «Краски из космоса», «Зов Ктулху», «Кошмар Данвича», «Нашептывающий во мраке», «Наваждающий тьму» и другие. Несмотря на довольно удачное течение литературной карьеры, Лавкрафт нередко терзался сомнениями в подлинной ценности многих своих новелл, в их способности оказывать воздействие на читателя, и ему настолько удавалось заражать своими сомнениями других, что некоторые его вещи, причем из лучших (например, «Хребты безумия»), были напечатаны только после его смерти. Причина этого таилась, по преимуществу, в особенностях его натуры визионера и затворника, ощущавшего себя мучительно изолированным от людей, в общении предпочитавшего живому слову переписку. Множество мотивов, встречающихся в его творчестве, восходит к исключительно ярким сновидениям - очевидно, не будет натяжкой назвать их визиями, - которые посещали его всю жизнь. Этим объясняется особенность его стиля, с одной стороны, и ощущение подлинности некой реальности, которую он описывает, с другой. Реальность эта, не постижимая обычным набором чувств, «незримое простому глазу задальнее», и диктует ту особую манеру письма, скорее косвенно намекающую, чем прямо показывающую, стремящуюся, по словам другого духовидца, дать почувствовать «сквозь необычные сочетания слов, сквозь эти образы, почти лишенные очертаний, наличие такой реальности».

«Это внутреннее пространство, - по определению Джеймса Болларда, американского фантаста, также исследующего человеческую природу через символ и миф, - та территория, где внешний мир действительности и внутренний мир души сходятся и сливаются», или, по словам К. Г. Юнга, «те пограничные области psyche , которые развертываются в таинственную космическую материю». Интерес к пограничным состояниям сознания является, очевидно, признанием того, что «неизжитые и неизведанные космические энергии со всех сторон наступают на человека и требуют с его стороны зрячей, мудрой активности». Для обыденного же научного и философского сознания этот космический план жизни остается закрыт. К слову, Кингсли Эмис в своей книге «Новые карты ада» (1960) - путеводителе по «несусветному» миру научной фантастики - упоминая о Лавкрафте, находит нужным сказать лишь то, что он более чем созрел для курса психоанализа. Можно попытаться взглянуть на произведения Лавкрафта и с точки зрения глубинной психологии, предлагающей весьма конструктивный подход при анализе творчества, обращенного к бессознательному и часто напрямую оперирующему его символами.

Трансперсональный опыт, обретаемый в ходе глубинного исследования психики, свидетельствует, что границы между человеком и остальной вселенной не неизменны; при глубокой саморазведке индивидуального бессознательного происходит нечто, по своему эффекту напоминающее лист Мёбиуса. Индивидуальное развертывание психики оборачивается процессом событий, происходящих в масштабах целого космоса, раскрываются связи между космосом и индивидуальностью. Для персонажей Лавкрафта лист Мёбиуса разворачивается, если можно так сказать, в обратную сторону: обращение к космосу, попытки овладения его тайнами и мудростью ввергают их в глубины собственного бессознательного. В этом смысле образ звездных небес, некоей области космической мудрости, и является у Лавкрафта визуализацией особой природы бессознательного. Эту его природу, практически в тех же образах, схватывает интроспективная интуиция, сознание, направленное на самое себя, например, в психомифе Урсулы К. Ле Гуин «Звезды внизу»: «Звезды, отраженные в глубокой воде… золотой песок россыпью в черноте земли». Хотя и психомифы Ле Гуин не представляются уже собственно литературой, поскольку призваны решать не чисто эстетическую задачу, все же в данном случае речь еще идет об интуиции художественной. Но вот то, что здесь является метафорой, дается как актуальная реальность в опыте-переживании другого порядка: «…в глубине своего существа мальчик знал, что уже обладает той свободой, которую ищет. Это открылось однажды ночью, когда ему едва минуло девять лет. В ту ночь небо со всеми своими звездами вошло в него, повергнув его замертво наземь», - читаем в жизнеописании одного из современных индийских Учителей. Высоты оборачиваются глубинами, и герои Лавкрафта завязают в «тине глубин» («Я погряз в глубоком болоте» - Пс. 68: 3), в порождаемой умом грязной жиже греховных мыслей, во тьме своего бессознательного. И стремятся они, как правило, во все большую тьму и глубь, не в состоянии, очевидно, противиться соблазну зияющих высот, парадоксов психики. Одного за другим начинает их влечь назад, в прошлое, в лоно предков, к первоначальной нераскрытости, «по ту сторону». По воле обстоятельств или по собственной воле, они оказываются в том единственном месте, где может решиться их судьба: или в городке у моря, как в рассказе «Празднество» и «Тень над Инсмутом», или под сенью вековечных лесов, как в «Кошмаре Данвича», в повести «Затаившийся у порога» и в рассказе «Серебряный ключ». Море у Лавкрафта, как бы постоянно присутствующее на периферии зрения, - это mare nostrum с его «тиной глубин», стихия хаоса и разрушения - пучина бессознательного. Подземельными коридорами в бездны моря уходит, следуя вековому завету предков, герой «Празднества» и, став свидетелем ужасных чудес, не постигаемых телесным зрением, столкнувшись с сознанием, не стесненным костяком головы, и встретив червя гложущего, едва не теряет рассудка, потому что дневному, более косному, заполненному предметностями уму нету хода в те «нехоженые, непроходимые места».

Рэндольф Картер («Серебряный ключ»), отличающийся от других персонажей Лавкрафта своей большей внутренней целостностью (он представляет собой не только «сознательное я», в нем как будто интегрированы и другие компоненты психики) и могущий быть названным, с некоторым основанием, alter ego автора, а не только одной из его масок, - этот Картер, разуверившись в культуре и рациональном мышлении, «излагающем действительность в точных терминах», вполне обдуманно обращается вспять, «к первоначальной нераскрытости, невыявленности, простоте и элементарности духовной жизни». Оставив городскую механизированную цивилизацию, где внутренняя жизнь природы «закрыта на ключ», он углубляется в мистический ландшафт своего детства, нисходя к общему истоку. И здесь - «плата за вход: ваш рассудок». Нужно нарушить знакомую перспективу восприятия «сознательным я», должна произойти дезориентация мира: «все забыть, все потерять, чтобы все стороны смешались, утратив свой абсолютный характер, сделались относительными, чтобы направление… движения было единственной координатой мира, и то все время колеблющейся». В поисках «внутреннего пространства» так же поступает один из персонажей Дж. Болларда: повернув несколько раз наобум, он просто теряется среди расположенных правильными рядами огромных бетонных «кубиков». Опыт, в сущности, не новый - чтобы себя найти, надо себя потерять. Когда Рэндольф Картер в лесу, «сбившись, забрел чересчур далеко», он и вернулся в дом своего детства и к себе самому - мальчику, который на десятом своем году через глубокий подземельный грот (со знаменательным названием «Аспидова нора», относящим его к области хтонического и поддерживающим мотив дерева - мировой оси, в чьих корнях таится хтонический змей) сумел уйти, опять-таки увязая в жидкой грязи «тины глубин», покрывающей дно грота, - уйти туда, где дракон бессознательного, «облюбовывающий пещеры и темные места», еще не принесен в жертву.

Н. Бавина

Лицом к лицу пред пропастию темной

Став на космическую точку зрения, можно сказать, что существует бесконечное множество миров, бесконечное множество рядов как телесного, так и духовного приспособления, бесконечное множество субъективных миров, т. е. представлений мира, бесконечное множество рядов опыта и реагирования.

Карл Дю Прель. «Философия мистики»

…испуг души его перед всем чудесным и катастрофическим…

Н. Бердяев

Ховард Филлипс Лавкрафт родился 20 августа 1890 г. в американском городе Провиденс, штат Род-Айленд. Не по летам развитой мальчик освоил азбуку, когда ему было два года, и в четыре уже бегло читал. В нем рано пробудился интерес к наукам, и в возрасте всего лишь шестнадцати лет он начал постоянно печататься в «Провиденс Трибьюн» со статьями по астрономии. Из-за некрепкого здоровья, послужившего причиной его ранней смерти в 1937 г., болезненной застенчивости и нелюдимости он редко отлучался из родного города, к которому испытывал сильнейшую привязанность и где прожил всю жизнь.

Его литературная карьера началась в 1923 г. с появлением новеллы «Дагон» в одном широко известном журнале. В оставшиеся ему четырнадцать лет жизни его рассказы о таинственном и ужасном шли непрерывной чередой; среди них ставшие классикой жанра «Крысы в стенах», «Сторонний», «Натурщик Пикмэна», «Краски из космоса», «Зов Ктулху», «Кошмар Данвича», «Нашептывающий во мраке», «Наваждающий тьму» и другие. Несмотря на довольно удачное течение литературной карьеры, Лавкрафт нередко терзался сомнениями в подлинной ценности многих своих новелл, в их способности оказывать воздействие на читателя, и ему настолько удавалось заражать своими сомнениями других, что некоторые его вещи, причем из лучших (например, «Хребты безумия»), были напечатаны только после его смерти. Причина этого таилась, по преимуществу, в особенностях его натуры визионера и затворника, ощущавшего себя мучительно изолированным от людей, в общении предпочитавшего живому слову переписку. Множество мотивов, встречающихся в его творчестве, восходит к исключительно ярким сновидениям - очевидно, не будет натяжкой назвать их визиями, - которые посещали его всю жизнь. Этим объясняется особенность его стиля, с одной стороны, и ощущение подлинности некой реальности, которую он описывает, с другой. Реальность эта, не постижимая обычным набором чувств, «незримое простому глазу задальнее», и диктует ту особую манеру письма, скорее косвенно намекающую, чем прямо показывающую, стремящуюся, по словам другого духовидца, дать почувствовать «сквозь необычные сочетания слов, сквозь эти образы, почти лишенные очертаний, наличие такой реальности».

«Это внутреннее пространство, - по определению Джеймса Болларда, американского фантаста, также исследующего человеческую природу через символ и миф, - та территория, где внешний мир действительности и внутренний мир души сходятся и сливаются», или, по словам К. Г. Юнга, «те пограничные области psyche , которые развертываются в таинственную космическую материю». Интерес к пограничным состояниям сознания является, очевидно, признанием того, что «неизжитые и неизведанные космические энергии со всех сторон наступают на человека и требуют с его стороны зрячей, мудрой активности». Для обыденного же научного и философского сознания этот космический план жизни остается закрыт. К слову, Кингсли Эмис в своей книге «Новые карты ада» (1960) - путеводителе по «несусветному» миру научной фантастики - упоминая о Лавкрафте, находит нужным сказать лишь то, что он более чем созрел для курса психоанализа. Можно попытаться взглянуть на произведения Лавкрафта и с точки зрения глубинной психологии, предлагающей весьма конструктивный подход при анализе творчества, обращенного к бессознательному и часто напрямую оперирующему его символами.

Трансперсональный опыт, обретаемый в ходе глубинного исследования психики, свидетельствует, что границы между человеком и остальной вселенной не неизменны; при глубокой саморазведке индивидуального бессознательного происходит нечто, по своему эффекту напоминающее лист Мёбиуса. Индивидуальное развертывание психики оборачивается процессом событий, происходящих в масштабах целого космоса, раскрываются связи между космосом и индивидуальностью. Для персонажей Лавкрафта лист Мёбиуса разворачивается, если можно так сказать, в обратную сторону: обращение к космосу, попытки овладения его тайнами и мудростью ввергают их в глубины собственного бессознательного. В этом смысле образ звездных небес, некоей области космической мудрости, и является у Лавкрафта визуализацией особой природы бессознательного. Эту его природу, практически в тех же образах, схватывает интроспективная интуиция, сознание, направленное на самое себя, например, в психомифе Урсулы К. Ле Гуин «Звезды внизу»: «Звезды, отраженные в глубокой воде… золотой песок россыпью в черноте земли». Хотя и психомифы Ле Гуин не представляются уже собственно литературой, поскольку призваны решать не чисто эстетическую задачу, все же в данном случае речь еще идет об интуиции художественной. Но вот то, что здесь является метафорой, дается как актуальная реальность в опыте-переживании другого порядка: «…в глубине своего существа мальчик знал, что уже обладает той свободой, которую ищет. Это открылось однажды ночью, когда ему едва минуло девять лет. В ту ночь небо со всеми своими звездами вошло в него, повергнув его замертво наземь», - читаем в жизнеописании одного из современных индийских Учителей. Высоты оборачиваются глубинами, и герои Лавкрафта завязают в «тине глубин» («Я погряз в глубоком болоте» - Пс. 68: 3), в порождаемой умом грязной жиже греховных мыслей, во тьме своего бессознательного. И стремятся они, как правило, во все большую тьму и глубь, не в состоянии, очевидно, противиться соблазну зияющих высот, парадоксов психики. Одного за другим начинает их влечь назад, в прошлое, в лоно предков, к первоначальной нераскрытости, «по ту сторону». По воле обстоятельств или по собственной воле, они оказываются в том единственном месте, где может решиться их судьба: или в городке у моря, как в рассказе «Празднество» и «Тень над Инсмутом», или под сенью вековечных лесов, как в «Кошмаре Данвича», в повести «Затаившийся у порога» и в рассказе «Серебряный ключ». Море у Лавкрафта, как бы постоянно присутствующее на периферии зрения, - это mare nostrum с его «тиной глубин», стихия хаоса и разрушения - пучина бессознательного. Подземельными коридорами в бездны моря уходит, следуя вековому завету предков, герой «Празднества» и, став свидетелем ужасных чудес, не постигаемых телесным зрением, столкнувшись с сознанием, не стесненным костяком головы, и встретив червя гложущего, едва не теряет рассудка, потому что дневному, более косному, заполненному предметностями уму нету хода в те «нехоженые, непроходимые места».

Рэндольф Картер («Серебряный ключ»), отличающийся от других персонажей Лавкрафта своей большей внутренней целостностью (он представляет собой не только «сознательное я», в нем как будто интегрированы и другие компоненты психики) и могущий быть названным, с некоторым основанием, alter ego автора, а не только одной из его масок, - этот Картер, разуверившись в культуре и рациональном мышлении, «излагающем действительность в точных терминах», вполне обдуманно обращается вспять, «к первоначальной нераскрытости, невыявленности, простоте и элементарности духовной жизни». Оставив городскую механизированную цивилизацию, где внутренняя жизнь природы «закрыта на ключ», он углубляется в мистический ландшафт своего детства, нисходя к общему истоку. И здесь - «плата за вход: ваш рассудок». Нужно нарушить знакомую перспективу восприятия «сознательным я», должна произойти дезориентация мира: «все забыть, все потерять, чтобы все стороны смешались, утратив свой абсолютный характер, сделались относительными, чтобы направление… движения было единственной координатой мира, и то все время колеблющейся». В поисках «внутреннего пространства» так же поступает один из персонажей Дж. Болларда: повернув несколько раз наобум, он просто теряется среди расположенных правильными рядами огромных бетонных «кубиков». Опыт, в сущности, не новый - чтобы себя найти, надо себя потерять. Когда Рэндольф Картер в лесу, «сбившись, забрел чересчур далеко», он и вернулся в дом своего детства и к себе самому - мальчику, который на десятом своем году через глубокий подземельный грот (со знаменательным названием «Аспидова нора», относящим его к области хтонического и поддерживающим мотив дерева - мировой оси, в чьих корнях таится хтонический змей) сумел уйти, опять-таки увязая в жидкой грязи «тины глубин», покрывающей дно грота, - уйти туда, где дракон бессознательного, «облюбовывающий пещеры и темные места», еще не принесен в жертву.

Говард Лавкрафт - американский писатель, который оставил после себя великолепное литературное наследие. Современный мир должен сказать ему «большое спасибо» за неоценимый вклад в развитие литературы и воображения. Как писал сам

Знакомство с автором

Писал в жанрах фэнтези, ужасов и мистики. Он удачно совмещал эти три направления, что породило множество слухов. Лавкрафт создал уникальный мир мифов Ктулху. При жизни, как это часто бывает, его творчество не пользовалось особой популярностью. После смерти автора оно начало оказывать всё большее влияние на современную литературу. Для подчёркивания уникальности таланта писателя его произведения выделили в отдельный поджанр - лавкрафтовские ужасы.

Мальчик родился в Провиденсе и был единственным ребёнком в семье. Его отец работал ювелиром, но вскоре попал в психиатрическую больницу. Занимательно, что Говард был вундеркиндом: в 2 года он читал стихи наизусть, а в 6 лет начал писать свои. Это отчасти из-за того, что его дедушка владел самой большой библиотекой в городе. Мальчику часто снились страшные сны, многие из которых легли в основу будущих произведений («Дагон»).

Говард много болел, поэтому пошёл в школу лишь в 8 лет, однако его вскоре забрали оттуда. Дома он изучал химию, писал свои работы и много читал. Когда дедушка умер, семья сильно обеднела и съехала. На почве этого у Говарда случился нервный срыв, из-за которого он не окончил школу. Мать мальчика, Сара, попала в лечебницу, где и умерла. Она до последних дней держала связь с сыном.

«Некрономикон»

Лавкрафт «Некрономикон» написал как выдуманную книгу. Она часто упоминается в литературных произведениях последователей автора, которые основаны на мифах Ктулху. Рассказ «Ведьмин Лог» говорит, что в «Некрономиконе» содержатся все магические ритуалы, а также подробное описание Древних, их история и жесткие войны.

Многие читатели и исследователи творчества Говарда Лавкрафта верят, что у книги есть реальный прообраз, написанный не Абдулом Альхазредом, а настоящим автором. Такого мнения придерживаются люди, слишком вовлечённые в мир фантастики и мистики, а также сторонники теории заговора. Действительно серьёзно к книге и описанным существам относился журналист и мистик Кеннет Грант. Стоит сказать, что некоторые современные деятели культуры также считают, что Лавкрафт «Некрономикон» не выдумал.

Привычка делать отсылки к вымышленным книгам появилась после его увлечения Эдгаром По, который активно делал то же самое. Вскоре такая тенденция стала всё чаще встречаться среди писателей-мистиков. Первые упоминания и отсылки к книге можно встретить в рассказе The Hound (1923) и в «Показаниях Рэндольфа Картера» (1919).

Лавкрафт («Некрономикон») поместил в книге краткое описание, которое говорит о том, что прочтение может навредить психическому и физическому здоровью читающего. Именно по этой причине книга хранится в библиотеках под строжайшим запретом. Стоит отметить, что серия «Некрономикон. Миры Говарда Лавкрафта» содержит полную историю древних существ, их имена и способы призвания.

Лавкрафт пишет, что книга была создана Абдулом Альхазредом в Дамаске в 720 году. После этого она несколько раз переводилась (вымышленным теологом и реальным датским филологом). Также Лавкрафт утверждает, что отдельный, но отрывочный экземпляр есть у мага и астролога Джона Ди.

«Некрономикон» - реальность или вымысел?

Лавкрафт (серия «Некрономикон») показал вершину своего таланта именно в этой загадочной книге, которая красной нитью проходит через все его произведения. Сегодня можно найти текст «Некрономикона» в Интернете под редакцией Колина Уилсона, Роберта Тернера и Дэвида Лэнгфорда, которые перевели зашифрованную рукопись доктора Джона Ди. Их перевод называется Liber Logaeth. Они указывают, что публикуют лишь часть неизвестного произведения, в котором содержится много сходств с «Некрономиконом» Говарда Лавкрафта. Книга содержит 19 разделов, каждый из которых посвящён определённому духу или существу. Также есть подробное описание «общения» с духами и способы их вызова для получения личной выгоды. В начале книги можно найти краткое вступление, которое знакомит читателя с Аль-Азифом. Следующие несколько глав посвящены перемене сезонов в году, общению с камнями и знаками.

В сборнике Лавкрафта можно найти некоторые из его признанных зловещих шедевров, в которых отчётливо прослеживаются положения из доктрины «Золотой зари». Именно это наталкивает многих исследователей творчества этого человека на мысль о том, что в произведениях писателя есть место магической инспирации тайного знания древних орденов. Таким образом, книги Говарда Лавкрафта могут стать ключом к пониманию многих архаичных понятий, которые описываются у писателя с помощью сложного синтаксиса и устаревшей причудливой лексики. Даже понимая важность эзотерического знания, ценность демонологических ритуалов и оккультных практик, следует учитывать мистификацию и фантастичность некоторых отрывков из книги.

Многие исследователи творчества Лавкрафта причисляют его произведения к жанру научной фантастики и Они акцентируют внимание на том, что современный жанр не может строиться на тайне убийства, так как это больше не цепляет читателя. Для того чтобы создать себе аудиторию, следует передать атмосферу беспредельного ужаса. Говард Лавкрафт удачно с этим справлялся, и как талантливому писателю, но не мистику, ему следует отдать должное.

Древние

Лавкрафт («Некрономикон») создал целую вселенную существ, но большее внимание он уделил Древним - могущественным существам, которые живут с начала времён. Тёмные маги почитают их как своих богов. Они живут в других звёздных системах, но могут находиться под землёй или в водных глубинах. В человеческом обличии Древние достигают громадных размеров. Могущество основывается на первобытной силе, которая неведома человеку. Сила существ не безгранична, но достаточно велика. Она может охватывать всю планету, но получать помощь от тёмных богов могут лишь те, кто вступает с ними в контакт.

В произведениях Лавкрафта говорится о том, что в современном мире Древние ограничены в своих действиях, но причины такого положения вещей не раскрываются. Последователи и продолжатели творчества Говарда Лавкрафта предлагают свои трактовки бессилия этих существ.

История книги

Лавкрафт, «Некрономикон» которого известен многим, не объяснил своим читателям, как у него зародилась идея назвать книгу именно так. Возможно, на название повлияло произведение Эдгара По «Падение дома Ашеров» или незаконченная поэма Марка Манилия «Астрономикон». «Некрономикон» Лавкрафт изначально хотел назвать «Аль-Азиф». В арабском языке это словосочетание означает звуки, которые издают цикады или другие ночные насекомые, но в литературе это часто означает разговор демонов. Позже в письмах своим друзьям он писал, что название пришло к нему во сне.

Местонахождение

«Некрономикон» Лавкрафт создал в нескольких экземплярах, которые находятся у разных людей. Автор утверждает, что книга хранится в Гарвардского университета, в Британском музее, в университете Буэнос-Айреса и в библиотеке несуществующего Мискатоникского университета в вымышленном городе Аркхеме.

Название

«Некрономикон» Лавкрафт назвал согласно трём греческим словам, которые означают «закон», «мёртвые» и «воплощение». Получается, что книга представляет собой «Воплощение закона мёртвых». Учитывая тонкости языка, название можно переводить, как «Знание мертвецов» или «О мёртвых». Греческий вариант перевода предлагает более дюжины названий.

Связь с историей

Говард Филлипс Лавкрафт («Некрономикон») очень любил делать исторические отсылки, его книги переполнены ими. Иногда автор указывал на то, что тибетская Бардо Тодол и древнеегипетская Книга мёртвых являются настоящим «Некрономиконом». Однако путать эти понятия не следует. Первая книга служит путеводной звездой для мёртвых, а вторая рассказывает, как призывать духов к себе.

Вторая историческая книга, которая могла быть основой «Некрономикона», - «Пикатрикс» Масламе ибн Ахма аль-Маджрити. Это учебник по магии, написанный на арабском языке около 1000 лет назад. В 1256 году книга была переведена на латынь для короля Кастилии Альфонсо Мудрого. В книге имеется 4 главы, которые посвящены талисманной и астральной магии. Здесь можно найти описание древнего города Адоцентина, который был построен в Египте. В Средневековье «Пикатрикс» очень ценился, но считался учебником чёрной магии. Французский король Генрих III, разрешив своему подданному ознакомиться с содержанием книги, взял с того торжественную клятву не делать копий.

Ранее упомянутый говорит о том, что прототипом «Некрономикона» может быть «Рукопись Войнича». Следует заметить, что кроме отсутствия возможности полной расшифровки книг и их магической направленности, точек пересечения больше нет.

Реальность «Некрономикона»

Г. Лавкрафт «Некрономикон» называл чистой выдумкой после того, как на него посыпались слухи и сплетни. Ещё при жизни его заваливали письмами люди, которые хотели выяснить правду. Ещё больше шума поднялось после того, как вышла книга, которая якобы была переводом «Некрономикона». Называлась она Grimoirium Imperium. Также был выпущен ещё один «Некрономикон» автором под псевдонимом Симон. Что он собой представлял? «Некрономикон» Симона (Говард Филлипс Лавкрафт) был слабо связан с миром Лавкрафта и напоминал верования шумеров. Существуют варианты книги от Джона Ди - учёного XVI века, который якобы перевёл текст с арабского, и от Алистера Кроули, которому книгу передала Соня Грин - жена Лавкрафта. Считается, что она могла быть любовницей чёрного мага Алистера Кроули.

Более современный вариант был выпущен Колином Уилсоном - учёным и исследователем паранормальных явлений. Он утверждал, что сделал компьютерную расшифровку найденного старого текста. Это произведение содержит некоторые цитаты из книг Лавкрафта. Следующий, близкий к «Некрономикону» текст называется «Тайны червя». Первое издание приписывается римскому легионеру Терцию Сивелию, который в далёком прошлом встретил аксумского мага Талима. Именно его воззрения якобы положены в основу тайного манускрипта. Далее легенда говорит, что записи мага были перевезены из Рима в Британию, но затерялись в старинной библиотеке замка.

Также существует ещё одно издание «Некрономикон Гигера» - сборник картин швейцарского художника Ганса Гигера. Имеется ещё множество различных вариантов «Некрономикона» от разных авторов. Все они легли в основу книги, выпущенной в 2009 году переводчиком Анной Нэнси Оуэн (псевдоним).

Мнение читателей

Говард Лавкрафт, «Некрономикон» которого стал достаточно популярным, создал вокруг себя ауру загадочности, которая по сегодняшний день окутывает его имя. Многие почитатели его творчества жаждут узнать о реальности «Некрономикона» и возможности его прочтения. Занимательно, что отрицать истинность книги Лавкрафт начал только после того, как его захлестнула волна сплетен и всеобщего внимания. До этого момента он яро утверждал, что книга и её содержимое правдивы. После всеобщего скандала Лавкрафт до конца своих дней опровергал истинность книги, называя её «вымышленным фоном для своих произведений».

Как бы там ни было, Говарда Лавкрафта любят и читают по всему миру. Он настоящий король ужасов, который покорил весь мир. Полёт фантазии, смелость воображения и талант писателя позволили создать ему непревзойдённые творения, которые продолжают оказывать сильное влияние на современных читателей. Сегодня по запросу «лавкрафт некрономикон fb2» можно скачать множество разнообразных вариантов-прототипов настоящей книги.

Критика

«Некрономикон» - книга Лавкрафта, которая чаще всего становится предметом ярых дебатов. Критики акцентируют внимание на том, что автор цитирует издание практически в каждом своём рассказе и упоминает его там, где только заикнулись об оккультизме. Кроме того, все герои книг автора, читавшие «Некрономикон», заканчивали плохо. Также заметна тенденция, что прочитавшие книгу полностью всегда приходят к более трагичному концу, чем те, кто читал вразброс. Возникает и другой вопрос: откуда у всех героев желание прочесть эту книгу?

«Некрономикон. Миры Говарда Лавкрафта» - это уникальное произведение литературы, которое заслуживает особого внимания критиков и читателей. Узнать окончательный и правдивый ответ на вопрос о реальности книги невозможно. Границы и рамки каждый устанавливает самостоятельно. Хорошо, когда воображение развито, но нельзя давать ему слишком много власти.