3.4. Периодическая печать, публицистика и художественная литература советского периода Периодическая печать, публицистика и художественная литература выполняют в обществе разные функции. Если периодические издания и публицистические сочинения служат

В XVI в. в судьбе русской литературы наступает глубокий перелом. Основной предпосылкой этого перелома были изменения в судьбе самого Русского государства. Объединение Северо-Восточной Руси (Великороссии) было осуществлено уже к началу XVI в.; в XVI в. власть главы этого государства (в 1547 г. русский государь - молодой Иван IV - стал именоваться царем) приобретает характер ничем не ограниченной самодержавной власти.

Пути развития Русского государства во многих отношениях расходятся с путями развития тех государств Центральной и Северной Европы, в которых в XV в. наблюдались сходные с Русью политические и культурные процессы. Расхождение между судьбой русской культуры и культуры ряда европейских (в частности - западнославянских) стран объяснялось прежде всего своеобразием развития русских земель в средние века. По известному замечанию Ф. Энгельса, «вся эпоха Возрождения… была в сущности плодом развития городов». Между тем в России уже монгольское завоевание XIII в. нанесло серьезный удар именно городам и на несколько веков задержало их развитие. В XV в., как мы знаем, городские и рыночные отношения на Руси переживали значительный подъем; особенно интенсивно развивались предбуржуазные отношения на русском севере - в Новгороде и Пскове, на приморских территориях Новгородской земли (Поморье, Подвинье). Здесь шире всего было распространено «черное» (свободное) крестьянское землевладение и развивалась колонизация новых областей (в которой - вслед за крестьянами и в борьбе с ними - принимали участие и новые монастыри). Присоединение Новгородской земли (а потом и Пскова) имело для развития русского севера двоякое значение. С одной стороны, эти области, издавна связанные с морем и заморской торговлей, получили связь с «Низовской» (Владимиро-Суздальской, Московской) Русью и через нее - с Волгой и южными рынками; кроме того, конфискация московскими великими князьями ряда боярских и монастырских вотчин облегчала положение «черных» крестьян и выраставших из их среды купцов - предпринимателей. Но, с другой стороны, чем далее, тем больше эти земли начинали ощущать на себе тяжелую руку московской администрации и ее главной социальной опоры - дворян-помещиков. Если в первой половине XVI в. можно говорить о становлении на Руси сословно-представительных учреждений (отражавших в какой-то степени политический компромисс между боярством, дворянством и нарождающимся купечеством), аналогичных сходным учреждениям Западной Европы, то со второй половины XVI в., и особенно со времени опричнины, их вытесняют деятели централизованного бюрократического аппарата, независимые от каких бы то ни было представительных органов и всецело послушные воле царя. Процесс этот происходил параллельно с общим ростом крепостнических отношений в стране - все большим ограничением крестьянского перехода, завершившимся его полной отменой в конце XVI в. («заповедные годы»). Противоречивое значение имело укрепление централизованного государства и для развития русской культуры. Присоединение Новгородской и Псковской земли объединяло культурные традиции русских земель и содействовало более широкому распространению культуры по всей русской территории, но событие это едва ли повышало уровень просвещения северо-западных районов страны. Замечательное открытие советских археологов - находка нескольких сотен берестяных грамот XI–XV вв. - позволяет утверждать, что, вопреки мнению старых исследователей, грамотность была достаточно распространена среди городского населения Северной Руси: грамотной была, по-видимому, большая часть населения Новгорода. В XVI в. положение в этом смысле отнюдь не улучшилось: отцы Стоглавого собора 1551 г., жалуясь на недостаток грамотных лиц, писали о том, что «прежде же сего училища бывали в Российском царствии на Москве и в Великом Новеграде… потому тогда и грамоте гораздых было много». Ассимилируя многие культурные достижения Новгорода и Пскова (например, их строительную технику, навыки книжного письма, живописные традиции), централизованное государство решительно противодействовало тем опасным для него тенденциям, которые намечались в идеологии и литературе этих городов.

Это обстоятельство и сказалось на судьбе русских реформационно-гуманистических движений. Еретики конца XV - начала XVI в. не были противниками великокняжеской власти - напротив, многие из них были очень близки к Ивану III, но ересь в целом, как движение, покушавшееся на основы религиозно-феодальной идеологии, должна была вызвать в конце концов отпор со стороны феодального государства. После разгрома новгородско-московской ереси в 1504 г. великокняжеская власть начинает строго преследовать любые формы свободомыслия. Уже с конца XV в. воинствующие церковники (Иосиф Волоцкий и другие) не раз выступали против распространения светской литературы - «неполезных повестей». Особенно строгим стало преследование подобной литературы с середины XVI в., после раскрытия новых еретических учений.

Всякая литература, идущая с Запада, где наряду с «латынством» появилось еще более опасное, с точки зрения московских властей, «люторство», вызывала серьезные подозрения. Светская литература, лишенная черт «полезности», которые могли бы оправдать ее появление на Руси, попадала под запрет в первую очередь. «Царство Руское» было, по выражению Курбского, затворено «аки во аде твердыни».

Это не означает, что никакие веяния Возрождения не проникали в Россию XVI в. В первой половине XVI в. на Руси жил к развивал активную литературную деятельность человек, глубоко и близко знакомый с Италией времен Возрождения, - Михаил-Максим Триволис, прозванный в Москве Максимом Греком. В настоящее время нам довольно хорошо известна биография этого ученого монаха. Связанный с греком-гуманистом Иоанном Ласкарисом, Михаил Триволис начиная с 1492 г. жил в Италии и провел там 13 лет. Он работал у венецианского типографа Альда Мануция, был приближенным и сотрудником известного гуманиста Джованни Пико делла Мирандола. Но вскоре, после 1500 г., Триволис расстался со своими гуманистическими увлечениями и, обратившись под непосредственным влиянием Джироламо Савонаролы в католицизм, постригся в монахи в доминиканском монастыре. А спустя еще несколько лет, Триволис вернулся в лоно православной церкви, стал монахом на Афоне под именем Максима и в 1516–1518 гг. по приглашению Василия III отправился в Москву.

Гуманистическое прошлое Максима Грека в какой-то степени отразилось в его сочинениях, написанных на русской почве. Максим рассказывал в этих сочинениях об Альде Мануции и других гуманистах, о европейском книгопечатании, о парижском университете; он первый сообщил на Руси о великих географических открытиях конца XV в. Широко образованный полиглот, Максим Грек оставил ряд языковедческих сочинений, оказавших на развитие русского языкознания более значительное влияние, чем аналогичные труды еретиков («Лаодикийское послание» и др.). Но носителем идей Возрождения в России Максим не стал, напротив, весь пафос его русских сочинений заключался как раз в проклятиях «языческому нечестию», распространившемуся «во Италии и Лонгобардии», - нечестию, от которого и сам он, Максим, «погибл бы с сущими тамо несчастья предстатели», если бы бог не «посетил» его своевременно «благодатию своею».

О людях Возрождения Максим вспоминал прежде всего как о жертвах «языческого учения», погубивших свои души.

Роль Максима Грека в восприятии Россией идей Ренессанса была, таким образом, явно негативной, но свидетельство его имеет важнейшее значение для решения вопроса об элементах Возрождения на Руси. Перед нами - показания современника, прошедшего школу итальянского Возрождения и оказавшегося в центре умственной жизни Древней Руси. И если этот современник ощутил в России те самые «злонравные недуги», которые так испугали его в Италии, то, значит, за скромным интересом к «внешней философии» и «внешним писаниям», обнаруженным им в Москве, действительно можно было подозревать склонность к «развращению догматов», знакомую ему по «Италии и Лангобардии». Уже Н. С. Тихонравов справедливо заметил, что предостережения Максима Грека свидетельствуют о симптомах «тяжелой переходной эпохи, раздвоения, борьбы старого идеала с новым».

Гуманистические и реформационные движения в XVI в. имели меньший размах и распространение, чем движения конца XV в., однако такие движения все же обнаруживались. В Москве встречались не только любители «внешней философии», вроде Федора Карпова, цитировавшего Овидия и читавшего (вероятно, в извлечениях) Гомера и Аристотеля, но и более опасные мыслители. В середине XVI в., в период государственных реформ начала царствования Ивана IV и оживления общественной мысли, в Москве вновь обнаруживаются еретические движения. Как и их предшественники в XV в., еретики XVI в. критиковали с рационалистических позиций церковное «предание» - догмат о троице, иконопочитание, церковные институты. Осужденный в середине XVI в. за ересь сын боярский Матфей Башкин сделал из евангельской идеи о «любви к ближнему» смелый вывод о недопустимости владения «христовыми рабами». Еретик-холоп Феодосий Косой пошел еще дальше, заявив о равенстве людей независимо от народности и вероисповедания: «… вси люди едино суть у бога, и татарове и немци и прочие языци». Дальше своих предшественников шли еретики XVI в. и в философских построениях: у них, по-видимому, появилась даже идея «несотворенности» и «самобытия» мира, как-то связанная с гиппократовой теорией «четырех стихий». Свой спор с Феодосием Косым «обличитель ереси» Зиновий Отенский осмыслял прежде всего как спор философский - о первопричине создания мира. Материалистической концепции Гиппократа Зиновий противопоставлял классический аргумент схоластов: яйцо не могло бы возникнуть без птицы, но и птица не возникла бы без яйца; следовательно, они восходят к общей первопричине - богу. Русская философская мысль подошла, таким образом, к постановке того вопроса, который играл важнейшую роль в средневековой схоластике и «вопреки церкви принял более острую форму: создан ли мир богом или он существует от века?».

Еретические движения середины XVI в. были быстро и жестоко подавлены церковью и государством. Это обстоятельство не могло не сказаться на русской культуре.

Н. С. Тихонравов, говоря о «борьбе старого идеала с новым» во время прихода Максима Грека на Русь, отметил связь между этой борьбой и рядом идеологических мероприятий XVI в. «Стоглав, Четии-Минеи, особая литературная школа в русской агиографии XVI века, „Домострой“, появления подлинника и азбуковника, обличительные писания Максима Грека говорят нам о возбуждении охранительных начал в умственном движении Московской Руси XVI века», - писал он. Эта «охранительная» сторона культурной политики Русского государства в XVI в. совершенно недостаточно исследована в научной литературе. Говоря о реформах Стоглавого собора, исследователи обычно рассматривали их, по остроумному замечанию Н. С. Тихонравова, с чисто «дисциплинарной» точки зрения - как меры по пресечению злоупотреблений некоторой части духовенства. А между тем уже во вступительном послании «отцам» Стоглавого собора Иван Грозный призвал их защищать христианскую веру «от душегубительных волк и от всяких козней вражиих». Как царские вопросы, так и соборные ответы в значительной степени были направлены против чтения и распространения «богомерзких», «еретических отреченных» и даже просто «неисправленных» книг, против «скомрахов», «глумотворцев и арганников и гусельников и смехотворцев» и против иконников, которые пишут не «с древних образцов», а «самосмышлением». Особенно заслуживают внимания выступления Стоглава против художников-профессионалов, оправдывавших свой труд требованиями заказчиков: «Мы де тем питаемся». Категорически запрещая всякое внецерковное искусство, отцы собора поучали: «Не всем человеком иконником быти, много бо различная рукоделия дарованна от бога, ими же питатися человеком и живым быти, и кроме иконнаго письма».

Очень важен для понимания культурной политики XVI в. спор, возникший в результате выступления дьяка Ивана Висковатого против новых икон Благовещенского собора и росписей царской Золотой палаты. Висковатый «вопил», осуждая новые для русского иконописания тенденции изображения «бесплотных» и абстрактно-символических понятий: собор, возглавляемый Макарием, взял под защиту эти новшества. Спор этот в какой-то степени был связан с полемикой между еретиками и их «обличителями» в конце XV в. о допустимости иконного изображения Троицы. Однако в деле, поднятом Висковатым, характерна «охранительная» позиция обеих сторон: Висковатый обвинял своих противников в связи с еретиком Башкиным; Макарий вообще отвергал право светского лица «мудрьствовать» по церковным вопросам.

Еще яснее обнаруживаются «охранительные» тенденции в «Великих Минеях Четиих», составленных в середине XVI в. под руководством митрополита Макария. Прямо провозглашенное Макарием намерение собрать в грандиозном кодексе «все книги четьи» (т. е. предназначенные для чтения), «все святыя книги, собраны и написаны, которые в Русской земле обретаются», определяло, как справедливо заметил Н. С. Тихонравов, «кругозор тех умственных интересов, которые не должен был переступать русский человек». Литературное значение «Великих Миней Четиих», до сих пор полностью не изданных, совершенно недостаточно исследовано литературоведами.

«Великие Минеи Четии» свели воедино основную массу житий святых, известных в русской письменности, как переводных, так и оригинальных. Но этим не ограничивается их состав. Говоря в предисловии к уже завершенному своду, что в него включены все имеющиеся на Руси «святыя книги», Макарий понимал этот термин довольно широко - речь шла именно о всех «книгах четиих», включавших наряду с агиографией и книги священного писания, и патристику, и церковно-полемическую литературу (в частности, «Просветитель» Иосифа Волоцкого), и церковные уставы, и даже такую «душеполезную» литературу светского (или полусветского) содержания, как книга Иосифа Флавия «О пленении Иерусалимском», «Космография» Космы Индикоплова, «Варлаам и Иоасаф» и т. п. В состав «Великих Миней» входили все виды книг, существовавшие в монастырских библиотеках: помещенные здесь тексты могли служить и для богослужения, и для чтения вслух в церкви, и для индивидуального чтения. Именно в такой универсальности и заключался, очевидно, смысл грандиозной работы, предпринятой Макарием и его помощниками. В составе «Великих Миней Четиих» находились, конечно, не все книги, которые обретались в Русской земле, но все, которые, по мнению составителей, должны были в ней обретаться.

Связь этого предприятия с выступлениями церковных деятелей конца XV в. против «неполезных повестей» и «небожественных писаний» становится особенно ясной, если сопоставить ее с рукописной традицией XVI в. Среди рукописей XVI в. не только не обнаруживается новых памятников светской литературы того типа, который уже хорошо был известен XVI в. Среди этих рукописей не оказывается памятников, уже бытовавших в рукописной традиции предыдущего столетия: «Повести о Дракуле», «Сказания об Индийском царстве», «Повести об Акире Премудром», «Стефанита и Ихнилата», сербской «Александрии» и других памятников; из текста ряда списков XVI в. «Толковой Палеи» были вырезаны тексты сказаний о Соломоне и Китоврасе; из текста «Троянской истории» в Лицевом своде были выпущены наиболее «соблазнительные», любовные сцены. Существенно изменился и состав четьих сборников: светских статей в них стало меньше, чем было в XV в., и самые статьи стали иными по содержанию. Если мы учтем еще, что большинство этих памятников (как и некоторые, не сохранившиеся в более ранних списках, такие, как «Повесть о Басарге») было потом широко распространено в рукописях XVII в., а некоторые из них стали даже чрезвычайно популярными, то поймем, что перед нами не случайный пробел, а именно результат временного подавления «богомерзкой» и «неполезной» литературы, обращавшейся вне строго установленных четьих кодексов.

Последствия изменений, происшедших в русской культуре в XVI в., далеко не полностью выяснены в науке. Мы можем назвать ряд памятников, известных в XV в. и «исчезнувших» в XVI в., но рукописная традиция XV в. известна нам совершенно недостаточно; некоторые из памятников, сохранившихся только в списках XVII в., наверняка созданы задолго до XVII в. (напр., «Девгениево деяние», «Повесть о Басарге») и тоже, очевидно, исчезли в XVI в. Мы уже упоминали мнение иностранных исследователей, пришедших к выводу, что раннесредневековый эпос был сохранен на Западе благодаря записи на бумагу в конце средних веков и в эпоху Возрождения. Осуждение «неполезных повестей» и прекращение деятельности таких любителей светской литературы, каким был в XV в. Ефросин, помешало, по-видимому, подобной фиксации древнего эпоса на Руси.

Расхождение в путях экономического и политического развития между Россией XVI в. и странами Западной Европы предопределило и существенные расхождения в культурном развитии Руси и Запада. Это обстоятельство бросается в глаза уже при сопоставлении русской культуры XVI в. с культурой западных славян. Хотя гуманистическое движение в Чехии и Польше не достигало такого развития, как, например, в Италии или во Франции, XVI век был временем значительного расцвета культуры в западнославянских странах, «золотым веком» польского Возрождения (совпадавшего со временем укрепления, хотя и недолгого и непрочного, сословно-представительной монархии в Польше).

Но изменение в направлении развития русской культуры в XVI в. не означало застоя и прекращения этого развития. XVI век был неблагоприятным временем для развития «неполезных повестей», т. е. художественной литературы в современном смысле. Однако другие виды письменности и культуры продолжали весьма интенсивно развиваться в XVI в. Росла и приводилась в единую систему обширная агиографическая литература; некоторые из житий имели характер житийных повестей. Летописание с начала XVI в. было унифицировано и не достигало в этом столетии такого расцвета, как в XV в., но оно продолжало развиваться и даже приобретало новые формы (летописи, посвященные одному периоду - Иоасафовская летопись, «Летописец начала царства»); возник новый жанр исторического повествования - «Степенная книга». Наконец, широкое развитие получило совершенно новое явление русской письменности - светская публицистика.

Говоря об этом явлении общественной мысли, следует иметь в виду одно обстоятельство. При всем своем разнообразии публицистика XVI в. отличалась особенностями, позволяющими связывать ее с разгромленными в начале этого века и вновь подавленными в середине века реформационно-гуманистическими движениями. «Становление нового светского миропонимания», получившее на Руси специфическую форму «противопоставления духовной диктатуре церкви не человека вообще, а политического человека, т. е. светского суверенного государства», продолжалось и в XVI в. Из ренессансных идей, появившихся на Руси в XV в., смогла сохраниться во всяком случае одна - идея сильного государя, объединяющего страну и вводящего «правду» любыми средствами, не исключая самых жестоких. В середине XVI в. тема «Повести о Дракуле» получила новое развитие в сочинениях Ивана Пересветова, писателя-«воинника», приехавшего в Москву с Запада. Сторонник «грозной» власти, Пересветов отнюдь не был официальным идеологом. Сочинения этого писателя, ставившего «правду» в государственном управлении выше «веры», не получили официального одобрения при Иване Грозном: сочинения эти не дошли до нас в списках XVI в.; судьба Пересветова после вручения его сочинений царю остается неизвестной. Но и сам Грозный вовсе не был сторонником безраздельного влияния «епархов» (духовных лиц) в государственной деятельности. Склонность церковных идеологов из лагеря «иосифлян» подчинять царей «иереям» вызывала у него решительное противодействие. Государственные дела, доказывал царь, принципиально отличны от дел «святительства» и не могут быть подчинены нормам, предписанным христианскими заповедями. «И аще убо царю се прилично: иже биющему в ланиту обратити другую? Се ли убо совершеннейшая заповедь. Како же царьство управити, аще сам без чести будет? Святителям же сие прилично. По сему разумей разньства святительству с царством».

Освобождая самого себя от излишне строгого «святительского» попечения, Иван IV вовсе не склонен был, однако, предоставлять подобные льготы своим подданным. По заказу царя была переведена и хранилась в его архиве «Всемирная хроника» Мартина Бельского, обладавшая многими чертами гуманистической литературы, был составлен Лицевой свод, включавший «Троянскую историю» (хотя и с купюрами), но своих подданных Грозный настойчиво ограждал от подобных влияний. Мы уже вспоминали знаменитый упрек Курбского царю, что тот затворил свое государство «аки во аде твердыни».

XVI век - один из наиболее сложных и противоречивых периодов в истории русской культуры и литературы. Сложность эта предопределила целый ряд загадок и «белых пятен», обнаруживающихся при изучении этого периода. Совершенно неясна, например, судьба библиотеки Ивана Грозного, слухи о которой распространялись за рубежом. В ливонской хронике начала XVI в. рассказывалось о находившейся в кремлевских подвалах библиотеке, с множеством редких книг, которую замуровали и не открывали более ста лет; библиотеку эту во время Ливонской войны в 1570 г. смог увидеть (но именно только увидеть, не читая книг) протестантский пастор Веттерман. Происхождение и состав этой библиотеки неизвестны, но самый факт такого сугубо секретного хранения весьма знаменателен для XVI в.

Расцвет публицистики, развивавшейся в новых жанрах (включавших новые типы исторического повествования, эпистолярный жанр и др.), и почти полное исчезновение беллетристики, «затворенность» государства от культурных влияний западного Ренессанса XVI в. и развитие светской общественной мысли, во многом порвавшей с традициями средневековья, наконец, появление во второй половине века книгопечатания и вынужденный переезд первопечатника за рубеж - таковы характерные противоречия русской литературы XVI в.

Главными жанрами в XVI веке становятся публицистические (жанр слова). Объединение русских земель повлекло за собой политическую борьбу, что и стало причиной расцвета публицистики. Кроме того в этот период разыгралась острая борьба по поводу роли церкви в государстве. Иосифляне (Иосиф Волоцкий) считали, что у церковь должны быть богатой, владеть землей, а также иметь активную общественную позицию. Их противники нестяжатели (Нил Сорский) обращались только к духовности и считали, что материальный блага не нужны церкви.

Центральные темы XVI века:

• вопрос о монархии,
• предназначение, роль, долг монарха,
• роль церкви в государстве.

Максим Грек (нестяжатель) в своих сочинениях выступал в качестве проповедника, публициста и обличителя разнообразных церковных и общественных непорядков. Критическое отношение к иосифлянам и государственной власти навлекло на него гонение: он трижды был осуждён и около 25 лет провёл в заточении.

Но дух критики и пытливости на Руси в середине XVI в. был ещё достаточно силён, несмотря на засилье официальной иосифлянской идеологии, утверждавшей себя и побеждавшей своих противников при помощи строгих карательных мер.

Дух критики и умственной пытливости, строгая логика в аргументации своих мыслей, стройность и последовательность в композиции произведений у Максима Грека неразрывно связаны были с высокими качествами его словесного искусства вообще. Он даёт практические указания, как нужно писать и как отличить человека способного к писательской деятельности от неспособного к ней.

Наряду с традиционными поучительными и полемическими «словами» и посланиями Максим Грек пишет эмоционально насыщенные морально-философские сочинения в форме обращения к своей душе или беседы ума с душой, составленные, наподобие платоновских диалогов, в диалогической форме. Тут же в изложение вклинивается живая полемика против современных писателю общественных зол и предрассудков - лихоимства, влечению к астрологии и т. д. Обличительное поучение произносится иногда у него не от своего лица, а от лица богородицы или даже от лица амвона, на который восходят священники для проповеди. В «Слове, пространне излагающем, с жалостию, нестроения и бесчиния царей и властей последняго жития» Максим Грек, обличая корыстных и неправедных правителей, притесняющих подвластных им, аллегорически изображает Русь в виде неутешно плачущей вдовы, сидящей при дороге и окружённой дикими зверями. Она жалуется на свою полную беззащитность, на отсутствие рачителей, которые пеклись бы о ней, на сребролюбцев и лихоимцев, в обладании которых она находится. Вдова сообщает путнику, что называют её различно - и начальством и властью, и владычеством, и господством. Настоящее же её имя, в котором объединяются все перечисленные,- Василия (т. е. царство). Затем она подробно рассказывает со ссылками на «священное писание» о том, что причиняет ей такую скорбь: её стараются подчинить себе все сластолюбцы и властолюбцы, но весьма мало таких, которые действительно беспокоились бы о ней и которые достойно устраивали бы положение живущих на земле; большая же часть – всячески мучат население. Далее следуют энергичные обличения сильных мира, и в заключение Василия объясняет, почему она сидит одна на пустынном пути, окружённая дикими зверями: пустынный путь и дикие звери, терзающие её, олицетворяют собой последний окаянный век, когда уже нет благочестивых царей, а есть лишь такие, которые стараются об увеличении своих границ и из-за этого друг на друга вооружаются, друг друга обижают и радуются кровопролитию верных людей.

Что Максим Грек обличает в своих произведениях:

• показное благочестие,
• суеверие в различных слоях русского общества,
• неправосудие властей,
• испорченность духовенства (в «Стязании о известном иноческом жительстье» и в «Повести страшной и достопамятной о совершенном иноческом жительстве» сурово обличаются страсть к иосифлянству и обогащению имениями),
• бедность и беззащитность простого люда.

Стиль изложения Максима Грека:

• строгое соответствие правилам риторики и грамматики,
• следование строгой логики,
• правильная речь (нет разговорных элементов),
• книжный язык.

Очень энергичным противником Максима Грека был митрополит Даниил (иосифлянин). На духовные посты своих приверженцев. Перед светской властью он обнаружил крайнюю угодливость, доходившую до прямого нарушения церковных канонов. От него дошло до нас шестнадцать «слов» и ряд объединённых им самим в отдельный сборник посланий. Как типичный иосифлянин, Даниил в своих сочинениях опирается на широкий круг «божественных», или «святых», от канонического «священного писания» до апокрифических книг. Писания Даниила не отличались ни стройностью ни логической последовательностью изложения, ни внутренним единством.

Произведения Даниила с бытовой тематикой ориентированы на широкий круг слушателей и читателей, написаны живым, часто выразительным языком. Отсутствие у иосифлянских писателей той «академической» культуры, которая присуща была нестяжателям, сказалось в свободе и смелости обращения с языком, благодаря которым писатели иосифлянского лагеря не боялись вводить в свои сочинения грубоваты, просторечные выражения и подчас реалистические образы и детали быта.

Обличая в двенадцатом «Слове» похотливых развратников, Даниил говорит о них: «Ты же обиадаешися, яко скот, и пианствуеши день и нощь, многажды и до блевания, якоже и главою болети и умом пленитися...и паче множае гордишися и превозношаешися, рыкаеши, аки лев, и лукавьствуеши, яко бес, и на диавольская позорища течеши, яко свинопас».

Даниил обличает:

• знатных и богатых, предающихся тунеядству и расточительной роскоши во вред крестьянству, которое они обездоливают,
• разгульный образ жизни, когда человек крадёт, насилует, грабит, ябедничает, берёт взаймы без возврата,
• людей, равнодушно относящихся к церковным преданиям и уставам,
• щеголей и модников.

Стиль митрополита Даниила:

• свободное обращение с языком,
• оживление речи просторечными словами,
• образный, доступный язык.

Сочинения Даниила позже пользовались большим уважением в старообрядческой среде, и можно думать, что богатая элементами просторечного разговорного языка речь вождя старообрядцев протопопа Аввакума сформировалась, между прочим, и под известным воздействием стиля писаний Даниила.

Виднейшим идеологом дворянства в эпоху Грозного является Иван Пересветов. На его сочинениях отразились такие произведения, как повесть Нестора-Искандера о взятии Царьграда, повесть о Дракуле, а также западноевропейские исторические сочинения. В «Сказании о царе Константине», рисуя гибельное влияние византийского боярства на царя Константина, Пересветов аллегорически изображает засилье боярской партии в пору малолетства Грозного.

В «Сказании о Магмет-салтане» в замаскированной форме представлена целая политическая программа, предвосхищающая собой позднейшие государственные реформы Ивана Грозного, в частности учреждение опричнины. Здесь он воплотил свой политический идеал в образе грозного, но мудрого самодержавного владыки. «Сказание» начинается с изображения судьбы Византии. Последний византийский царь Константин был гуманным и кротким правителем. Этими качествами царя воспользовались бояре, которые лишили его силы и могущества, в результате чего Византия была завоёвана турками. Магмет-салтан, покоритель Византии, считал, что в государственных делах самое важное - правда. Он почти свёл на нет боярскую власть и боярские привилегии, предоставив значительные преимущества воинству. Всякие правонарушения Магмет искореняет сурово и беспощадно. Магмет, наконец, является противником рабства, которое он упраздняет в своём государстве. Сочинения Пересветова написаны простым, энергичным языком, почти совершенно чуждым элементов церковно-славянской речи, без обычных у его современников цитат из «священного писания».

Боярская партия в свою очередь выдвигает такого публициста, как князь А. М. Курбский, плодовитый писатель, автор трёх посланий к Грозному и «Истории о великом князе Московском», написанных им в Литве (70-е годы XVI в.), куда он, изменив родине, бежал от гнева Грозного после проигранного сражения в Ливонии. Стиль Курбского унаследован от Максима Грека. В нём обнаруживается искусство оратора, выверенная логика, доказанная аргументация.

В первом же своём послании к Грозному, написанном в 1564 г., Курбский, обличая царя в жестокостях по отношению к боярам, обращается к нему с гневной речью, построенной большею частью в форме риторических вопросов и восклицаний.

В ответ на своё конструктивно очень стройное послание Курбские получил многословное, пересыпанное обширными цитатами послание Грозного. Очевидно, что на такую манеру повествования повлиял стиль митрополита Даниил с его образным, ярким языком, просторечными, грубыми словами, но сумбурностью и отсутствием логики. Курбский нелицеприятно отозвался о стиле Грозного.

«Курбский уже не убеждается доводами Иоанна,- писал Добролюбов,- у него другая точка опоры – сознание своего собственного достоинства. С собой, с князем Курбским, аристократом и доблестным вождём, он не позволит так обращаться. За себя и за своих сверстников-аристократов он мстит Иоанну гласностью, историей». Позиция Курсбского была уже программой не сегодняшнего, а вчерашнего дня и потому явно обречена была на неудачу. За внешне очень стройной, эмоционально насыщенной и логически убедительной речью Курбского сквозила субъективная, личная оценка деятельности и поведения Ивана Грозного. Она в особенности выступает в «Истории о великом князе Московском».

Спор Курбского с Иваном был не только спором служилого человека со своим государем. В известной мере он являлся также спором двух ветвей одного и того же «рода великого Владимира».

Грозный осознал себя единоличным, самодержавным властителем, утвердился в представлении о себе как о потомке Августа-кесаря и, по учению иосифлян, как о наместнике бога на земле. Грозный решительно возражает против того, чтобы царь делил свою власть с боярами, и против того, чтобы они вмешивались в его распоряжения. Царская власть, по мысли Грозного, не подлежит критике со стороны подданных, как не подлежит критике и божеская власть. За свои поступки царь несёт ответственность лишь перед богом, а не перед своими «холопами».

Грозный был человеком начитанным, но ему чуждо было академически выдержанное красноречие Курбского. При всей своей внешней неупорядоченности речь Грозного отличалась тем своеобразием, которое как раз обусловливалось его способностью свободно распоряжаться богатствами языковых средств, и книжных и просторечных, не стесняя себя никакими стилистическими канонами.

Второе послание Грозного к Курбскому (1577 г.) во много раз кратче первого, написано значительно проще и яснее, почти разговорным и в то же время очень выразительным и картинным языком.

Помимо литературного значения переписки Курбского с Грозным, связанного с превосходным мастерством обоих писателей, она еще ценна и как памятник, наглядно рисующий период политической борьбы на Руси, а также бытовой уклад жизни.

Публицистика – нарративные памятники, посвященные обсуждению в литературной форме тех или иных вопросов политической, социальной, церковной жизни. В России публицистика развивается как жанр в XV–XVII вв.

К памятникам политической публицистики относятся прежде всего генеалогические легенды о происхождении династии Рюриковичей, изложенные в так называемой "Чудовской повести" (конец XV в.), "Послании" Спиридона-Савы (1511 – 1523), "Сказании о князьях Владимирских" (1530-1540-е гг.).

Согласно легендам, римский император Август разделил вселенную между своими родственниками. Одному из них, по имени Прус, достались города на балтийском побережье, в районе Вислы и Немана. По его имени эта земля стала называться Пруссией. Потомок Пруса Рюрик был приглашен на престол новгородцами и заложил основы могущества и процветания Русского государства. Тем самым династия Рюриковичей по данной легенде происходила от императоров Великого Рима, от кесаря Августа.

В образе Рюрика воплощена воля земли, нуждающейся в государстве. Князь-варяг, потомок Пруса, сливается с пригласившими его славянами, становится их защитником. Представители династии Рюриковичей посвятили свои жизни делу возвышения Руси. За благочестие русских князей император Византии Константин Мономах почтил их царскими дарами: шапкой, бармами и другими предметами, которыми венчал на царство русского князя Владимира Всеволодовича (получившего прозвище "Мономах") константинопольский патриарх Неофит.

Генеалогические легенды, изложенные в рассматриваемых памятниках, получили распространение в русском нарративе. Они встречаются в посольских книгах, на страницах летописей, в эпистолярных памятниках. С их помощью обосновывался статус династии Рюриковичей, легитимизировались внешнеполитические акции. Данные произведения оказали большое влияние на искусство (сюжет на тему даров Константина Мономаха лег в основу росписи Золотой палаты Московского Кремля).

Около 1523–1524 гг. монах псковского Елеазарова монастыря Филофей написал послание, направленное против немецкого врача и астролога Николая Булева. Последний утверждал, будто бы в христианском мире первенство принадлежит католическому Риму. В качестве контраргумента Филофей выдвинул концепцию "длящегося, переходящего Рима": был "1 Рим" – Великий Рим, после его падения возник "II Рим" – Константинополь. После его гибели в XV в. центром истинного христианства стала Москва , которая достойна называться "III Римом".

Эти идеи были не новы. Первым концепцию перехода "III Рима" из Константинополя в Москву четко сформулировал в 1492 г. московский митрополит Зосима. Теория Зосимы – Филофея носила не политический, а сугубо религиозный характер. В ней обосновывалась роль Руси как последнего прибежища подлинной веры. Данная доктрина также содержала эсхатологические черты: в ней утверждалось, что "Четвертому Риму не бывать", т.е. на Московском царстве закончится мировая история. Вплоть до 1580-х гг. идея "Москва – III Рим" имела весьма слабое хождение. Ее расцвет связан с учреждением в 1589 г. Пятой московской патриархии, когда слова Филофея обрели новое звучание.

В конце XV – XVI в. в большей степени, чем теория "Москва – III Рим" было распространено учение о русском народе как о новом богоизбранном народе – Новом Израиле. Эти идеи восходят еще к русской церковной средневековой литературе, но в обозначенный период наиболее ярко их выразил ростовский архиепископ Вассиан Рыло (ум. 1481) в знаменитом

"Послании на Угру" 1480 г., адресованном великому князю Ивану III. Вассиан призывал государя сопротивляться Орде, хану Ахмату, сравнивал его с библейскими персонажами – Моисеем, Иисусом Навином, царем Давидом, а также византийским императором Константином. Победа над татарами, свержение ига означали исполнение высокой миссии, знак того, что русский православный народ – это Новый Израиль, которому суждено сыграть в истории ту же роль, что и Израилю ветхозаветному.

Одним из наиболее интересных и в то же время загадочных светских публицистов XVI в. был Иван Пересветов, написавший "Малую челобитную" и "Большую челобитную", обращенные к Ивану IV. В них он в иносказательной форме изложил проект преобразований Русского государства. Многие из предложений Пересветова были воплощены в жизнь в ходе реформ 1550-х гг.

О самом Иване Пересветове мы знаем крайне мало. Известно, что он в 1520–1530-х гг. служил разным монархам: венгерскому королю Яну Заполье, чешскому королю Фердинанду I Габсбургу, молдавскому господарю Петру IV. В 1530-х гг. Пересветов приехал в Москву, поступил на службу (его по социальному происхождению иногда называют "дворянским публицистом"). Дальнейшая судьба Пересветова неизвестна. Возможно, он подвергся царской опале и был репрессирован.

В течение нескольких лет Пересветов писал свои сочинения: "Сказание о книгах", "Сказание о Магмет-салтане", "Первое предсказание философов и докторов", "Малая челобитная", "Второе предсказание философов и докторов", "Сказание о царе Константине", "Большая челобитная". Он также произвел литературную обработку "Повести о взятии Царьграда в 1453 г." Нестора Искандера. Все эти произведения неизвестны в списках XVI в. и дошли только в списках XVII в., когда к ним было добавлено созданное на основе работ Пересветова в 1620–1630-х гг. компилятивное "Сказание о Петре, воеводе волошском". Ряд исследователей, ссылаясь на данное обстоятельство, считают авторство Пересветова сомнительным и приписывают его сочинения другим авторам. Например, Д. Н. Альшиц считал, что под псевдонимом Ивана Пересветова скрывался сам царь Иван Грозный или, возможно, временщик Алексей Федорович Адашев.

Тематика публицистики Пересветова распадается на несколько направлений. Публицист придерживался собственного видения мирового исторического процесса, которое он полагал в синергии – слиянии человеческого и Божественного начал, каждое из которых по-своему творит историю. Иван Пересветов писал о Божьем Промысле, руководящем судьбами мира, о Боге в его отношениях с человеком. В иносказательной форме автор говорил о путях преобразования страны. Главным инструментом для их осуществления должна быть "царская гроза", "правда" – сильная, справедливая власть ("Бог не веру любит – правду"). А. В. Каравашкин писал: "Правду надо понимать в данном случае не как “идею соразмерности наград и наказаний”, не как синоним “общественных преобразований”, политических реформ... а как совокупность Божьих заповедей, как норму жизни, имеющую единственный Божественный источник: “Истинная правда – Христос Бог наш”". Иными словами, публицист призывал к христианской справедливости, утраченной, с его точки зрения, в современный Пересветову греховный век.

"Государству без грозы, что коню без узды", – писал Пересветов. Ошибки монарха, следование советам злых, лукавых советников, "сребролюбцев", ведет к гибели царств. Так пал Царьград. Ленивые, жестокие, жадные вельможи вокруг престола – это истинные слуги Дьявола. Напротив, по выражению А. В. Каравашкина, "служить царю самозабвенно, вплоть до исключительного самоотречения и мученичества, значит сохранить свою душу, оберегая веру". Недаром Пересветова называют идеологом русского служилого дворянства, которое не видело другого смысла своей жизни, кроме того, что "головы за государево дело класть".

Другим заметным публицистом XVI в. был Ермолай-Еразм (Ермолай Прегрешный). Мы очень мало знаем о его биографии. Известно, что он какое-то время жил в Пскове, возможно, был служителем дворцового кремлевского Спасского собора, затем в 1560-х гг. постригся в монахи. Среди его публицистических произведений надлежит назвать "Моление к царю", "Благохотящим царем правительница", "Главы о увещании утешительным царем", "Поучение к своей душе", "Слово о рассуждении любви и правде" и т.д. Ермолая-Еразма иногда называют одним из первых русских гуманистов. Он предлагал царю провести реформу налогообложения и обеспечения земельным жалованием служилых людей, а также сочувствовал крестьянам и призывал царя править в интересах благополучия всех людей. Наиболее отрицательно Ермолай относился к разбогатевшим и эгоистичным вельможам.

Церковная публицистика в XVI в. развивалась прежде всего в контексте споров нестяжателей и иосифлян, борьбы с ересями и полемике с иными конфессиями: "латинянами" (католиками) и "люторами" (протестантами).

Лидер нестяжателей Нил Сорский (ум. 1508) оставил в основном послания, в которых отстаивал скитническую модель монастыря и отсутствие у обителей земельной собственности как греховного "стяжания". Лидер иосифлян Иван Санин, в монашестве Иосиф Волоцкий (ум. 1515), был более энергичным и плодовитым публицистом. Его главным сочинением против еретиков, новгородско-московской ереси жидовствующих была "Книга на новгородских еретиков", в рукописях XVII в. обычно называющаяся "Просветитель". Кроме данного сочинения, антиеретической полемике были посвящены и другие произведения Иосифа: "Послания иконописцу" и другие тексты в защиту икон, "Сказания о скончании седьмой тысящи" (на эсхатологическую тему), "Рассуждение об иноческом жительстве", "Слово об осуждении еретиков", "Слово о благопремудростных коварствах", "Яко не подобает святым Божиим церквам обид творити" и т.д. Иосиф выступал идеологом "воинствующей церкви", стремящейся активно вмешиваться в светскую жизнь и политику. Церковное служение рассматривалось им как "Божье тягло", недаром Иосифа обвиняли, что он хочет превратить церковников в некий аналог служилого дворянства на службе Небесам. Поскольку весомую роль в миру могла иметь только богатая церковь, Иосиф последовательно выступал за "стяжание" богатств и обретение церковью земельных владений.

Другим крупным церковным публицистом был Василий Иванович Патрикеев (1470–1531), воевода Ивана III. В 1499 г. род Патрикеевых попал в опалу по обвинению в участии в дворцовом заговоре, и Василий Иванович был пострижен в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре под именем Вассиаиа. В. И. Патрикеев попал под идейное влияние лидера нестяжателей Нила Сорского и вскоре сам стал одним из виднейших идеологов нестяжательства. Вассиан является автором пяти публицистических произведений: "Собрание некоего старца", "Ответ кирилловских старцев", "Слово ответно", "Слово о еретиках" и "Прение с Иосифом Волоцким", в которых отстаивает нестяжательские взгляды на проблему церковного землевладения и предлагает более мягкое отношение к еретикам (их надо было не уничтожать, а перевоспитывать). Вассиан был одним из немногих авторов XVI в., который обратил внимание на положение крестьян в монастырских хозяйствах.

Крупным представителем церковной публицистики был Максим Грек (1470–1555), приехавший в Москву из греческого Ватопедского монастыря по приглашению великого князя Василия III в 1516 г. для перевода Толковой псалтыри. Максима Грека не выпустили из России, и он стал монахом московского Чудова монастыря, собрал вокруг себя целый интеллектуальный кружок и принимал участие в церковной полемике своего времени, которая велась вокруг как богословских вопросов, проблем церковной книжности, так и в рамках полемики нестяжателей и иосифлян по церковному землевладению.

Максим Грек много выступал с публицистическими сочинениями против других христианских конфессий (католичества, протестантства, армянской церкви) и против представителей других религий (иудеев, мусульман, язычников). Он обличал проекты унии католической и православной церквей, критиковал "заблуждения" латинской церкви как вредную ересь. Максим Грек также боролся с астрологами ("Слово противу тщащихся звез- дозрением предрицати о будущих и о самовластии человеком", "Послание к некоему иноку, бывшему в игуменех, о немецкой прелести, глаголемой фортуне, и о колесе ея"), утверждал, что человек обладает свободой воли, и его судьба зависит от него самого и от Бога, но не от расположения звезд.

Максим Грек выступал с позиций нестяжателей ("Стязание о известном иноческом жительстве", "Слово душеполезно зело внимающим ему"). Как пример для подражания им приводились западные нищенствующие монастыри францисканцев и доминиканцев ("Повесть страшна и достопаметна...").

Максим Грек посвятил ряд сочинений теме государственной власти ("Главы поучительные начальствующим правоверно", "Слово к начальствующему на земли"). Он пытался перенести на русскую почву византийские политические учения, в частности, Юстиниана и Агапита. Мыслитель отстаивал идею гармонии светских и духовных властей, значимость советников в управлении государством. Идеалом правителя для Максима Грека был Александр Македонский.

Максим Грек критиковал существующие в России порядки: в "Слове, пространнее излагающее с жалостию нестроения и безчиния царей и властей последнего жития" Россия изображена в образе вдовицы, окруженной дикими зверями. Ее зовут "Василия", т.е. "Царство" (от греч. титула императора – василевс ). Она в таком ужасном положении, потому что ее рвут на части и обижают властолюбцы, нс заботящиеся о благе подданных. Ученые видят в этом публицистическом произведении аллегорию политического кризиса, наступившего в России в период после смерти Василия III и малолетства Ивана Грозного.

Памятником церковной публицистики XVI в. была "Валаамская беседа", также посвященная проблеме церковного и монастырского землевладения. Автор отстаивал идею о том, что монахи уже как бы погребены заживо, отреклись от мира, и зачем им тогда вмешиваться в мирские дела и владеть вотчинами? Самодержец не должен делить власть с монахами!

Памятники публицистики являются историческим источником прежде всего по истории культуры, истории идей, которые волновали интеллектуалов Московской Руси, истории социально-политической полемики, проектов преобразований, истории духовных исканий и т.д. Вместе с тем, поскольку в них обсуждаются проблемы, стоявшие перед обществом, они могут содержать информацию и по конкретным сюжетам исторического процесса (например, развитие спора нестяжателей и иосифлян, история ересей в России и т.д.).

Период формирования единого Русского государства связан с зарождением публицистики (при всей условности данного термина для памятников древней Руси). В частности, публицистические черты носят произведения, возникшие в связи с распространением во второй половине XV - первой половине XVI в. еретических учений. Одной из центральных проблем, вокруг которых разгорелась полемика, была проблема человеческого «самовластья». Она развивалась прежде всего в богословской традиции. Темы «самовластья» касались как представители ортодоксального направления (из посланий которых историк получает основную информацию и о взглядах их идейных противников), так и «еретики»: Федор Васильевич Курицын (например, его программное Лаодикийское послание), неизвестный автор Написания о грамоте).

Одним из аспектов темы «самовластья» был вопрос о пределах царской власти: должен ли государь отчитываться за свои действия перед подданными либо он отвечает за них только перед Богом. Этот вопрос стал одним из центральных в сочинениях Иосифа Волоцкого. Отношениям духовных наставников и светской власти посвящены публицистические произведения лидера «нестяжателей» Вассиана Патрикеева. Известно одно небольшое сочинение Вассиана, направленное против Иосифа Волоцкого. Оно состоит из введения и трех Слов. В них он выступает против монастырского землевладения, монашеского «лихоимания», а также против массовых казней раскаявшихся еретиков.

В несколько ином аспекте (анализируются принципы, на которых должны строиться отношения государя с подданными) проблему «самовластья» рассматривал Иван Семенович Пересветов (Большая и Малая челобитные, Сказание о Магмете-Салтане и др.).

В последнем из названных произведений поднималась еще одна острая проблема: что важнее для человека и государства - точное соблюдение обряда или истинная вера. Иван Пересветов критикует также сложившуюся систему отношений государя к своим подданным, одновременно настаивая на необходимости сильной власти.

Почти все эти проблемы поднимались и в переписке Ивана Грозного с Андреем Михайловичем Курбским. Она дошла в отдельных списках и сборниках второй трети XVII - XIX в. Известно три послания Курбского 1564-1579 гг. (первое - в двух редакциях) и два послания Ивана Грозного 1564 г. и 70-х годов (первое - в краткой и двух пространных редакциях). Поднимались эти темы А.М. Курбским и в Истории о великом князе Московском (1578 г.).

Распространение источников публицистической направленности непосредственно связано с событиями Смутного времени.

По форме такие произведения близки к традиционным жанрам духовной литературы: это Видения (например, Повесть о видении некоему мужу духовну протопопа Терентия, Видения в Нижнем Новгороде и Владимире, Видение у Устюге и др.), Послания (скажем, Новая повесть о преславном Росийском царстве), Плачи (Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства). В этих небольших по объему произведениях авторы пытались осмыслить происходившие драматические события, понять их причины, найти выход из создавшегося положения.

Близки к памятникам публицистики и исторические произведения, написанные «на злобу дня». В их число входит, прежде всего, Сказание Авраамия Палицына (1612-1620 гг.). Это одно из самых популярных и объемных (включает 77 глав) сочинений о Смуте. Будучи непосредственным участником описываемых событий, Авраамий оставил яркий рассказ о происходившем, сопровождающийся прямыми и косвенными личностными оценками. Другим памятником такого рода является Временник дьяка Ивана Тимофеева (1616-1619 гг.). В нем описываются многие события, свидетелем и участником которых оказался Иван Тимофеев, занимавший значительный пост в государственном аппарате. Можно отнести к публицистическим памятникам эпохи Смуты и многочисленные произведения С.И. Шаховского - человека, много видевшего и знавшего, притом обладавшего определенным литературным талантом. Среди его творческого наследия челобитные, Моление патриарху Филарету (по поводу четвертого брака С.И. Шаховского), и, наконец, одно из самых ярких источников по истории Смуты - Повесть книги сея от прежних лет (не позднее конца 20-х годов XVI в.).

Во всех перечисленных произведениях первых двух десятилетий XVI в. присутствуют личностный момент, элементы полемики, содержатся попытки анализа происходящего. Еще более четкую публицистическую направленность имеют многие литературные памятники, относящиеся к периоду Раскола. Наиболее ярко она проявляется в многочисленных посланиях, письмах и челобитных протопопа Аввакума.