Контрольно-измерительные материалы огэ по русскому языку. Отрывок из книги В. Катаева «Трава Забвения

Теперь же я сидел перед живым Иваном Буниным, следя за его рукой, которая медленно перелистывала страницы моей общей тетрадки. На потертых углах этих страниц, выкрашенных по ребру красной краской, был нарисован во множестве один и тот же условный человечек в разных позах, так что стоило нажать большим пальцем угол тетради и быстро пустить веером уголки страниц, как в их мелькании возникала движущаяся картинка размахивающего руками человечка – нечто вроде теперешней мультипликации: нарисованный человечек в течение нескольких секунд – в зависимости от толщины тетради – поднимал руки и дрыгал ногами.

На углах самого толстого из всех гимназических учебников – «Природоведения» – некоторые терпеливые гимназисты умудрялись даже изображать бокс или смертельный прыжок с шеста в воду легендарного циркового артиста Дацарила.
Не обращая внимания на человечка, Бунин перелистывал мою тетрадь – всю изрезанную по клеенке черного переплета якорями, сердцами и стрелами. Он останавливался на некоторых стихотворениях, несколько раз про себя перечитывая их, иногда делал короткие замечания по поводу какой-нибудь неточности или неграмотности, но все это – коротко, необидно, деловито. Когда он не разбирал моего почерка, то надевал пенсне и спрашивал:
– Какое это слово?

И никак нельзя было понять, нравятся ему стихи или не нравятся.
Через много лет после этого я слышал, как Станиславский сказал на репетиции «Растратчиков» одному актеру:

– Можете играть хорошо. Можеть играть плохо. Играйте, как вам угодно. Меня это не интересует. Мне важно, чтобы вы играли верно .

Думаю, тогда Бунин искал в моих стихах – где верно. Остальное ему было безразлично.
Дойдя до одного стихотворения, где я описывал осень на даче (ну уж, разумеется, на даче А. М. Федорова), Бунин не торопясь прочитал его вполголоса и остановился на последней строфе, где мною в поэтической форме была выражена та мысль, что поэт, он же и живописец (дело в том, что Федоров занимался также и живописью), написав натюрморт – глиняный кувшин с астрами, как бы спас эти последние цветы от смерти, дал им на своем полотне вечную жизнь – или что-нибудь в этом роде.
«А в кувшине осенние цветы, их спас поэт от раннего ненастья, и вот они – остатки красоты – живут в мечтах утраченного счастья».

Бунин поморщился, как от зубной боли.

– Вы, собственно, что здесь имели в виду? – спросил он. – По всей вероятности, мастерскую Александра Митрофановича на втором этаже, где он пишет свои натюрморты? Не так ли? В таком случае лучше было бы написать так.
Бунин перечеркнул последнюю строфу карандашом, а на полях написал: «А на столе осенние цветы. Их спас поэт в саду от ранней смерти».
Он немного подумал и затем решительно закончил: «Этюдники. Помятые холсты. И чья-то шляпа на мольберте».

Я был поражен точностью, краткостью, вещественностью, с которой Бунин, как бы тремя ударами кисти, среди моих слепых общих строчек вдруг изобразил мастерскую своего друга Федорова, выбрав самые что ни на есть необходимые подробности: этюдники, холсты. Шляпа. Мольберт.

Какой скупой словарь!

С поразительной ясностью я увидел тяжелый, грубо сколоченный, запачканный красками мольберт и на нем небрежно повешенную бархатную шляпу с артистически заломленными полями, по-тирольски – вверх и вниз, – что удивительно верно передавало весь характер Федорова с его изящным дилетантизмом и невинными покушениями на богемистость.
Почему-то мне потом часто представлялось, что именно такую бархатную, оливкового цвета шляпу с полями, загнутыми по-тирольски, непременно носил известный в свое время критик и эстетик Юрий Айхенвальд. А может быть, и Корней Чуковский.

Правда, меня немного смутили «помятые холсты». У художников редко бывают помятые холсты: они или натянуты на подрамник, или стоят в углу, свернутые в толстые трубы. Попробуйте-ка их смять! И до сих пор меня мучают эти помятые холсты, показывающие, что даже у самых лучших поэтов иногда попадаются проходные эпитеты, хотя на первый взгляд и точные, но в самой своей глубине неверные, поставленные по принципу – авось проскочит.

У меня не проскочило, потому что я никак не мог увидеть помятые холсты, а видел их свернутые в трубы, тяжелые, промасленные.

Но это между прочим.

Из других стихотворений Бунин вскользь остановился на одном, где я описывал свидание со знакомой гимназисткой на закате осенью на сельском кладбище, что вполне соответствовало действительности и недавно происходило в селе Усатово Хутора под Одессой, где я гостил у товарища.

Я следил за глазами Бунина, скользившими по моим строчкам: «Пришли, задумались, на камень тихо сели. Мечтательно звенел хрустальный хор сверчков. Качались по ветру сухие иммортели среди надгробных плит и каменных крестов» – и так далее. «И грустно стало мне и как-то одиноко. Но лишь на миг. Ведь ты была со мной. А в синеве небес уже стоял высоко двурогий месяц ледяной».
Бунин несколько задержался на этом стихотворении, как бы вместе со мною переживая сидение на холодной ракушниковой плите сельского кладбища при свете ледяного месяца, серебрившего вокруг нас слюдяные цветы иммортелей, а затем наверху страницы поставил моим обгрызенным карандашом птичку, по-видимому означавшую, что стихи ничего себе, во всяком случае – «верные».

Таких стихотворений, отмеченных птичкой, на всю тетрадку оказалось всего два, и я приуныл, считая, что навсегда провалился в глазах Бунина и хорошего поэта из меня не выйдет, тем более что на прощание он не сказал мне ничего обнадеживающего. Так, обычные замечания равнодушного человека: «Ничего», «Пишите», «Наблюдайте природу», «Поэзия – это ежедневный труд».

Мысль о ежедневном труде Бунин несколько развил. – Писать стихи надо каждый день, подобно тому как скрипач или пианист непременно должен каждый день без пропусков по нескольку часов играть на своем инструменте. В противном случае ваш талант неизбежно оскудеет, высохнет, подобно колодцу, откуда долгое время не берут воду. А о чем писать? О чем угодно. Если у вас в данное время нет никакой темы, идеи, то пишите просто обо всем, что увидите. Бежит собака с высунутым языком, – сказал он, посмотрев в окно, – опишите собаку. Одно, два четырех-стишия. Но точно, достоверно, чтобы собака была именно эта, а не какая-нибудь другая. Опишите дерево. Море. Скамейку. Найдите для них единственно верное определение. Опишите звук гравия под сандалиями девочки, бегущей к морю с полотенцем на плече и плавательными пузырями в руках. Что это за звук? Скрип не скрип. Звон не звон. Шорох не шорох. Что-то другое – галечное, – требующее единственного необходимого, верного слова. Например, опишите полувьющийся куст этих красных цветов, которые тянутся через балюстраду, хотят заглянуть в комнату, посмотреть через стеклянную дверь, что мы тут с вами делаем. Очень типичное растение для больше фонтанской дачи, для июля месяца, для знойного полудня, когда в саду пусто, потому что все ушли купаться и с берега долетают резкие восклицания и визг купальщиц.

Я был весь, без остатка, поглощен рассматриванием спелого красного цветка, тронутого первыми признаками разложения. Пожелтевшие зубчики преградили путь осы в темно-красную середину агонизирующего цветка, где как бы горел угрюмый огонь войны, грядущей революции, приближение которых было еще вне моего сознания. Другой цветок уже был мертв, и по его мертвой плоти ползали маленькие рыжие муравьи, поднимавшиеся цепочкой по гипсовой балясине балюстрады.
Я снова вижу этих маленьких хрупких муравьев, и они мне кажутся теми же самыми. А может быть, они и есть те же самые – вечные, бессмысленные, такие хрупкие и недолговечные муравьи, инстинктивно ищущие в громадном непознаваемом мире тело разлагающегося цветка. Но как он называется? Теперь-то я знаю. Но тогда я еще не знал.
Я заметил, что человека втрое больше мучает вид предмета, если он не знает его названия. Давать имя окружающим вещам – быть может, это одно и отличает человека от Другого существа. Но у меня нет такого запаса слов, чтобы назвать миллионы существ, понятий, вещей, окружающих меня. Это мучит. Но еще большее мучение, вероятно, испытывает вещь, лишенная имени: ее существование неполноценно. Сонмы неназванных предметов терзаются вокруг меня и в свою очередь терзают меня самого страшным сознанием того, что я не бог. Не имеющие имен вещи и понятия стоят в стеклянных шкафах вечности, как новенькие, золоченые фигуры еще не воплотившихся будд в темных приделах храма среди каменных, раскаленных дворов под выгоревшим небом Монголии, которое как бы дышит жертвенным дымом сожженных степных растений, сонным ароматом желтого мака, шалфея, полыни, тысячелетней черепицы китайских крыш дворца Богдо-Гэгэна с колокольчиками.

Будды похожи друг на друга и лишены индивидуальности, их позолота свежа, их длинные улыбки не выражают никакой идеи; они ждут своего воплощения, а это может произойти лишь тогда, когда в мире появится какое-нибудь совершенно новое понятие, требующее пластического выражения.

Тогда бритоголовые ламы, похожие на римских сенаторов в красных туниках и канареечно-желтых тогах – но не в сандалиях, а в монгольских сапогах, – вынимают из стенного шкафа одного из безымянных будд, дают ему имя и переносят в храм, где среди дыма тлеющих палочек, возгласов, вертящихся молитвенных барабанов, красивых шоколадных конфет и крепдешиновых ритуальных платков он становится наконец богом.

…Красный буддийский цвет, золотой джаз жертвоприношений.

– Наконец опишите воробья, – сказал Бунин, – я знаю: вы пришли в отчаяние от того, что все уже сказано, все стихи написаны до вас, новых тем и новых чувств нет, все рифмы давно использованы и затрепаны; размеры можно перечесть по пальцам; так что в конечном итоге сделаться поэтом невозможно. В юности у меня тоже были подобные мысли, доводившие меня до сумасшествия. Но это, милостивый государь, вздор. Каждый предмет из тех, какие окружают вас, каждое ваше чувство есть тема для стихотворения. Прислушивайтесь к своим чувствам, наблюдайте окружающий вас мир и пишите. Но пишите так, как вы чувствуете, и так, как вы видите, а не так, как до вас чувствовали и видели другие поэты, пусть даже самые гениальные. Будьте в искусстве независимы. Этому можно научиться. И тогда перед вами откроется неисчерпаемый мир подлинной поэзии. Вам станет легче дышать.

Но я уже и без того дышал легко, жадно, новыми глазами рассматривая все, что меня окружало.

…Тщательно описав воробья, я стал описывать девочку. Но она была не птица и не цветок. Для ее изображения было мало написать, что ей тринадцать лет, что у нее короткая юбочка, очевидно перешитая из каких-то домашних лохмотьев, дочерна загоревшие худые ноги, до колен покрытые перловой крупой еще не успевшего высохнуть морского песка, голландка с сильно вылинявшим синим воротником, открывавшим острые ключицы, и коротко остриженная иссиня-черная кудрявая – я бы сказал, греческая – головка, которую с первого же взгляда хотелось сравнить с ежевикой.
Проходя мимо гипсовых ваз балюстрады, она посмотрела на меня, и я увидел худое, темно-оливковое лицо с узкими глазами, в которых как бы таинственно блестела лунная ночь.
Она презрительно поджала сизые от купания губы, передернула плечами и скрылась из виду, униженная своей явной бедностью, даже нищетой и вместе с тем злая, независимо гордая, как маленькая голодная царица.

Это уже была не превосходно найденная деталь летнего приморского полудня, повод для словесной живописи, урок поэзии.

Всей душой я вдруг почувствовал в ней не просто девочку, а трагическую героиню какого-то подлинного, а не выдуманного назревающего, будущего романа…

…чудо мгновенного превращения пейзажа в эпос, в трагедию.

Я знал, что мы еще когда-нибудь с ней встретимся.

Несколько дней потом бегал я по знакомым, рассказывая о своем визите к Бунину; почти ни на кого мой рассказ це произвел сколько-нибудь заметного впечатления. Повторяю: мой Бунин был малоизвестен. Только мои товарищи – молодые поэты, к числу которых я уже в то время как бы официально принадлежал, – заинтересовались моим рассказом. Правда, большинство из них совсем не признавало Бунина как поэта, что приводило меня в отчаяние и даже какую-то детскую ярость. Но – зато все трепетали перед ним как перед почетным академиком и, узнав, что Бунин, известный своей беспощадной строгостью, из пятнадцати моих стихотворений два удостоил поощрительной птички, сначала не хотели этому верить, а потом, уверившись да, кроме того, собственными глазами увидев присочиненную Буниным шляпу на мольберте, прониклись ко мне некоторым интересом, хотя и откровенно пожимали плечами. Они меня тоже не признавали. Вообще в то время никто никого не признавал. Это было признаком хорошего литературного тона.

Как и теперь, впрочем.

Я стал в некотором роде знаменитостью, а мою тетрадку е бунинскими строчками до того захватали пальцами, что я принужден был показывать ее издали, не давая в руки.
У меня кружилась голова от славы. Я упивался начавшейся для меня новой счастливой жизнью, сулившей впереди столько прекрасного! Я без устали сочинял стихи, описывая все, что меня окружало. Я понял, что поэзия была вовсе не то, что считалось поэзией, а чаще всего была именно то, что никак не считалось поэзией. Мне не надо было ее разыскивать, откуда-то выковыривать. Она была тут, рядом, вся на виду, она сразу попадала в руку – стоило лишь внутренне ощутить ее поэзией. И это внутреннее ощущение жизни как поэзии теперь безраздельно владело мною.

Лишь потому, что я вдруг узнал, понял всей душой: вечное присутствие поэзии – в самых простых вещах, мимо которых я проходил раньше, не подозревая, что они в любой миг могут превратиться в произведение искусства, стоит только внимательно в них всмотреться.

Людям свойственно понимать то, что они видят что-то прекрасное. Хотя очень сложно дать объяснение понятию красота. Может быть, это гармония и соразмерность? Вероятнее всего, это так. Однако в таком случае, любую снежинку можно посчитать более красивым созданием, чем живой цветок, по крайней мере, его никогда в полной мере не получиться назвать симметричным.

Нам часто приходиться встречать людей с идеальными чертами лица, но они не пользуются бешеным успехом у поклонников. Нередко мыслями фанатов полностью овладевает артист, черты лица которого, довольно далеки от общепринятых канонов идеальной красоты. Наверное, красивым кажется всё, на что люди смотрят, проявляя интерес и любовь. В качестве примера приведу такую птицу, как воробей. О ней было упомянуто И. Буниным в тексте В.

Катаева. Все мы привыкли к внешнему виду этой довольно невзрачной птички! Только если проявить к ней повышенный интерес и тщательно присмотреться, то можно прийти к выводу, что воробьи в реальной жизни являются достаточно симпатичными, обладая своим серо- черным оперением. При упоминании в стихах, наверняка, они приобретут ещё большую привлекательность. Неслучайно С. Маршак писал: «Все …чего коснется человек…» становится более человечным.

Красота скрыта внутри, поэтому её сразу заметить сложно. Но именно ей отводится роль главной и удивительной, потом как она не способна надоесть! Если смотреть на картину гениального мастера, с каждым разом можно отыскивать в ней что-то интересное.

Важно просто смотреть внимательно.

Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку

Обновлено: 2017-02-17

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Полезный материал по теме

Нам часто приходиться встречать людей с идеальными чертами лица, но они не пользуются бешеным успехом у поклонников.

Нередко мыслями фанатов полностью овладевает артист, черты лица которого, довольно далеки от общепринятых канонов идеальной красоты. Наверное, красивым кажется все, на что люди смотрят, проявляя интерес и любовь. В качестве примера приведу такую птицу, как воробей. О ней было упомянуто И. Буниным в тексте В. Катаева. Все мы привыкли к внешнему виду этой довольно невзрачной птички! Только если проявить к ней повышенный интерес и тщательно присмотреться, то можно прийти к выводу, что воробьи в реальной жизни являются достаточно симпатичными, обладая своим серо – черным оперением. При упоминании в стихах, наверняка, они приобретут еще большую привлекательность. Неслучайно С. Маршак писал: “Все…чего коснется человек…” становится более человечным.

Красота скрыта внутри, поэтому ее сразу заметить сложно. Но именно ей отводится роль главной и удивительной, потом как она не способна надоесть! Если смотреть на картину гениального мастера, с каждым разом можно отыскивать в ней что-то интересное. Важно просто смотреть внимательно.

(Пока оценок нет)

Другие работы по этой теме:

Красота – это окружающий нас удивительный и восхитительный мир. Но представление о ней сугубо индивидуально. Кто-то готов жизнь потратить на поиски чистой, потрясающей и недоступной...
Любовь – это желание присутствия рядом другого человека и мысли о нем. Если в твоей жизни, по каким – то причинам не может присутствовать дорогой...
Вселенная, созданная Творцом, является гармоничной и прекрасной, поэтому человек с самого своего рождения окружен несравненными красотами мира. Какая таинственная сказка господствует в образе могучего леса,...

(1)Я сидел перед живым Иваном Буниным, следя за его рукой, которая медленно перелистывала страницы моей общей тетрадки...

(2)Писать стихи надо каждый день, подобно тому, как скрипач или пианист непременно должен каждый день без пропусков по нескольку часов играть на своём инструменте. (3)В противном случае ваш талант неизбежно оскудеет, высохнет, подобно колодцу, откуда долгое время не берут воду. (4)А о чём писать? (5)0 чём угодно. (6)Если у вас в данное время нет никакой темы, идеи, то пишите просто обо всём, что увидите. (7)Бежит собака с высунутым языком, -- сказал он, посмотрев в окно, - опишите собаку. (8)Одно, два четверостишия. (9)Но точно, достоверно, чтобы собака была именно эта, а не какая-нибудь другая. (Ю)Опишите дерево. (11)Море. (12)Скамейку. (13)Найдите для них единственно верное определение... (14)Например, опишите вьющийся куст этих красных цветов, которые тянутся через ограду, хотят заглянуть в комнату, посмотреть через стеклянную дверь, что мы тут с вами делаем...

-(15)Наконец, опишите воробья, - сказал Бунин, - я знаю: вы пришли в от-чаяние от того, что всё уже сказано, все стихи написаны до вас, новых тем и новых чувств нет, все рифмы давно использованы и затрёпаны; размеры можно перечесть по пальцам; так что в конечном итоге сделаться поэтом невозможно.

(16)В юности у меня тоже были подобные мысли, доводившие меня до сумасшествия. (17)Но это, милостивый государь, вздор. (18)Каждый предмет из тех, какие окружают вас, каждое ваше чувство есть тема для стихотворения. (19)Прислушивайтесь к своим чувствам, наблюдайте окружающий вас мир и пишите. (20)Но пишите так, как вы чувствуете, и так, как вы видите, а не так, как до вас чувствовали и видели другие поэты, пусть даже самые гениальные. (21)Будьте в искусстве независимы, принесите новое. (22)Этому можно научиться. (23)И тогда перед вами откроется неисчерпаемый мир подлинной поэзии. (24)Вам станет легче дышать.

(25)Но я уже и без того дышал легко, жадно, новыми глазами рассматривая всё, что меня окружало...

(26)Я упивался начавшейся для меня новой счастливой жизнью, сулившей впереди столько прекрасного! (27)Я понял, что поэзия была вовсе не тем, что считалось поэзией, а чаще всего была именно тем, что никак не считалось поэзией.

(28)Мне не надо было её разыскивать, откуда-то выковыривать. (29)Она была тут, рядом, вся на виду, она сразу попадала в руки - стоило лишь внутренне ощутить её поэзией. (30)И это внутреннее ощущение жизни как поэзии теперь безраздельно владело мною.

(31)Лишь теперь я вдруг узнал, понял всей душой: вечное присутствие поэзии - в самых простых вещах, мимо которых я проходил раньше, не подозревая, что они в любой миг могут превратиться в произведение искусства, стоит только внимательно в них всмотреться.

(По В. Катаеву)

Сочинение

Валентин Петрович Катаев - русский советский писатель, затрагивает проблему самовыражения, которая очень актуальна в наши дни. Так, что же такое сомовыражение?
Самовыражение - это внутренний, духовный мир человека, которое выводится в наружу через творчество, искусство, поэзию. Это то, что удовлетворяет высшие, прекрасные, духовные потребности человека. Оно не даётся просто так каждому. Самовыражение рождается в личности путём постоянного развития разума, самосознания. Писать нужно каждый день, хоть о чём угодно. В противном случае ваш талант неизбежно оскудеет, высохнет.
Автор пытается донести до нас всю простоту поэзии. Он видит поэзию в самых простых вещах. Стоит только внутренне ощутить окружающие нас вещи поэзией, говорит Валентин Петрович.
Я не совсем согласен с автором. Человек должен уметь самовыражаться. Но для этого необходимо, мне кажется, не только писать, но и много читать, чтобы приобрести запас знаний, словарный запас. Чтобы не быть голословным, приведу примеры из художественной литературы.
Вспомним рассказ Джека Лондона "Мартин Иден". Главный герой, Мартин, из простого рабочего стал известным писателем, через кропотливый труд. Постоянно работая над собой и читая множество книг, он усовершенствовал свой разум и стал великим.
Также, самовыражение человека можно найти в рассказе Булгакова "Мастер и Маргарита".
Где главный герой выразил чувства в своей книге.
Таким образом, я думаю, что самовыражение есть в каждом человеке, просто нужно много читать и писать, развивать свой внутренний мир. И тогда у вас все получится.