Василий Дмитриевич Фёдоров: биография. Настоящая поэзия. Василий Дмитриевич Фёдоров

«ПО ГЛАВНОЙ СУТИ…»

Особенности лирики Василия Федорова
Любовь мне как блистание
звезды над миром зла.
В.Д.Фёдоров

Литературная общественность страны, любители и почитатели русской поэзии 23 февраля 2018 отмечают 100-летие выдающегося поэта Василия Дмитриевича Фёдорова.

Всё испытав,
Мы знаем сами,
Что в дни психических атак
Сердца, не занятые нами,
Не мешкая займёт наш враг,
Займёт, сводя всё те же счёты,
Займёт, засядет,
Нас разя…
Сердца!
Да это же высоты,
Которых отдавать нельзя.

* * *
«Ушло в прошлое и стало историей время нашей юности», — такими словами начала очередную встречу одноклассников бессменный комсорг нашего класса Нина Кострикина, достала из сумочки такую знакомую мне тетрадку в коричневой обложке. Неужели сохранила? Почти полвека прошло, когда в девятом классе мы решили завести такую тетрадь, в которой будут записаны самые лучшие стихи о любви. Позже мы записывали туда и разные умные мысли, и просто понравившиеся выражения, за что тетрадь получила название «Цитатник». Всякий раз при написании сочинений мы обращались к ней и всегда находили нужную цитату.

Не открывая тетради, Нина почитала стихотворение Фёдорова «По главной сути жизнь проста…». И в который раз! Эти простые строчки поразили меня своей глубиной, искренностью и нежностью. Во второй половине XX века имя Василия Фёдорова стало известно и популярно, а произошло это потому, что в своих стихах он писал о самом главном: о жизни и смерти, о добре и зле, о любви к Родине и любви к женщине. В нашей тетради было много стихотворений Федорова. Ведь все мы переживали время первой любви и первой влюбленности, а поэтические строки будили, подогревали, волновали наши чувства. С особым вниманием прочитали мы «Книгу любви» и стали размышлять о том, что музыканты и поэты, художники и писатели из года в год, из столетия в столетие обращаются к вечной теме любви, потому что это чувство связывает все живое на Земле, помогает в трудные минуты, согревает души. Романтичная и нежная, робкая и страстная, преданная и безответная… Какой разной бывает любовь… Она может дарить радость и причинять боль. А еще наполняет нашу жизнь смыслом. Без нее пусто даже самому благополучному и успешному человеку. Любовь — это то, с чего начинается человек. Любовь — это то, что составляет суть жизни:

По главной сути
Жизнь проста:
Ее уста…
Его уста..
Она проста
По доброй сути,
Пусть только грудь
Прильнет ко груди.

Как удивительно точно и удивительно просто сказано! Не надо лишних слов и движений: «Его уста, ее уста, а грудь прильнет ко груди…». Именно уста, это устаревшее слово раскрывает великое таинство поцелуя, который все объясняет без слов. А какое замечательное слово – «прильнет»! Ни один синоним – приблизиться, присоединиться – не может пояснить главного, что содержится в значении этого слова: теплоты и любви, бесконечного доверия и огромного желания слиться, стать единым существом. Читаешь, перечитываешь эти строки и думаешь о том, как было бы легко и счастливо жить нам всем, если бы все усвоили эту простую мудрость и cмысл жизни:

Весь смысл ее
И мудр, и прост,
Как стебелька
Весенний рост.
А кровь солдат?
А боль солдатки?
А стронций
В куще облаков?
То всё ошибки,
Всё накладки
И заблуждения
Веков.
А жизни суть,
Она проста:
Ее уста,
Его уста…

Любовь — это самое поэтически-возвышенное, чистое и прекрасное чувство. Она неповторима и вечна, как жизнь. Тема любви неисчерпаема в литературе и искусстве, ибо само это чувство нетленно, всегда ново и неповторимо для каждого человека. Настоящая любовь всегда бескорыстна и самоотверженна. «Любить,- писал Лев Николаевич Толстой,- значит жить жизнью того, кого любишь». А Аристотель говорил по этому поводу так: «Любить — значит желать другому того, что считаешь за благо, и притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить это благо». Для любящего самое главное – счастье любимого существа. Всему этому есть подтверждение в стихах Фёдорова. Именно об этом его замечательная поэма «Седьмое небо».

…Прошли годы. Мы давно уже стали взрослыми, вырастили детей, помогаем растить внуков. И в который раз, переживая вместе с детьми это волнующее чувство любви, мы снова и снова обращаемся к стихам Федорова. Совсем скоро вся литературная общественность и все любители русской поэзии будут отмечать сто лет со дня рождения Василия Дмитриевича Федорова. К юбилейной дате издаются новые сборники лучших произведений поэта. Несомненно, они пополнят городские и сельские библиотеки, займут свое достойное место среди любимых книг в домашних собраниях поклонников его творчества.

Василий Фёдоров — поэт, в лирике которого тема любви является одной из главных и сквозных. В любви он видел и «ловушку человеческого грешного характера, и дар небес». Фёдоров воспевает женщину, боготворит ее. Также он упоминает всем известную Еву, первую женщину, называя ее «той, первой, изгнанной из рая». В строчках « о, женщина, краса земная» он сравнивает её с красотой земли, с природой, в которой все создано для любви:

«Земля» — доброе слово,
Но оно для любви.
«Весна» — теплое слово,
Но оно для любви.
«Звезда» — дивное слово…
И оно для любви.
Все для любви:
И земля,
И весна,
И звезды.
Весь год
Трудилась вселенная,
Весь год хороводила,
Чтобы пришло
Великое противостояние
Наших сердец.

Любовь согревает, раскрывается наше сердце, любовь открывает ворота нам в жизнь. И если хоть немного в душе у нас любви, значит, наша жизнь продолжается. Фёдоров любовью называет звезду, которая непрерывно светит над нашим миром. Так же он отмечает, что любовь призывает творить добро: «Любовь мне — как призвание на добрые дела». По словам поэта, любовь вечно зовет человека вперед, толкает его на новые открытия. Чувство любви он сравнивает с правом на еду и питье: «Любовь — как жажда истины, как право есть и пить». И в заключительных строках Василий Федоров утверждает, что он умеет любить и что он один такой.

Любовь мне —
Как блистание
Звезды над миром зла.
Любовь мне —
Как призвание
На добрые дела.
Чтоб мир
Отмылся дочиста,
Душа тревогу бьет.
Любовь мне —
Как пророчество,
Зовущее вперед.
Любовь —
Как жажда истины,
Как право есть и пить.
Я, может быть,
Единственный,
Умеющий любить.

Это одно из самых замечательных стихотворений о любви, на наш взгляд, созданных Василием Фёдоровым. Стихи очень музыкальны, и поэтому многие композиторы обращаются к лирике Фёдорова и пишут на них прекрасные романсы. А на это стихотворение поэта существует несколько музыкальных вариантов: и романс, и лирическую песню.

Любовная лирика Василия Фёдорова занимает значительное место в его творчестве. По его стихотворениям о любви можно безошибочно определить ценностные ориентиры поэта, его нравственные принципы, понимание смысла человеческой жизни, назначение поэта и поэзии. Любовная лирика поэта — это его моральный кодекс, дающий представление о том, что ему в жизни дорого, какие чувства для него святы, что ему ненавистно в жизни.

Безусловно, читая и перечитывая стихи Фёдорова, открываешь новые грани его творчества, но несомненно одно — он сумел сказать свое, неповторимое слово о любви и совершенно прав, утверждая: «Своей любви я здание воздвиг…»

ВАЛЕНТИНА ПОНОМАРЁВА, учитель

Василий ФЁДОРОВ (1918-1984)

* * *
Себе сказал
И говорю другим,
Всем говорю
С упорством постоянным:
Язык любви
Не может быть нагим,
Язык борьбы
Не должен быть туманным.

***
Что пользы
Вечно
Малым пробавляться:
Бояться жить
И умереть бояться!

***
Великий Пушкин
Говорил когда-то:
Поэзия должна быть
Глуповата.
Раскрой же смысл
Загадки до конца
И отличать учись всегда ты
От глуповатого
Глупца.

***
Пусть недруги бранят,
Трудись, не споря.
Они тебя гранят,
Себе на горе.

***
Поэзией
Приписанный к векам,
К бессмертью слов,
Когда меня карают,
Как Будда,
Я не мщу своим врагам -
Они с годами
Сами умирают.

***
С любовью -
Хоть гроза!
А без любви, беднягам,
Нам небо как глаза,
Подёрнутые мраком.

***
Мне дорог смех,
Но всё же различай
Веселье глупости
И мудрости печаль.

***
До всенародного признанья
Пути заведомо трудны.
Поэт обязан
Жить в изгнаньи,
Хотя б
От собственной жены.

***
Всё выскажу,
Ни перед кем не струшу,
Не отступлю
Ни пред какими лицами.
Невысказанный,
Гнев убивает душу -
Не становитесь
Самоубийцами!

***
Известный спор
Меж школами и школками
Закончу я,
В сознаньи правоты.
Хоть наши Музы
И ходили голыми,
Поэзия не терпит наготы.

***
Как мы пишем?
Как летаем мы?
Все по-разному смелы:
Воробьи летают стаями,
Одинокими - орлы.

***
В какие страны и края
Уходит молодость моя?
Когда бы знал туда я путь,
Пошёл бы я её вернуть.

***
Хочешь ведать,
Как писалось?
На душе
За жизнь мою
Всё скипелось,
Всё слежалось.
Отколю -
И выдаю.

***
Вам, девушки,
К семье идущим,
Желал бы я
Из благ земных -
Детей,
Не слишком озорных,
Мужей,
Не очень много пьющих.

***
Говорят,
Моя строка
Про любовь,
Что так горька,
Детям хуже яда…

Детям
Дайте Маршака,
А меня
Не надо.

***
Есть в дружбе
Доброе ядро,
Прекрасно слово - друг,
Но дружба -
Это не бюро
Приятельских услуг.

***
Любит совесть?
Нам не в новость
Доброта людей таких.
Негодяи любят совесть,
Когда совесть -
У других.

***
Я ваших сочувствий
Не слушаю,
Что из носу кровь потекла.
Борьба - это самое лучшее,
Что жизнь
Подарить мне смогла.

***
Различий нет,
А есть года,
Есть возраст -
Разница лишь в этом.
Наружностью
Земля - планета,
А в глубине
Она - звезда.

***
Моя любовь
Давно в годах.
Как яблоня на горке
В отяжеляющих плодах
Нуждается
В подпорке.

***
Бог любви,
Я снова в сердце ранен.
Огради от смертного одра,
Удержи меня на светлой грани,
Чистой грани
Мира и добра.

***
Милый друг,
Хочу сказать,
Чтобы знал ты наперёд:
Радость надо нам искать,
А печаль
Сама найдёт.

***
Берегите меня
До последнего дня,
Берегите меня
До последнего часа,
Берегите меня,
Как цыгане коня,
Чтобы гикнуть потом
И умчаться.

РУССКИЕ ПОЭТЫ

Они судьбу не выбирали,
Судьба их выбрала сама
За блеск таланта и ума,
В момент, когда они сгорали.
В их гордой жизни без кривуль
Страшит непонятая блажь их.
Увы, ни собственных, ни вражьих
Поэты не боялись пуль.
Они весь мир
Объять могли.
В них удивительно,
Как чудо,
Высот надземных амплитуда:
От Бога
До - щекой земли.
Они в судьбе своей большой
Непостижимые в размахе,
Глубокой думой -
Патриархи,
Гусары
Сердцем и душой.
Они у смерти на виду
Бывали пагубно охочи
Ходить по краю дня и ночи,
Чтоб видеть солнце
И звезду.
Как необъятное объять,
Затмить вражду
Своей судьбою?..
Вам, дальним,
Занятым собою,
Поэтов русских
Не понять.

Игорю Кобзеву

Жизнь потекла его
И вкривь и вкось:
В работе нелады, раздоры дома.
Раскритикованный насквозь,
В двенадцатом часу
Он вышел из райкома.

Весенний воздух был хмелён и свеж.
Он, как вино, впивал его глотками.
Не разбирая ни дорог, ни меж,
Шагал к реке
То полем, то лугами.

О берег волны полусонно бьют.
Волна отступит,
Прошумит и смолкнет…
А за рекою соловьи поют —
Один присвистнет,
А другой прищёлкнет.

Забыть бы о райкоме, и жене,
И «строгаче» своём,
Но отчего же,
Чем песня соловьиная нежней,
Тем на душе становится всё горше?

А соловьи смелей:
Мол, мы поём.
Чтоб радость пробудить,
Настроить мысли.
Мы, соловьи, настойчиво зовём
Не к отдыху души,
А к лучшей жизни.

Не развлекаем —
Помогаем жить,
Страдать, любить
Сильней и полновесней.
Вся ваша жизнь
Должна красивой быть,
Как наши песни.

* * *
В надежде робкой,
Как юнец,
Отдав себя
Любви и прочему.
Вернулся я к столу рабочему
С душой измученной вконец.
Ты снова будешь ли по мне,
Мой старый стол,
Пегаса пряслина?
Так возвращаются боязненно
К давно покинутой жене.
И было бы
Войти в настрой
Намного легче,
Будь бы грешница…
Мне улыбается столешница
Улыбкою, увы, пустой.

С.И.Шуртакову

Чужому
В мире прошлого,
Мне в годах, как в часу.
Я человек без прошлого,
Я всё с собой несу.
Я, ошалев от бремени,
И действием и сном
Весь в настоящем времени
И ни в каком ином.
Вы всё-то вспоминаете,
А мне с Душой сквозной
Не надо даже памяти,
Поскольку всё со мной.
Мне с мыслями нестарыми
И в пору седины
Не бегать с мемуарами
В издательства страны.
Мне времена,
Что времечко,
Хоть вышел из веков…
Вот так,
Мой милый Сенечка,
Дружище Шуртаков!

* * *
Не стол, а хаос
С музой в кабале…
— Не тронь! — кричу. —
В порядке мало проку,
Мне этот хаос
Нужен на столе,
Чтобы творить миры
Подобно богу!

* * *
Мой знакомый,
Захмелевши, тужит:
Говорит,
Что человек
Стал хуже.

Говорит,
Что против жизни прежней,
Той, ещё не брошенной в разбег,
Человек стал
Несравненно грешней,
Стал порочней
Новый человек.

Морщась,
Заключает он устало:
- Страха божьего
В душе не стало.

Страх ему?!
Да пропади он прахом!
Средь людей,
Не знающих оков,
Праведность,
Внушаемая страхом,
Во сто крат
Позорнее грехов.

Так легко
Дойти до разделенья:
Бог - одним,
Другим - товарищ Ленин.
А ведь помню,
До большой удачи
В службе, в дружбе
И в других делах,
До машины,
До богатой дачи
Был ему не нужен
Божий страх.

Видно, хочет он,
Чтоб божьи страхи
Выполняли роль
Цепной собаки.

Васи́лий Дми́триевич Фёдоров (1918-1984) - русский советский поэт.

Биография

«Поздней мне было странно слышать разговоры о городе. Я даже не представлял, что можно было жить где-то, кроме Марьевки. Она и поныне стоит на высоком берегу древнего русла реки Яя . Под нею - озеро, за озером - заливные луга, за лугами - быстрая пескарёвая река Яя, за рекой - лес и далёкий туман…» .

В 1929 году закончил в Марьевке четырёхлетнюю школу. Потеряв год дальнейшей учёбы, работал в колхозе, пока не поступил в 1930 году в 5-й класс семилетней Жарковской ШКМ, что находилась в 12-ти верстах от деревни. Там был принят в 1931 году в комсомол. В 1932 году окончил шесть классов, но из-за административно-бытовых трудностей учебного процесса дальнейшая учёба в седьмом классе была приостановлена, вынужден вернуться в колхоз, где вновь продолжил свою трудовую деятельность. Станет комсомольским вожаком колхоза, затем членом правления колхозной артели. Научится пахать поля, сеять и убирать хлеб.

В 1934 году Фёдорову, с шестью классами образования, чудом удалось поступить учиться в Новосибирский техникум машиностроения. В январе 1937 года техникум был переименован в авиационный. В 1935 году на литературном конкурсе техникума Василий Фёдоров за свои стихи получил первую премию и по совету друзей отправил их в газету «Большевистская смена», под семейным прозвищем: Василий Лёхин.

Однако в обзорной статье газеты « Задачи литературной консультации» от 11 января 1936 года ему посоветовали «… для его же пользы, убедить упорно учиться и на время оставить писание стихов…»

После окончания Новосибирского авиационного техникума, в июле 1938 года, Фёдоров был направлен по распределению на авиационный завод в городе Иркутске . В 1939-1940 годах в заводской многотиражке Фёдоров напечатал несколько стихотворений и очерков, одно стихотворение, «К матери», в областной комсомольской газете.

25 июля 1940 года многотиражная заводская газета «Сталинец» напечатала знаковое стихотворение «Надо видеть».

В 1957 году Фёдоров написал стихотворение «Рабская кровь», - одно из любимых, - которое стало запрещённым для публикации. Впервые оно появилось в газете «Литература и жизнь» 20 сентября 1959 года, а в книге поэта «Седьмое небо» - в 1962 году.

Василию Фёдорову в литературных сетях ошибочно приписывают авторство баллады о звенящем солнце «Зови, гитара…», в 1973 году посвящена памяти чилийского поэта-революционера Виктора Хары. Автор - однофамилец - писатель Владимир Фёдоров.

В 1960-80-е Василий Фёдоров участвовал в руководстве журнала «Молодая гвардия», был членом редсовета издательств «Художественная литература», «Современник», «Советская Россия».

В. Д. Фёдоров умер от сердечного приступа 19 апреля 1984 года в санатории города Ессентуки, на третий день после приезда на лечение. 24 апреля 1984 года Москва прощалась с Василием Дмитриевичем Фёдоровым.

Лучшие поэты и писатели России, его сподвижники и товарищи были единодушны в этот горький час:

Творческий путь поэта и прозаика Василия Фёдорова, на протяжении своей земной жизни, составил - 50 лет, начиная с 1935 года...

Награды и премии

• Государственная премия СССР (1979) - за лирические стихи и поэмы последних лет. Такая унизительная формулировка, данная цекистами, больно отдалась в сердце поэта. Точнее: за книгу стихов "Как цветы на заре" (1974) и ироническую поэму в семи песнях "Женитьба Дон-Жуана" (1977). Лауреатская книга вышла в издательстве "Советский писатель" в 1982 году именно с этими названиями...
• Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1968) - за книгу стихов «Третьи петухи» (1966) и романтическую поэму «Седьмое небо» (1967)
• два ордена Трудового Красного Знамени (1967, 1971)

Творчество

Оценки поэзии Фёдорова сильно разнятся. Так немецкий литературовед Вольфганг Казак утверждал:

В стихах, обладающих равномерно-поступательной ритмикой, непостоянством размера и незамысловатостью рифмы, Фёдоров подробно высказывает широко распространённые мысли, почти не оставляя недоговорённости.

Совсем в другой тональности писал о творчестве Василия Фёдорова поэт-фронтовик Дмитрий Ковалёв .

Он нетерпим к тем, кто приспосабливается к миру капитали­стической продажности, миру гангстерской демократии. Этот мир резким диссонансом врывается в его привыч­ный деревенский быт. Цинизм чистогана особенно непри­емлем в наиболее сокровенном, в понятии красоты.

По мнению прозаика И. Шевцова , в историю русской литературы ХХ века Фёдоров вошел как звезда первой величины. Федоров - необыкновенный лирик, певец любви, вознесший культ женщины до вселенских высот:

«О, женщина,
Краса земная,
родня по линии прямой той,
изгнанной из рая,
ты носишь рай в себе самой».

Перу поэта принадлежит ряд поэм, в числе которых «Бетховен», «Проданная Венера», «Седьмое небо», «Аввакум». Многие стихи Фёдорова отличаются афористичностью.

«И я когда-то думал, что седые
не любят, не тоскуют, не грустят.
Я думал, что седые, как святые,
на женщин и на девушек глядят…»

Широкую известность приобрело его стихотворение:

«По главной сути
Жизнь проста:
Её уста…
Его уста…»

Не теряют актуальности строки о назначении поэзии:

«Все испытав, мы знаем с вами,
что в дни психических атак,
сердца, не занятые нами,
не мешкая, займет наш враг.
Займет, сводя все те же счеты,
займет, засядет, нас разя…
Сердца, ведь это же - высоты,
которых отдавать нельзя.»

Память о поэте

На родине поэта, в селе Марьевка Яйского района открыт литературно мемориальный музей Василия Дмитриевича Фёдорова. Основной фонд музея состоит из личных вещей и книг. С 1985 года ежегодно проводятся литературные праздники, посвященные поэту - «Фёдоровские чтения». Решением губернатора Кемеровской области утверждены литературные премии имени В. Д. Фёдорова. Их лауреатами стали известные сибирские поэты - В. М. Баянов, В. В. Махалов, Б. В. Бурмистров, Л. М. Гержидович, Сергей Донбай.

• «Кемеровская областная научная библиотека имени В. Д. Фёдорова»

Сочинения

Поэзия

• Лирическая трилогия, Новосибирск, 1947
• Лесные родники, М., Молодая гвардия, 1955
• Марьевские звёзды: Стихи и поэмы. Новосибирск, 1955; 112 с., 3 000 экз.
• Белая роща, М., Молодая гвардия,1958; 2-е изд. 1961
• Дикий мёд. - М., Советский писатель, 1958
• Не левее сердца. Стихи и поэмы. М., Советская Россия, 1960. 193 с., 8 000 экз.
• Лирика. М., Гослитиздат, 1961
• Седьмое небо. Стихи и поэмы. М., Советский писатель, 1962. 281 с., 15 000 экз.
• Книга Любви. М., Московский рабочий, 1964. 216 с., 30 000 экз
• Стихотворения. Поэмы. - Новосибирск, 1964
• Второй огонь. М., Художественная литература, 1965. 574 с., 25 000 экз.
• Третьи петухи. М., Молодая гвардия, 1966. 144 с., 100 000 экз.
• Стихотворения. М., Художественная литература, 1967;
• Седьмое небо, М., Советский писатель, 1968
• Книга Любви. Второе, дополненное издание. М., Московский рабочий. 1968. 239 с., 35 000 экз.
• Третьи петухи. Седьмое небо. [Стихи и поэма]. М., Советская Россия, 1970
• Крылья на полдень, М., Воениздат, 1971
• Седьмое небо. Романтическая поэма. Новосибирск, 1971. 190 с., 50 000 экз.
• Избранные стихотворения. Кемерово, 1972
• Седьмое небо. М., Современник, 1972
• Книга Любви. Третье, дополненное издание. М., Молодая гвардия, 1973. 255 с., 100 000 экз.
• Книга Любви и Веры. М., Современник, 1974. 431 с., 50 000 экз.
• Как цветы на заре. - М, Советский писатель, 1974
• Женитьба Дон-Жуана. Ироническая поэма в семи песнях. М., Современник, 1977. 223 с. (журнальная публикация: «Москва», 1978, №1-3)
• По главной сути. М., Современник, 1978. 575 с., 100 000 экз.
• Избранное. М., Советская Россия, 1978. 495 с., 100 000 экз.
• Стихи. М., Художественная литература, 1978
• Стихотворения. Поэмы. Мурманск, 1978
• Золотая жила. Поэма. М., Современник, 1979. 86 с., 10 000 экз.
• Седьмое небо. - Омск, 1981
• Женитьба Дон-Жуана. Ироническая поэма в семи песнях. М., Советская Россия, 1982. 239 с., 75 000 экз.
• Как цветы на заре. Стихотворения и поэма "Женитьба Дон-Жуана". М., Советский писатель, 1982. 415 с., 50 000 экз.
• Поэмы. М., Художественная литература, 1983. 446 с., 75 000 экз.
• Душа еще полна заботы. Кемерово, 1986
• Стихотворения. М., Детская литература, 1987
• На Родине моей повыпали снега. Стихотворения и поэмы. Новосибирск. 1988. 263 с., 25 000 экз.
• И верою, и правдою. Кемерово, 1988
• Человек. Стихотворения и поэмы. М., Молодая гвардия, 1989. 191 с., 100 000 экз.
• Сны поэта. Кемерово, 1989
• Судьба мне подарила Русь. Кемерово. Сибирский писатель, 1998. 591 с.

Проза

• Зрелость: Повесть. - М.: Молодая гвардия, 1953. - 136 с.: ил., 15 000 экз.
• Добровольцы: Повесть. - М.: Молодая гвардия, 1955. - 263 с.: ил., 90 000 экз.
• Наше время такое… О поэзии и поэтах, М., Современник, 1973
• Сны поэта // «Москва», 1979, № 8-10, 1982, № 7 (отд. изд.: М.: Советский писатель, 1988)
• Светлый залив: Повесть // «Молодая гвардия». - 1986. - № 6

Издания

• Стихотворения и поэмы. Т. 1-2. М., Художественная литература, 1970., 75 000 экз.
• Собрание сочинений в трёх томах. М., Молодая гвардия, 1975-1976. - 100 000 экз.
• Собрание сочинений в пяти томах. М.,Современник, 1987-1989. - 50 000 экз.
• Собрание сочинений в одном томе: стихотворения, поэмы, проза. М., Современный писатель, 1998. - с.495, 4 200 экз.
• Судьба мне подарила Русь: Стихотворения.Поэмы.Терцины. Новеллы. Статьи. Кемерово: Сибирский писатель, 1998. - с.591
• По главной сути жизнь проста... - Сборник стихотворений, прозы, статей, очерков, писем и воспоминаний Василия Федорова. М., 2009.
• Фёдоровское троекнижие 21 века: "Книга Любви", "Книга Веры", Неоконченная "Книга Души". Кем.ГУКИ. - 2012.

Напишите отзыв о статье "Фёдоров, Василий Дмитриевич"

Примечания

Литература

• Еремин В. Василий Федоров. М., 1969;
• Денисова И. За красоту времен грядущих. Поэзия В. Федорова. М., 1971.
• Денисова И.В. Беззаветно служить красоте: Поэзия В.Фёдорова. - Москва.: Современник. 1978. - 190 с.
• Пудалова Л.А. Чувство своего мира. О лирике Василия Фёдорова. - Кемерово.: 1979. - 120с.
• Прокушев Ю.Л. Память века // Прокушев Ю.Л. Даль памяти народной. - М., 1983.- с.185-198
• В. В. Сорокин. Из книги Благодарение. Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика. – 304 стр. / Вст. ст. Евг. Осетрова. М., 1986.
• В. В. Сорокин. Из кн. Обида и боль: Очерки, М., 2002.

Ссылки

• Д. М. Ковалёв . . Статья о творчестве Василия Фёдорова, написанная поэтом.
• Сайт Музея Федорова В.Д. в Марьеке. fedorovliter.ucoz.ru/

Отрывок, характеризующий Фёдоров, Василий Дмитриевич

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза.)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.

В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N"est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай, – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался.
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся, – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c"est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s"en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.

ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ:

ЧТО ТАКОЕ ПОЭЗИЯ?
ВО ВСЕ ВРЕМЕНА - ЭТО ПОИСК СВЯЗЕЙ МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЁЙ,
МЕЖДУ ЛЮДЬМИ И ВЕЩАМИ, МЕЖДУ МИНУВШИМ И БУДУЩИМ....

СУЩНОСТЬ ЦЕННОГО ПОЗНАНИЯ - ЭТО В КОНЕЧНОМ СЧЁТЕ, ПОЗНАНИЕ ЗАКОНОВ ЭНЕРГИИ.
ПОЭЗИЯ, КАК ОДНА ИЗ ЕЁ ФОРМ, НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ИСКЛЮЧЕНИЕМ.
РАЗНИЦА ЛИШЬ В ТОМ, ЧТО ЭНЕРГИЮ СТИХА НЕЛЬЗЯ ИЗМЕРИТЬ ПРИБОРОМ,
А ЧУВСТВА И РАЗУМ ЛЮДЕЙ СЛИШКОМ РАЗЛИЧНЫ.

ПО СУЩЕСТВУ, ЧТО ТАКОЕ СТИХИ?
ЭТО ОДИН ИЗ СПОСОБОВ ПЕРЕДАЧИ ДУХОВНОЙ ЭНЕРГИИ ОТ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА К ДРУГОМУ.
СНАЧАЛА ОНА ПОЗНАЁТСЯ ПОЭТОМ, А ЧЕРЕЗ НЕГО И ДРУГИМИ.
ИСХОДНЫЙ МАТЕРИАЛ - СЛОВО...

ДЛЯ МЕНЯ ПОЭТ НЕ ТОТ, КОТОРЫЙ ПИШЕТ СТИХИ, А ТОТ,
КТО ИМЕЕТ КАКОЙ-ТО СВОЙ ОСОБЫЙ ВЗГЛЯД НА МИР;
НЕ ТОЛЬКО ВЗГЛЯД, НО И МИР, ДОРОГИ К ЭТОМУ МИРУ -
ЕЩЁ ЛУЧШЕ В НЁМ, ПОЭТЕ, - ЕСЛИ ОН ДАСТ МНЕ ВОЗМОЖНОСТЬ
ХОТЯ БЫ ПРИКОСНУТЬСЯ К ТАЙНЕ ЖИЗНИ ПОЭТА,
К ТАЙНЕ МИРОСОЗДАНИЯ...

НЕ ПОСТУПЛЮСЬ ИСТИНОЙ, ЕСЛИ СКАЖУ, ЧТО КАК ПОЭТ Я РОДИЛСЯ
ИЗ ЧУВСТВА СОЦИАЛЬНОЙ НОВИЗНЫ, КОТОРЫМ В ОГРОМНОЙ МЕРЕ
ОБЛАДАЛО СТАРШЕЕ ПОКОЛЕНИЕ. ТУТ НЕТ МОЕЙ ЛИЧНОЙ ЗАСЛУГИ.
ПРОСТО ЭТО ЧУВСТВО НЕ ДОЛЖНО БЫЛО ПРОПАСТЬ. ВСЁ СТОЯЩЕЕ
В МОИХ СТИХАХ НАДО ОТНОСИТЬ НА СЧЁТ ЭТОГО ЧУВСТВА...

ЕСЛИ ПЕРЕДО МНОЙ ТОЛЬКО ОДНО СТИХОТВОРЕНИЕ,
НАПИСАННОЕ С ЧУВСТВОМ СВОЕГО МИРА,
Я УЖЕ МОГУ СУДИТЬ О ПОЭТЕ, ОЦЕНИВАТЬ ЕГО,
КАК ПО ОБЛОМКАМ КАКОЙ-НИБУДЬ СТАТУИ
МЫ ОЦЕНИВАЕМ КУЛЬТУРУ МИНУВШИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ...

К МЫСЛЯМ ПРИВОДЯТ ЧУВСТВА...

ЛЮБИТЕ ПОЭЗИЮ! ОНА ЕЩЁ НИКОГО НЕ ИСПОРТИЛА...

МНЕ КРИТИК МИЛО УЛЫБАЕТСЯ,
БРАКУЯ МОЙ ЛЮБИМЫЙ СТИХ.

Я НЕ СТОРОННИК РАБОТАТЬ КАЖДЫЙ ДЕНЬ.
НАДО СТРЕМИТЬСЯ ТАК ЖИТЬ, ЧТОБЫ НИ ДНЯ БЕЗ ВДОХНОВЕНИЯ!
РЕМЕСЛЕННИЧЕСТВО НЕ ПРИНЕСЁТ РАДОСТИ И БОЛЬШОГО УСПЕХА.

ДОБРОСОВЕСТНОЕ УЧЕНИЧЕСТВО НА ОПРЕДЕЛЁННОМ УРОВНЕ СТАНОВИТСЯ ОПАСНЫМ.
К ПОСЛЕДНИМ МАЗКАМ, ЧТО СОСТАВЛЯЮТ ЕГО ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ, ХУДОЖНИК ДОЛЖЕН ПРИЙТИ САМ.
У КЛАССИКОВ МОЖНО УЧИТЬСЯ КРИСТАЛЬНОЙ ВНИМАТЕЛЬНОСТИ К ЛЮДЯМ.

ПОЭТУ ВРЕДНО ЗАМЫКАТЬСЯ В САМОЙ ПОЭЗИИ. ВСЯКИЙ ВЫХОД ЗА ЕЁ ПРЕДЕЛЫ ДЛЯ НЕГО БЛАГО.
ЧЕМ БОЛЬШЕ ТАКИХ ВЫХОДОВ, ТЕМ ОН БОГАЧЕ...

ВСЁ ИСКУССТВЕННОЕ ПРИВОДИТ К ПЕЧАЛЬНОМУ КОНЦУ,
ИБО ОНО «ТРЕБУЕТ ПРОСТРАНСТВА ЗАКРЫТОГО»,
А НА ПУТИ МОЖЕТ ВСТРЕТИТЬСЯ СВОЯ ГАЛАТЕЯ...

КНИГА ПОЭТА - НЕ КОРОБОЧКА НЕКРАСОВСКОГО КОРОБЕЙНИКА, ИЗ КОТОРОЙ В ЗАВИСИМОСТИ ОТ СЛУЧАЯ МОЖНО ВЫТЯНУТЬ ИЛИ ЯРКУЮ ЛЕНТУ, ИЛИ ТЁМНУЮ ШАЛЬ. ОНА БОЛЕЕ ПОХОЖА НА МАГАЗИН БЕЗ ПРОДАВЦА, С ТОЙ ЛИШЬ РАЗНИЦЕЙ, ЧТО ЗДЕСЬ ПЛАТЯТ ЗА ВХОД. ПОСЛЕДНЕЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО ОБЯЗЫВАЕТ К СТРОГОМУ ОТБОРУ ВЕЩЕЙ, НО КТО ЗНАЕТ, - МОЖЕТ БЫТЬ, ВЕЩЬ САМА ПО СЕБЕ И НЕКАЗИСТАЯ, А ЧЕЛОВЕКУ В ДАННУЮ МИНУТУ ВСЕГО НУЖНЕЙ.

ПОСЛЕ СМЕРТИ ПОЭТА ЕГО СТИХИ НАЧИНАЮТ ЗВУЧАТЬ ПО-НОВОМУ. ОНИ ПЕРЕСТАЮТ
БЫТЬ ТОЛЬКО СОЧИНЕНИЯМИ, В КОТОРЫЕ МОЖНО ВНОСИТЬ ПРАВКУ,
А ПРИОБРЕТАЮТ ЗНАЧЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОКУМЕНТА: ТАК БЫЛО!

Я НИКОГДА НЕ ПРИБЕГАЛ К ЧЬЕЙ-ТО НЕПОСРЕДСТВЕННОЙ ПОМОЩИ.
И не сторонник слишком большой опёки молодых. Время от времени я встречаюсь со студентами Литературного института, веду семинары, меня приглашают на Высшие литературные курсы, на Всесоюзные писательские конференции,
мне пишут письма.
И я всегда предупреждаю молодых поэтов, чтобы они не огорчались, если их ругают.
Поэты часто походят друг на друга, потому что учителем бывает не жизнь, а литературные ассоциации.
Надо больше доверять себе, даже в своих ошибках, и не сбивать себя с пути, который у тебя есть.
И ещё надо воспитать в себе способность удивляться, воспринимать мир всё время, как первозданный,
чтобы душа не обрастала роговиной.
1977 год.

У КАЖДОГО ПОЭТА ЕСТЬ СВОЙ ЧИТАТЕЛЬ.
Некоторые поэты уже заранее адресуют свои стихи определённому кругу людей,
имея в виду или их возраст, или профессию, или образование.
Для меня подобный подход никогда не имел значения.
Своими стихами я всегда обращался только к сердцу и уму того, кто встретится с ними,
независимо от возраста, образования и общественного положения.

ДЛЯ ПОЭТА НЕ СТОЛЬ ВАЖНО, ГДЕ, КОГДА И СКОЛЬКО ЖИЛ, А ЧТО ДУМАЛ И ЧУВСТВОВАЛ,
ЧТО ЛЕГЛО В ЕГО СТИХИ. В НИХ - ЕГО ЖИЗНЬ...

Я НЕ СМОТРЕЛ НА ТВОРЧЕСТВО КАК НА ЛИЧНОЕ ДЕЛО...
НЕ СТРЕМИЛСЯ СТАТЬ ИЗВЕСТНЫМ...
ПРОЦЕСС ТВОРЧЕСТВА БЫЛ ДЛЯ МЕНЯ НЕИЗБЕЖНЫМ.

Я НИКОГДА НЕ ПИСАЛ С ОГЛЯДКОЙ НА РЕДАКЦИИ.

Всем желающим -
ЭЛЕКТРОННЫЙ ВАРИАНТ ФЁДОРОВСКОГО ТРОЕКНИЖИЯ ХХI ВЕКА.
Второе дополненное издание. 2017.:
*КНИГА ЛЮБВИ*, *КНИГА ВЕРЫ*, *НЕОКОНЧЕННАЯ КНИГА ДУШИ*.

А также новая работа -
ЛАРИСА ФЁДОРОВА *ЧАС ТВОИХ ВОЗВРАЩЕНИЙ*. 2016.
(стихи, воспоминания, фотодокументы о В.Д.Фёдорове...)

*
Картина Кемеровского художника Германа Порфирьевича Захарова
*НЕБЕСНЫЙ* написана в 1985 году...

*
Страничка Поэта открыта 16.06.2011 в Сибири...

Василий Дмитриевич Фёдоров (1918-1984) - русский советский поэт. Лауреат Государственной премии СССР (1979).
В. Д. Фёдоров родился 23 февраля 1918 года в селе Щеглово на левом берегу реки Томи, ныне Кемерово, в многодетной семье рабочего-каменщика. В семье был девятым ребёнком. Детство и юность поэта прошли в деревне Марьевка Яйского района Кемеровской области.
Трудовая деятельность Фёдорова началась в колхозе. Затем Фёдоров учился в Новосибирском авиатехникуме, тогда же сделал первую попытку издать свои стихотворения, отправив их в газету «Большевистская смена», под псевдонимом Василий Лёхин. Однако их сочли «упадочными» и не напечатали.
В 1938 году Фёдоров был направлен на авиационный завод в Иркутске. С 1938 год по 1947 год работал на авиационных заводах Сибири в качестве технолога, мастера и старшего мастера. Одновременно писал стихи.
В 1939 году в заводской многотиражке Фёдоров напечатал несколько стихотворений и очерков, одно стихотворение в областной комсомольской газете. Затем стихотворения Фёдорова появились в журнале «Сибирские огни». Небольшой цикл стихов вошел в коллективный сборник «Родина», изданный в Новосибирске в 1944 году. В это же время поступил на заочное отделение Литературного института, окончив его в 1950 году. С этого времени жил в Москве. Член редколлегии журнала «Молодая гвардия» с 1959 года.
В 1947 году увидела свет первая книга Фёдорова «Лирическая трилогия». На Первом совещании молодых писателей Фёдоров был хорошо принят семинаром Н. Асеева. Знакомство с А. Твардовским и положительная оценка последним его поэмы «Марьевская летопись», помогло Фёдорову перевестись с заочного, на очное отделение.
Василий Фёдоров умер 19 апреля 1984 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.

Мне в жизни пришлось написать множество автобиографий, коротких и развернутых, в зависимости от того, куда меня принимали. Самая интересная, на мой взгляд лежит где-то в довоенном архиве Новосибирского аэроклуба. Очень уж хотелось, чтобы меня приняли. Написал так, что замполит, прочитав ее, сказал перед всеми учлетами: "Сочинил, как писатель!" Самая скучная, по-моему, находится в Союзе писателей, хотя тоже очень хотел, чтобы не отказали в приеме. Видимо, устал повторяться.
Родился я в городе Кемерово в 1918 году не то 23 февраля, не то 7 марта. При получении паспорта на мой запрос мне выслали метрику с мартовской датой, а несколько лет назад - с февральской. Дело в том, что календарная поправка была внесена в год моего рождения, когда к Сибири орудовали Колчак и генерал Гайда, которые советских установлений, разумеется, не признавали. Одним словом, впредь до выяснения имею два праздника и промежуток между ними.

Рожденный в городе, считаю себя целиком деревенским. Мне и года не было, когда семья, в которой я был девятым ребенком, переехала в деревню. Прокормить такую ораву в городе рабочему-каменщику в то время не было никакой возможности. Почти ничего не строили, только разрушали. А в деревне и у отца, и у матери были родственники. Поздней мне было странно слышать разговоры о городе. Я даже не представлял, что можно было жить где-то, кроме Марьевки. Она и поныне стоит на высоком берегу древнего русла. Под нею - озеро, за озером - заливные луга, да лугами - быстрая пескаревая река, за рекой - лес и далекий туман...

Отца, Дмитрия Харитоновича, помню смутно. Через несколько лет после переезда в Марьевку, успев дать мне еще двух братьев, отец умер от тифа. По рассказам старших, он был веселым человеком. Любил азартные игры, кулачные бои и красивые слова. Зипун, и без того слово нерусское, он называл хламидой: "Ульянка, подай-ка мне мою хламиду". Мать с умилением рассказывала, как при переезде в деревню он, неграмотный, по верстовым столбам таежного тракта ухитрялся узнавать, сколько проехали. Сама она не умела и этого, тем не менее ее влияние на меня в смысле поэзии было большим. У нее был хороший голос, а память хранила множество народных песен, даже таких, которых не смог потом найти ни в одном из песенников, ни в одном из фольклорных сборников. Напевая свадебно-обрядовую песню, она вставляла в нее мое имя.

По сенюшкам Авдотьюшка гуляла,
По новеньким Авдотьюшка ходила,
Из кармашика орешики щелкала
И в оконушко шелушицу бросала,
И в Васильевы кудри попадала,
Димитричевы кудри воспетляла,
Чтобы, чтобы Васильюшка оглянулся
И своей красавице восмехнулся...

Один из критиков однажды заметил, что в моих стихах и поэмах много снов. Правда. Это, наверно, от моей мамы, Ульяны Наумовны. Ей часто снились сны, притом почти всегда сюжетные. Она умела их рассказывать и разгадывать. А еще она умела причитать по умершим. Она не плакала, а как-тоо но-своаму прочитывала жизнь человека, и в общем-то простая жизнь становилась интересной. В ее причитаниях было много таинственного...
К моему сочинительству она относилась терпимо, даже потом, когда оно отрицательно сказывалось на нашем материальном благополучии. Никаких выгод от моего писания она и не ждала. Помню, в новосибирской квартире, где мы долго жили, был закуток, нечто вроде ванной, где ванны, однако, не было, а стояла деревянная бочка. В ней хранился мой литературный архив. Ко времени отъезда в Литературный институт имени Горького она была полной. Однажды, по приезде домой, мама повела меня к этой бочке.

Тут у тебя какие-то бумаги. Может, что не нужно, так отбери на растопку.

Бочка была большая. Запустил в нее руку, взял первое попавшееся. Посмотрел. Разбираться в хаосе бумаг не захотелось. Сказал:

Да бери все, только вот, где будут короткие строчки,- это стихи, ты их оставляй.

Мама даже обиделась:

Ну, разве я не понимаю. Где стихи, я вижу...

В первом томе два первых раздела и часть третьего составлены из стихов, оставшихся на дне той бочки. Многие из них будут печататься впервые, некоторые - из педагогических соображений, чтобы начинающие не очень отчаивались при первых неудачах.

Читать я научился до школы, а писать - до того, как прикоснулся к чистой бумаге. Случилось это от большой нужды. У меня не было своих валенок. Мне приходилось сидеть на полатях, смотреть сверху и слушать, как старшие братишки торопливо готовили уроки, чтобы убежать на улицу. А писал я пальцем по воздуху, чаще всего в темноте или полумраке. Слово, написанное таким способом, долго светилось перед глазами. Тогда же я написал первое стихотворение. Оно было о поморах. Многие, более поздние, забыл, а начало первого помню:

Плывет моряк по морю,
И станет он тужить:
Неужто на той льдине
Ему придется жить?

Желание сочинять стихи пришло не случайно. Их сочинял двадцатилетний брат Петр, организатор и первый секретарь комсомольской ячейки. Стихи и частушки были его оружием. В деревне молодежные гуляния назывались "улицей". Идет группа ребят, девчат и под гармошку горланят частушки. С другого края вторая группа - и тоже со своими частушками. Сходились у казенных амбаров. Начинался настоящий частушечный бой.
Удивительно, но факт: деревенские ребята с двумя-тремя классами образования, как у моего брата, выпускали рукописный сатирический журнал. Принять в нем участие был приглашен и Петр.

Может, об этом не стоило бы писать. Но в данном случае мне хотелось дать ту атмосферу, в которой проходило мое детство. Все новые стихи брат прочитывал в семейном кругу, а уж потом уходил с ними к своим товарищам.

Братьям же, Петру и Андрею, я обязан ранним знакомством с настоящей литературой: с Пушкиным, Лермонтовым, Байроном, Купером, Лонгфелло. Ставшие вскоре комсомольскими, а потом партийными работниками, призванными в города, они торопились восполнить недостаток образования. Если в разговоре с ними какой-нибудь эрудит называл неизвестного писателя, поэта, они по-крестьянски старались не подать вида. что не знают их, зато в тот же вечер шли в библиотеку. В отпуск братья приезжали с тюками разнообразных книг, которые потом оседали в нашем доме.

Напомню: в семье я был девятым ребенком. Для биографии моей души это имело большое значение. Однажды, просматривая очередной привоз Петра, я натолкнулся на какой-то "ученый" труд, в котором говорилось, что талантливыми бывают только первые дети. Это меня уязвило. Я не мог признать своей обреченности и повел многолетний тайный спор с этой теорией.

Старшим братьям и сестрам я обязан не только любовью к поэзии, но и постоянным интересом к общественно-политической жизни. Наша семья дала восемь коммунистов. Меня приняли в партию в 1943 году. Не поступлюсь истиной, если скажу, что как поэт я родился из чувства социальной новизны, которым в огромной мере обладало старшее поколение. Тут нет моей личной заслуги. Просто это чувство не должно было пропасть. Все стоящее в моих стихах надо относить на счет этого чувства. И вообще, на долю поэтов - моих сверстников выпала нелегкая роль связующего звона двух поколений: того, что шло от Революции, и того, что пришло за нами. Эти мысли были осознаны мной давно, но не сразу стали фактом поэзии. Путь мой был до странности трудным.

Итак, писать я начал рано, а печататься активно очень поздно. Виной тому, вероятно, послужила моя первая попытка появиться в газете "Большевистская смена". Это было в Новосибирске, кажется, в 1936 году, когда я учился в авиатехникуме. Подписал я свои стихи деревенским семейным прозвищем: Василий Лехин. Для маскировки. Отослал, стал нетерпеливо ждать того номера газеты, где... И дождался. В обзорной статье о присланных стихах - от Василия Лехина летели клочья. Мои стихи оказались упадочными. Правда, в 1939 году в одной заводской многотиражке я напечатал несколько стихотворений и очерков, одно стихотворение даже в областной комсомольской газете, но значения этому не придал, считая это случайностью. Разнос в "Большевистской смене" так на меня подействовал, что и теперь вхожу в редакции с тайным страхом. Если же стихи принимают хорошо, я начинаю относиться к ним подозрительно. По-моему, и то и другое - от застарелого самолюбия. Чувство собственного достоинства родилось во мне раньше самого достоинства.

Для моей литературной судьбы большое значение имел тот факт, что после окончания авиатехникума в 1938 году я около девяти лет проработал на авиационных заводах в качество технолога, мастера, старшего мастера. В годы войны мне довелось строить истребители и бомбардировщики. Умение читать чертежи развивает воображение, приучает мыслить пространственно, видеть одну и ту же деталь сразу в нескольких плоскостях. В моей заводской работе было много однообразного, но было и подлинное вдохновение, не меньшее, чем при работе над стихами.

Примерно за год до Отечественной войны мы начали осваивать новую модель самолета. Помню, в нашем цехе скопилось около пятидесяти аварийных деталей, без которых - даже без одной - самолет не мог получить жизнь. Мне предложили стать технологом-экспериментатором, чтобы в короткий срок найти технологические решения их изготовления. Решить эту задачу мне помогло мое увлечение поэзией. Мие нужно было обрести чувство материала. Он рвался и трескался. Наблюдая за его поведением, я как бы клал себя на его место и начинал почти физически ощущать, где ему тяжело и почему тяжело.

В Новосибирске я познакомился с профессиональными поэтами и прозаиками. Там я начал печататься в журнале "Сибирские огни", а в 1947 году издал первую книжицу "Лирическую трилогию", состоящую из трех небольших поэм. Вторая же книга стихов вышла только через восемь лет. На это были свои грустные причины. На Первом совещании молодых писателей я был хорошо принят семинаром Николая Асеева. Тогда же познакомился с Александром Твардовским, который, прочитав "Марьевскую летопись", сказал: "Отрадно". После этого меня охотно перевели с заочного на очное отделение Литературного института. Мое имя начали одобрительно упоминать в столичных газетах. А по окончании института отказали в дипломе. Правда, вскоре без моей просьбы поставили мне тройку за творчество и диплом выдали, не столь торжественно, как другим, но выдали.

Поздней, оглядываясь на то время, я увидел несколько причин для объяснения истории с дипломом. Одной из причин было мое неумение распорядиться стихами при составлении диплома. Многое из того, что в настоящем томе составило три первых раздела, не было напечатано, а потому и не включено в диплом. Журналы, мягко говоря, не очень охотно печатали мои стихи и, возвращая, создавали вокруг них атмосферу сомнительности, которая сбивала с толку и меня, и моих оценщиков. Кроме того, среди последних были и такие, которые не принимали мои стихи из-за нетерпимости к другой поэтической вере, то есть соображении чисто групповых.

Было о чем поразмыслить. На это ушло несколько лет. Стихи я по-прежнему писал, но в редакции их не показывал. Потом эти стихи, как и те, что лежали в бочке, печатались в разных книгах, таких, как "Лесные родники" (1955), "Марьевские звезды" (1955), "Дикий мед" (1958). Это привело к трудностям при составлении первого тома. Например, стихотворение "Другу" было написано в 1948 году, а напечатано через двенадцать лет в книге "Не левее сердца" (1960). То же самое произошло и со многими другими вещами. Пусть читатель не удивляется, встретив их за пределами тех книг, в которых они ранее появлялись.

Молодые поэты бывают нетерпеливыми: написал - и скорей в редакцию. Зрелые сознательно сдерживают себя: написал - пусть полежит... Почему я не сразу напечатал то, что можно было напечатать, то есть когда уже представилась возможность? Если стихи лежат долго, их должна призвать жизнь. Они печатались по времени призыва: десять лет назад - одни, пять лет назад - другие. "Притча", прождав четверть века, появится только в этом году. Мертвых жизнь не призывает.

В отличие от стихов, мои прозаические опыты почти все газеты и журналы, с которыми я имел дело, печатали охотно. Это были очерки. Они появлялись в "Сибирских огнях" и "Новом мире". Долгое время я сотрудничал в "Крестьянке", "Огоньке", "Смене". Несколько документальных вещей вышли отдельными книжками в Новосибирске и Москве. В 1955 году отдельной книгой появилась повесть "Добровольцы", уже не связанная документальностью. Для поэта работа очеркиста очень полезна. Мне она дала материал для многих стихов и поэм.

Несколько слов о том, почему мои поэмы выделены в отдельный том, а не поставлены среди стихов по времени их написания. Прежде всего потому, что у моих поэм есть своя логика развития, видимые и невидимые связи, которых нельзя нарушать. В "Лирической трилогии", например, заложены многие последующие темы: "Марьевская летопись", "Далекая", даже "Бетховен", не говоря уже о "Седьмом небе", в котором читатель обнаружит прямую связь с "Трилогией".

Писать поэмы я начал так же рано, как и стихи. Прежде чем напечататься, мне пришлось испытать несколько поучительных неудач. В нашей деревне по курным баням жила пришлая чувашка Кирсаниха с сыном Яшкой, моим ровесником. У него была шапка огненно-рыжих кудрей. По бедностн он стал мелким деревенским воришкой: воровал молоко и хлеб. Из дружбы к нему я написал дидактическую поэму, в которой Яшка призывался к добродетельной жизни. Выслушав мою поэму, Яшка почесался и сказал: "Пойдем играть в бабки". Воровать он не перестал. Даже больше,- с возрастом перешел на более крупное воровство, за что его где-то убили. Памятуя о судьбе Яшки, я навсегда отказался от дидактических поэм.

Поздней мной была написана романтическая поэма "Владимир и Людмила". Oн - поэт, она - цыганка, отбившаяся от своего табора. В то время в деревне работали два молодых учителя. Пришел к ним, прочитал поэму. Она им понравилась, но оба нашли ее незаконченной. Один из них посоветовал, чтобы я свою диковатую цыганку "привел" к ним в школу. Так я и поступил, но поэма разладилась. У поэмы должны быть внутренние законы развития. Всякие внешние привнесения разрушают ее. В этом мне приходилось убеждаться не раз.

Захватил себя на мысли: не слишком ли акцентирую на трудности своего пути в поэзию, не слишком ли подробно описываю свои неудачи? В этом есть смысл. Во-первых, неудачи всегда поучительны, а трудности в поэтическом деле закономерны. Мне приходилось часто получать письма начинающих с таким наивным содержанием: "Пишу уже целый год, а меня все еще не печатают". Во-вторых, писание стихов для поэта является фактом биографии, а всякий биографический опыт помогает читателю лучше понять поэта.

Представляя читателю свой двухтомник, я старался избегать даже сравнительных оценок своих стихов и поэм, хотя и знаю, что их качественный уровень не одинаков. Книга поэта - не коробочка некрасовского коробейника, из которой в зависимости от случая можно вытянуть или яркую ленту, или темную шаль. Она более похожа на магазин без продавца, с той лишь разницей, что здесь платят за вход. Последнее обстоятельство обязывает к строгому отбору вещей, но кто знает,- может быть, вещь сама по себе и неказистая, а человеку в данную минуту всего нужней.

Москва, июнь 1969 г.