Пореформенные переселенцы, у которых деды, отцы или они сами переселились в Сибирь со второй половины ХIХ в. Великое переселение народа

Ставший генсеком в 73 года, тяжелобольной Константин Устинович Черненко, как всякий пожилой человек, находящийся на пороге смерти, часто вспоминал детство. В памяти возникали степные просторы, темные силуэты гор за Енисеем, быстрое течение великой реки, хлебные поля… Он был первым и последним руководителем Советского Союза и России, родившимся в Сибири. Его карьера — необыкновенный взлет мальчишки из села Большая Тесь к руководству сверхдержавой — словно стала отражением сложной истории вовлечения Сибири в историю великой страны. Сын крестьянина-переселенца с Украины, внук якутки (откуда его скуластое лицо) Черненко воплотил в себе новую генерацию россиян, порожденную великим миграционным потоком внутри Российской империи.

Расселение русского народа по Евразии со скоростью, невиданной в мировой истории, — один из самых удивительных феноменов Нового времени. С 1552 года (покорение Казани) и по 1648-й (плавание Семена Дежнева и экспедиция Ерофея Хабарова на Амур), менее чем за сто лет, россияне освоили территорию от Волги до Тихого океана протяженностью более 5000 км и площадью свыше 10 млн кв. км — полторы Австралии. Причем это было сделано с минимальными силами и затратами, по бездорожью, большей частью пешком или на лодках.

Эпопея открытия Сибири сопоставима только с колонизацией Америки испанцами. Имена первопроходцев Ермака, Хабарова, Дежнева должны стоять в одном ряду с именами знаменитых конквистадоров Кортеса и Писарро, которые с двумя-тремя сотнями человек покоряли великие империи, пробираясь через джунгли и горы. К середине XVII века границы России почти сравнялись с нынешними. И это огромное государство было создано не только в кратчайшие сроки, но и без надрыва населения, не обременяемого высокими налогами, без рекрутирования большой постоянной армии, без громоздкого бюрократического аппарата. Допетровская монархия вопреки бытующим мифам была вполне эффективной. А задача по открытию и присоединению новых земель на Востоке отдавалась на «аутсорсинг» купцам, казакам, таким промышленникам, как Строгановы, чьим наемником и являлся Ермак Тимофеевич, под знамена которого собирались лихие и «гулящие» люди.

Позднее начало и одновременно стремительность расселения русского этноса обусловили такую его особенность, как слабая выраженность языковых различий. Если в крошечных по сравнению с Россией Италии или Германии венецианские и сицилийские диалекты взаимонепонимаемы, равно как платтдойч и хохдойч, то разделенные тысячами верст крестьяне Сибири, казаки Дона и поморы Севера говорили на одном и том же, всем понятном языке со сравнительно небольшими региональными различиями.

Когда не было нефти

Если испанцев гнала в Америку жажда золота, то в Сибирь отчаянные головы рвались за пушниной — важнейшим экспортным товаром Руси того времени. Соболий мех играл в XVII веке ту же роль, что нефть и газ сегодня. Как пишет историк, «стремление найти постоянный источник пушнины, составлявшей в то время немалую долю приходной части бюджета и ценившейся на внешнем и внутреннем рынке, усиливало попытки русского правительства к продвижению границ государства на восток». Сбор ясака с туземцев был основным мотивом приведения под «высокую руку государя» все новых земель. Ясак уплачивался «мягкой рухлядью», которую в установленном объеме должны были поставлять покоренные племена.

Помимо государственного оборота мехов (включавшего в себя помимо ясака десятинный сбор натурой, принудительную скупку казной лучших видов пушнины, жесткий контроль за ее транспортировкой и складированием и т. д.) существовала частная торговля, чьи объемы превосходили первую минимум в три раза. Купцы, скупщики и их челядь составляли значительный контингент первопоселенцев.

И так же, как была немноголюдна испанская эмиграция в Америку, лишь малое число русских людей переселялось поначалу за Урал. Это объяснялось целым рядом причин.

Во-первых, в то время не существовало надежных транспортных средств и путей. Крестьянину сорваться с насиженного места и уйти не в соседнюю волость, а за тысячи верст с семьей было попросту невозможно. Питаться в пути ему было нечем и негде, равно как у него не имелось средств и условий для обустройства на новом месте. Основные пути, в первую очередь торговые, в Сибирь шли тогда гораздо севернее, чем сейчас. Они начинались перед Уралом у Чердыни и Соликамска, запрятанных в притундровых лесах, ведь открытая степь была опасна из-за набегов кочевников. Первые крупные торговые поселения находились у полярного круга — Мангазея, Туруханск. Ныне считающиеся северной чертой расселения («точечные» нефтяные и газовые города в расчет не берем) Тобольск, Томск и Енисейск в XVII-XVIII веках располагались на юге обжитой Сибири.

Во-вторых, законодательство от Судебника Ивана III 1497 года через введение заповедных и урочных лет (запрет на уход крестьян от помещика в Юрьев день) при Федоре Иоанновиче до Соборного уложения 1649 года объективно затрудняло самовольное переселение крестьян. Государство было заинтересовано в том, чтобы прикреплять работников к земле, которую она давала дворянам для кормления за ратную службу. Последних же далекая и неведомая Сибирь с суровым климатом не привлекала. Недаром она так и не узнала крепостного права.

В-третьих, после побед над крымскими татарами и прочими степняками для освоения открылись земли так называемого Дикого поля — огромной территории на южной границе Московского государства. Начиная с XIII века, после опустошительных походов монголов в Диком поле почти никто не проживал (почему оно так и было названо), а ведь это были плодороднейшие черноземные земли к югу от Тулы и Рязани и до Азовского моря. Одновременно шло освоение недавно присоединенного Поволжья. Эти два региона взяли на себя основные миграционные потоки с конца XVI века.

Надо заметить, что малое число мигрантов вплоть до эпохи Промышленной революции, открывшей новые транспортные возможности и совпавшей с демографическим взрывом в Европе, было характерно для всех стран Старого Света, а не только для России. Первая английская колония в Северной Америке была основана в 1607 году. Но за первое столетие на новый континент из Британии переселилось не более 175 000 человек, то есть менее 2000 в год. Такие же скромные цифры характеризуют миграционные потоки из Испании и Португалии в Южную и Центральную Америку в XVI-XVIII веках. Тесные парусные суда, цинга, массово вспыхивающие инфекционные заболевания, отсутствие необходимой информации, инфраструктуры, государственной поддержки не позволяли эмиграции стать массовой.

Разбойники, каторжане и казаки

Основными исходными базами миграции за Урал служили окраинные районы Вятки и Русского Севера, где природные условия соответствовали сибирским, а русское население само было пришлым (потомки новгородских «ушкуйников» — речных пиратов) и не испытывало страха перед длительными путешествиями, которые проходили преимущественно по крупными рекам. Большинство так называемых чалдонов, то есть потомков первых русских поселенцев в Сибири, происходят от выходцев с северо-востока. В социально-экономическом плане они были либо черносошными крестьянами (то есть государственными, лично свободными), либо (ремесленники и торговцы в городах) разночинцами. Кроме того, в Сибирь попадало немало казаков, стрельцов, прочих служивых и государевых людей, а также бродяг и беглых. Уже с XVII века она служила местом ссылки — вспомним такие знаменитые имена, как протопоп Аввакум и западнославянский богослов и грамматик Юрий Крижанич, не по своей воле проведший 16 лет в Тобольске. Оседая в Сибири, пришельцы, преимущественно мужчины, женились на женщинах из местных племен, породив особый сибирский метисный тип. Как немногочисленные испанцы почти полностью ассимилировали индейцев, так и многие народности Сибири влились в русский этнос, сохраняя свои бытовые и культурные особенности.

В XVIII веке начались переселения значительных групп населения, инициированные правительством, своего рода попытки социальной инженерии. Первыми дорогу в Сибирь открыли старообрядцы, которых туда ссылала власть и которые сами бежали от ее преследований. К примеру, при Анне Иоанновне и Екатерине II были разгромлены многочисленные раскольничьи поселения в современной Гомельской области Белоруссии, а их обитатели выселены на Алтай (так называемые поляки) и в Забайкалье («семейские»). Кержаки-старообрядцы происходили от тех раскольников, которые сами переселялись на самые окраинные земли, где их не доставала царская власть. Религиозные поселенцы принесли с собой высокую аграрную культуру, акклиматизировав в Сибири ранее неизвестные виды растений. Их отличали пуританские нравы, безупречная трудовая этика, из их числа произошло немало династий сибирских купцов. В Якутии и других районах сложились субэтнические группы («затундренные крестьяне») от смешения русских с туземцами. Они сочетали передовые навыки крестьян европейской части и охотничьи приемы аборигенов, успешно выживая в условиях вечной мерзлоты.

При Петре I появляется понятие «каторга», неразрывно связанное с Сибирью. Контингент каторжан непрерывно рос, особенно после отмены смертной казни при Елизавете. В середине столетия помещики получили право своим решением ссылать крестьян в ссылку, а затем на каторжные работы в Сибирь, что доставило последней немало новых жителей.

Русские цари относились к Сибири как к колонии — подобно испанским королям, всячески препятствовавшим развитию своих американских владений путем запрета на различные виды экономической деятельности и видевшим в них лишь сырьевые придатки метрополии. С конца XVII века Кяхта в Забайкалье стала важнейшим транзитным пунктом торговли с Китаем, и монархия сразу же взяла ее под свой контроль. Караваны в Поднебесную были разрешены только казенные, торговля с китайцами — только бартерная, до 1740-х годов имелся запрет на вексельные переводы за Урал и обратно, лишь в 1762 году была отменена государственная монополия на экспорт мехов, и только в 1753-м упразднена внутренняя таможня в Верхотурье. Все эти ограничения губительно отражались на развитии сибирского предпринимательства и не способствовали привлекательности края. Многие сибирские губернаторы даже не жили в Иркутске (формальной столице), а управляли регионом из Санкт-Петербурга, как, например, отец декабриста Павла Пестеля Иван Борисович.

Даже в первой половине XIX века власть продолжала смотреть на Сибирь как на колонию и не думала о ее планомерном заселении. Основные рабочие руки по-прежнему доставляли каторга и ссылка, через которые за столетие прошло около миллиона человек. Культурный уровень все время рос (декабристы, петрашевцы, польские дворяне и интеллигенты — участники восстаний) и откладывал отпечаток на местном населении. Самым знаменитым каторжанином стал Федор Достоевский, отдавший Сибири 10 лет и здесь женившийся. Россия была отнюдь не одинока в подобной политике. В 1788 году в Британии начался эксперимент по высылке преступников и прочих асоциальных элементов в Австралию, который продлился 50 лет и положил основание новой истории континента. Но отличие заключалось в том, что из Сибири беглые могли возвращаться в европейскую часть страны и правительство не рассматривало австралийского варианта создания ссыльно-переселенческой колонии.

Упор был сделан на организации новых казачьих войск. Вдоль всей границы — от Урала, через казахские степи, до Алтая, далее через Енисей, Забайкалье, Амур и вплоть до Уссурийского края — ставились казачьи станицы. Появились такие экзотические казаки, как якутские и камчатские. Поскольку переводить казаков с Дона, Терека и Урала было накладно, да и добровольно они не согласились бы менять обжитые места на неизведанные дали, то в их разряд записывали самую разношерстную публику — солдат, бродяг, бывших ссыльных. Так генерал-губернатор Николай Муравьев-Амурский обратил 20 000 горнозаводских крестьян в казаков. В их число вошло немало бурятских, тунгусских и якутских родов — вспомним Лавра Корнилова из забайкальских казаков, человека вполне монголоидного вида.

Но для экономической эксплуатации богатств Сибири вариант с казачьим заселением подходил плохо: население станиц было немногочисленно, а постоянное отвлечение на службу и сборы трудоспособных мужчин и лошадей не позволяли развивать товарное сельское хозяйство. Хотя к тому времени в Сибири уже родились такие люди, как Петр Ершов, Дмитрий Менделеев и Василий Суриков, слова Ломоносова о прирастании ею богатств России все еще звучали напыщенной фразой — без многочисленного населения добыть их было невозможно.

«Желаю вам иметь миллион»

Поворотным этапом в истории Сибири и России стал 1861 год — отмена крепостного права — и последовавшие за ним реформы Александра II. Крестьянская реформа породила много проблем и поставила перед страной новые вызовы. Наделив крестьян личной свободой и предоставив им минимум земли в пользование, она привязывала их к общине и не давала развивать хозяйство, отрицая частное землевладение. Сельское хозяйство развивалось не по интенсивному, как в Европе, а по экстенсивному пути — примитивное трехполье требовало больших площадей. Это приводило к парадоксальным результатам — даже в недавно освоенных местностях Поволжья и Южной Украины ощущался земельный голод. Плотность населения в Самарской или Саратовской губерниях была в несколько раз ниже европейской, но мужики жаловались на крошечные наделы и с вожделением посматривали на помещичью землю.

В результате, несмотря на прямой запрет на самостоятельные переселения, в 1860-1870-е годы десятки тысяч мужиков всеми правдами и неправдами ушли на новые земли в Сибирь. Получив по Пекинскому договору безлюдный Уссурийский край в 1860 году, правительство решило заселить его и район Амура определенным числом крестьян, но почти все они «потерялись» по дороге от Урала до Байкала, оставшись в уже освоенных местах.

Прошло целых 20 лет от отмены крепостного права до принятия правительством программы содействия и поощрения переселения. Бюрократический аппарат империи работал неторопливо, не предвосхищая события, а плетясь за ними. Министры осознали в итоге ту нехитрую истину, что без освоения Сибири тяжесть аграрного кризиса не ослабить.

Настоящим прорывом стал закон 1889 года «О добровольном переселении сельских обывателей и мещан на казенные земли и о порядке перечисления лиц означенных сословий, переселившихся в прежнее время». Новопоселенцы получали в бессрочное пользование наделы по «числу наличных переселенцев мужскаго пола, в размере, определяемом по соображению с условиями земледелия и производительностью почвы в избранной местности». Они освобождались от уплаты казенных сборов и арендных платежей на три года полностью, а на последующие три года обязывались платить в половинном размере, получали трехлетнюю отсрочку от воинской повинности. По прибытии на место водворения нуждавшиеся имели право получать как семенные ссуды, так и «домообзаводственные».

Вторым мощным стимулом стало начало строительства Сибирской железной дороги в 1892 году, позволившей резко ускорить переселение. А завершающим этапом великого переселения стала деятельность премьера Петра Столыпина и его соратника Александра Кривошеина, возглавлявшего Переселенческое управление, созданное в 1896 году. При них в 1906-1914 годах переехало 3,04 млн человек — в 1,7 раза больше, чем за предыдущие 40 с лишним лет. Всего же за полстолетия переселилось 4,86 млн человек, из них закрепилось в Сибири 3,7 млн.

Революция 1905 года показала, что деревня ежеминутно готова к бунту. Столыпин понимал, что терять нельзя ни минуты, и инициировал далекоидущие аграрные реформы, в которых переселение, на время Русско-японской войны 1904-1905 годов полностью приостановленное, играло важнейшую роль. От мест выселения до районов заселения создали цепочку переселенческих пунктов, где оказывали медицинскую, продовольственную и иную помощь. Переселенческое управление финансировало поездки ходоков в Сибирь, показывало им отведенные участки, помогая выбрать землю. Оно располагало штатом компетентных чиновников на местах, разбитых по подрайонам, которые несли на себе основную тяжесть работы. Помимо приема и обустройства поселенцев, выдачи им ссуд это завершение обмежевания, организация научных почвенно-ботанических экспедиций, агрономических, дорожно-строительных и гидротехнических отделов, проведение сельхозвыставок и статобследований. За несколько лет Сибирь была обследована в деталях лучше, чем за предыдущие столетия. Переселенцы получали полную информацию о почвах и климате, к их селам проводились дороги и водоснабжение.

В 1910-м Столыпин и Кривошеин совершили поездку в Сибирь для инспекции переселенческого дела. Премьер строго проверял работу чиновников, беседовал с крестьянами. Очевидец вспоминал: «Сибирским обывателям умел добродушно, вовремя пожелать: «богатейте». Помню, как одному из серых сибирских купцов, в маленьком городке Столыпин пожелал «иметь миллион», на что тот почтительно и скромно ответил: «Уже есть».

Однако Столыпину так и не удалось решить едва ли не главную проблему — введения частной собственности на землю в Сибири. Дума подвергла этот законопроект обструкции, и он не вступил в силу; вплоть до 1917 года крестьяне там хозяйствовали на казенной земле. При этом в отличие от европейской части России, где из общины вышла лишь шестая часть хозяйств, в Сибири заявку на отруба подали четверть семейств и 72 000 хуторов были созданы по факту, хотя и без надлежащего легального оформления.

Куда же шло переселение? Если мы посмотрим через Google Earth на Сибирь из космоса, то увидим, что при ее огромных размерах районов, пригодных для заселения, в общем-то, не так уж много. Коричневый цвет означает вспаханные земли. На спутниковой карте это несколько крупных пятен — алтайские степи и прилегающие части Новосибирской области, Кузнецкая и Минусинская котловины и равнина по обе стороны от Енисея. Эти степные районы с достаточным увлажнением и осваивали переселенцы в первую очередь. В современной Омской области, например, крестьяне селились на малоплодородном севере, а нынешняя житница — юг — не привлекала внимания ввиду засушливости и занятости казачьими станицами и кочевниками-казахами. Царская семья внесла, можно сказать, личное пожертвование, разрешив переселение на «кабинетские земли» на Алтае, являвшиеся частной собственностью императорской фамилии и ставшие местом жительства для миллиона поселенцев.

Уже в самом конце XIX века (больше из геополитических соображений, чтобы пустынные местности не заселяли китайцы) часть потоков переселенцев была повторно направлена на Дальний Восток — в Амурско-Зейскую равнину и на юг Уссурийского края, куда людей завозили на пароходах из Одессы через тропические моря и океаны.

Основными районами выселения в Сибирь являлись район Черноземья — Полтавская, Черниговская, Харьковская, Курская губернии, — где помещики старались сами вести свое хозяйство, а также Белоруссия и Поволжье. Как видно из названий губерний, значительную часть переселенцев составляли украинцы (как отец Черненко) и белорусы. Например, Дальний Восток заселялся почти полностью украинцами — поскольку именно они проживали ближе всего к Одессе. Если им в Сибири поначалу приходилось приспосабливаться к иным климатическим и природным условиям, менять агротехнику, тип жилищ, то белорусы (по некоторым данным, их переехало около 600 000), происходившие из лесной местности, находили на новой родине схожие условия жизни.

«Сибирь стала неузнаваема»

Каковы же итоги великого переселения? Протопресвитер военного и морского духовенства Георгий Шавельский вспоминал: «Скоро Сибирь стала неузнаваема. В 1904 году, когда я, едучи на войну, впервые увидел Сибирь, там даже прилегающие к железной дороге места не были заселены. Вдоль железнодорожного пути тянулась бесконечная тайга, и только изредка встречались поселки. Проезжая в августе 1913 г. Сибирь, я не узнавал ее: везде виднелись обширные поля и сенокосы; уборка хлебов и сена всюду производилась машинами, поля обрабатывались пароконными плугами — одноконных не было видно. В этом отношении Сибирь опередила не только северную и западную, но и центральную Россию, где в то время еще не вывелась соха, а серпы и косы оставались в крестьянских хозяйствах единственными орудиями при жатве и косьбе. Прежние маленькие сибирские городишки теперь разрослись в большие города. Новониколаевск на Оби (сейчас Новосибирск. — Forbes), в 1904 г. имевший, кажется, не более 15 000 жителей, в 1913 г. насчитывал 130 000 жителей… Знавшие Сибирь предсказывали ей величайшую будущность. И Сибирь шла к ней быстрыми шагами».

Философ Федор Степун писал из поезда в 1914-м, отправляясь на войну и проезжая по восточным землям: «Безумно мечтать о победе над страной, в которой есть Сибирь и Байкал». Его дополняет, вспоминая те же дни, будущий атаман Григорий Семенов: «Богатство урожая подтверждалось видом сжатых и покрытых золотистыми снопами хлеба полей. Повсюду на станциях кипела работа: горы разных товаров ожидали очереди отправки к местам назначения; тяжело нагруженные поезда перебрасывали на запад к фронту бесконечные эшелоны войск и продукты труда сибиряка — масло, кожи, мясо, хлеб, скот, лес и пр., и пр.».

Увы, великая война, подкосившая Россию на взлете, опрокинула все ожидания великой будущности Сибири. Проблемы империи были столь остры и запущенны, что одного только переселения оказалось недостаточно, чтобы предотвратить революцию. Отражением неоднозначности и противоречивости столыпинской политики стало то, что Сибирь одновременно являлась и базой Колчака, и базой большевистского партизанского движения. Не забудем и участия, которое принял в гибели династии Романовых тобольский крестьянин Григорий Распутин, и того, что имидж власти сильно очернил Ленский расстрел на байкальских приисках.

В советские времена Сибирь опять эксплуатировалась колониальным способом — посредством ГУЛАГа и ссыльнопоселенцев. Ее природные богатства добывались варварскими методами, безо всякого учета экологии. На смену сталинскому хищничеству пришла брежневская заманиловка на БАМ, но и тянущиеся за длинным рублем в массе своей рассматривали пребывание в Сибири как временное, с чем и связан значительный отток населения в постсоветские годы.

Но былое переселение в Сибирь имело и неожиданное продолжение. Целинная эпопея Никиты Хрущева стала трагифарсовым повторением царской политики на советский лад. Она отчасти была порождена его воспоминаниями о детстве в курской деревне, когда он слышал много рассказов о переселенцах в Сибирь и видел отправляющиеся туда за лучшей долей соседские семьи.

Цифры

7 млн соболиных шкурок рыночной ценой 11 млн рублей добыли охотники в Сибири с 1621-го по 1690 год. Около трети пушнины досталось государству в основном за счет сбора ясака (дани).

80,1% (106 т) общей добычи золота в России в 1845-1850 годах обеспечили сибирские прииски. Это позволило Российской империи занять в 1846-1848 годах первое место в мире по объему добычи золота.

93,8% экспортированного из России в начале XX века сливочного масла было произведено в Сибири.

В 4 раза вырос товарооборот по Транссибу в 1900-1913 годах (с 45 млн до 200 млн пудов). Вывоз зерна из Сибири в европейскую часть России увеличился с 13 млн пудов в конце XIX века до 60 млн пудов в 1913-м.

Истинными сибирскими старожилами считаются "чалдоны" (чолдоны, челдоны), потомки засельщиков новых земель, первопроходцы. Все еще идет спор о значении этого слова. Но, видимо,самое правильное: в 19 веке в северной части Енисейской губернии этим словом определялся "люд неуемный, бродячий, без привычки к насиженному месту, промышлявший охотой,рыбалкой, диковатый на вид ". Почти все первые заселенцы были из северных областей России. В исторической литературе старожилами называли тех, кто проживал в Сибири к 1861 году, к началу широкого добровольческого переселения бывших крепостных крестьян центральной России Но во второй половине 19 века старожилами называли уже тех, кто прожил 25 и более лет. За четверть века переселенец "вживался " в образ старожила, терял связь с родными краями, через детей роднился со старожилами, а дети уже считали себя сибиряками и о родне отцов уже знали понаслышке. По сибирским понятиям наиболее важной была связь через "могилки ". За 25- 30 лет родственники переселенцев находили вечный приют на сибирской земле.

Как крестьяне определяли район переселения? Исследования показали, что были ходоки 61%

по письмам 19%

по рассказам 17%

наобум 3%.

Путь до Енисейской губернии занимал от 3-7 месяцев. Иногда останавливались на зиму. Деньги были у крестьянина от продажи дома. скота. Иногда шли "Христовым именем " от города к городу. Шли в сутки по 35-40 верст. Шли крупными партиями по 60 - 100 семей. Шли до намеченной губернии, а потом расходились по уездам, селениям.

Только в 1893 году правительство стало выдавать ссуды на обзаведение хозяйства до 100 рублей. Новоселенцы старались устроиться на жительство в старожильческих селениях. где можно было купить:

лошадь 2 80 - 100 руб.

корова 17- 30

телега и сани 40 - 50

борона 3 - 5

утварь домашняя 30 - 40.

Облегчало положение, что в первые 3 года переселенцы освобождались от государственной повинности, и на 50% в следующие 3 года. Но сносно жили лишь хорошие. трудолюбивые хозяева.

В последней четверти 19 века стали ограничивать прием переселенцев. Причина: утеснение земельных владений, угроза уменьшения наделов сыновей, достигших 17 лет. И большинство переселенцев вынуждено было осваивать новые селения в подтаежной зоне. Часть крестьяян (10 - 18 %) вернулись на прежнее место жительства.

Правительство увеличило льготные ссуды до 200 - 400 рублей. Ввелись льготные железнодорожные тарифы:

Воронеж -Красноярск 5.7 руб.

Одесса - Красноярск 7,4.

Для переселенцев стали открывать больницы, бесплатные столовые, строить школы.

Переселенцеское движение дало мощный импульс сельскому хозяйству и промышленности Сибири. Стремительно увеличилось население городов и селений к началу 20 века.

Сибирь стала обустраиваться.

Библиотека Москвы.....

Раздел:
Сибирская кухня, сибирские традиции
17 -я страница

Разум россиян Сибирью прирастать будет.
Благодатные земли и чистейшая экология Сибири оптимальны для спецпоселений, каторги и лагерей, всемерно способствующих просветлению и укреплению российских умов.

Мир старожилов-сибиряков составляли сельские общины, сообщества потомственных старожилов сибирских городов, старожильческие консорции нескольких типов. Мир старожилов воспроизводил себя в последующих поколениях благодаря устоявшимся традициям, обычаям, системой воспитания детей, благодаря замкнутости жизни, крайней слабости миграционных процессов.

Кто же такие старожилы? Во-первых, истинными сибирскими старожилами считаются «чалдоны» (челдоны), потомки первых засельщиков новых земель, первопроходцев. До настоящего времени идет спор о значении понятия «чалдон».

Вряд ли серьезным является бытующее объяснение, что «чалдоны» - выходцы с «Чала и Дона». Почти все первые «заселыцики» были из северных областей России. Даже в период сравнительно широкого переселенческого движения второй половины XIX в. контингент государственных крестьян северных губерний составляет 64,7% всех переселенцев.

В исторической литературе старожилами называют часто тех, кто проживал в Сибири к 1861 г., к началу широкого добровольного переселения бывших крепостных крестьян Центральной России. Однако во второй половине XIX в. сибиряки считали старожилами тех, кто прожил здесь 25 и более лет. Селения, возникшие четверть века назад, также причисляли к старожильческим.

Постараемся объяснить это понимание. На наш взгляд, этому соответствует ряд причин: за четверть века переселенец «вживался в образ старожила, терял связь с родными краями, через детей «роднился» со старожилами, а дети его считали себя сибиряками и о родине отцов знали понаслышке.

Хозяйство крестьянина за такой срок давно уже становилось средним или зажиточным. Но все же, по сибирским понятиям, наиболее важной была связь через кладбище, через «могилки»: за 25-30 лет родственники переселенца находили вечный приют на сибирской земле…

Особую область хозяйственной и общественной жизни сибирского края представляет процесс взаимодействия двух миров: мира старожилов и мира Европейской России, представленный переселенцами, служащими-чиновниками, ссыльными и иным «проезжим и приезжим» людом.

Попадая в мир старожилов, переселенцы расставались со своими «российскими» традициями, привычками, растворялись в условиях новых отношений, новой системы хозяйствования, технологии земледелия.

На первом этапе переселенческого движения выходцы из северных губерний составляли основную массу новых «заселыциков». По социальному положению данный этап характеризуется середняцким. Исследователь переселенческого движения И. А. Гурвич писал в 80-х гг. XIX в.

Преобладающим элементом в современном переселенческом движении следует считать крестьян среднего достатка». Вплоть до конца XIX в. переселенцев именовали самоходами, т. к. до постройки железной дороги шли сюда пешком и на лошадях.

Как крестьяне определяли район переселения? Исследования показали, что 61% крестьян засылали в Сибирь ходоков, которые выбирали место будущего заселения. По письмам определяло район переселения 19 %, по рассказам - 17 % крестьян. И лишь 3 % переселенцев шли «наобум»: это говорит о том, что не так-то просто было решиться в то время на далекую дорогу в суровый край, сорвавшись с обжитого места.

Путь до Енисейской губернии пешком занимал от 3 до 7 месяцев. Иногда шли с остановками на зиму, чтобы подзаработать и двигаться дальше. Для семьи из 6 человек требовалось на дорогу около 200 рублей. Деньги набирали как за счет тайной продажи «своей» земли, дома, части скота и пр., так и за счет сбережений. Конечно, и подрабатывали, и «шли Христовым именем от города к городу».

Только с 1893 г. правительство стало выдавать ссуды на обзаведение хозяйством до 100 рублей. Но этого было явно недостаточно: только на подъем одной десятины пашни в лесостепи требовалось от 100 до 300 рублей.

Переселенцы шли в сутки по 35-40 верст. Крупными партиями по 60-100 семей шли до намеченной губернии, а далее по уездам: затем расходились отдельными семьями по селениям.

Новопоселенцы старались устроиться на жительство в старожильческих селениях. Здесь можно было до обзаведения домом найти квартиру у старожила, купить лошадь и инвентарь, выгодно продать свою рабочую силу.

Работая на сезонной или постоянной работе можно было заработать от одного до полутора пудов зерна в день. Годовому работнику (работнику «в строку) оплата деньгами и в натуральном исчислении в Енисейской губернии производилась в зависимости от уезда от 70 до 160 рублей.

Через 2-3 года переселенец мог обзавестись собственным хозяйством.

В конце XIX в. для собственного домохозяйства требовалось:

Продовольствие в течение 2-х лет - 100-150 руб.
Возведение или покупка дома и построек - 110-150 руб.
Покупка 2-х лошадей - 80-100 руб.
Покупка 1-й коровы - 17-30 руб.
Покупка 2. саней и телеги - 40-50 руб.
- упряжи на пару лошадей - 20 руб.
- деревянного или железного плуга - 10-37 руб.
- двух борон - 3-5 руб.
Стоимость утвари и хозяйственных принадлежностей - 30-40 руб.

Для причисления крестьянского хозяйства к «обществу» требовалось еще 30-50 рублей. Значительно облегчало положение переселенца освобождение от государственных повинностей в первые 3 года проживания в Сибири и на 50% еще на 3 года. Однако мирские повинности они обязаны были выполнять полностью.

И. А. Гурвич приводит в качестве обычного примера историю одного крестьянина, переселившегося во второй половине XIX в. в Назаровскую волость Ачинского уезда. В Сибирь он пришел «Христовым именем» с семьей. Работал у старожила за 1 пуд ржи и 1/2 пуда пшеницы в день. За зиму купил лошадь, «ячменя и хлеба». Весной засеял десятину ячменем. Выращенный ячмень продал в городе и купил корову и небольшую избушку, за которую заплатил 11 рублей.

Через 17 лет у него было 16 десятин пашни, дом-пятистенок, 4 лошади, жеребенок, 7 коров, овцы. Все эти годы он постоянно продавал хлеб на рынке в городе.

Но не следует забывать, что данная история была типичной для трудолюбивого, усердного крестьянина. Именно такие крестьяне быстро входили в старожильческий мир и через 25 лет числились старожилами.

В последней четверти XIX в. старожильческий мир начинает ограничивать прием переселенцев в «общества». Так, в 1894 г. по Ачинскому округу в Покровской волости из 8 обществ отказали переселенцам - 7, в Балахтинской - из 10 отказали 8 общин, в Тюльковской - из 10 все 10 сельских обществ.

Основной причиной стала, во-первых, наметившаяся тенденция к «утеснению» земельных владений общин; возникла угроза уменьшения наделов сыновьям старожилов, достигшим 17 лет. Во-вторых, во второй половине XIX в. около 59% всех «самоходов» составляют бывшие помещичьи крестьяне, резко отличающиеся по миропониманию от государственных крестьян северных губерний и сибиряков.

Старожилы справедливо отказываются делиться землями, разработанными их предками. Они возмущались жалобами переселенцев, что якобы «старожилы захватили лучшие близлежащие около селений земли и не желают передела их». В данном случае земли эти явно не были захвачены насильственно и, по сибирским правилам, не переделивались, но психология бывших помещичьих крестьян воспринимала по-своему.

На рубеже XIX-XX вв. большая часть переселенцев была вынуждена основывать новые селения в подтаежной зоне - степи и лесостепные области были практически освоены. Старая технология земледелия начинает изживать себя. Урожайность стала падать; наступил период перехода к интенсивному земледелию.

Многие селения возникали на месте бывших заимок, заброшенных росчистей, но большинство переселенцев были вынуждены втрое больше затрачивать сил, денег, времени на обустройство. Деревни новоселов стали существенно отличаться от старожильческих.

Еще более обострились отношения старожилов и переселенцев в первом десятилетии XX века. «Столыпинские» реформы насильственно разрушали общины Европейской России и предусматривали массовое переселение обезземеленных крестьян в Сибирь, на окраины страны.

Во многом у этих переселенцев имелись негативные черты: лень и нежелание трудиться, отсутствие старательности, пьянство, низкие нравственные качества. И называли их в Сибири уже переселенцами-лапотниками, лапотошниками. Нередки были случаи «проживания» ссуд, преступлений, поиска случайных заработков, отходничества. Многие новоселы, с огромным трудом разработав в тайге 1-2 десятины земли, едва сводили концы с концами. Еще на долгое время «столыпинские» крестьяне оставались по мироощущению «великорусскими» крестьянами.

Быт переселенцев начала XX в. разительно отличался от быта старожилов. В отчетах начала века приводятся многочисленные примеры голодовок в селениях переселенцев, сырости и холода в их жилищах, крайне бедной и ветхой одежды, тяжелых эпидемических заболеваний. Высока смертность новоприбывших, особенно среди детей.

«Прибыль населения переселенческих поселков почти соответствует убыли», - писали енисейскому губернатору из Ачинского уезда в 1899 г. Вот описание жилищ, сделанные в конце XIX в.: «У старожилов дома большие и крепкие. У новоселов - слабые и серые. Постройки низкие. Крыши земляные и соломенные, пропитанные глиной. Много изб покривившихся, непокрытых, причем окна едва видны из-за наваленного для теплоты навоза».

Приведем и выдержку из отчета за 1911 г. о состоянии сельского хозяйства в Енисейском уезде, из главы о положении переселенцев: «Приходится констатировать, что хозяйства их (новоселов) производит впечатление какого-то развала, грязи (резко бьющей в глаза при сопоставлении с чистотой и порядком в доме и дворе сибиряка), нищеты, соседнего раздора и влияния водки».

Освоение неудобиц сопровождалось и такими картинками - «многие поселки находятся в обширной болотистой равнине, покрытой местами чахлым березовым лесом. Сообщение из-за топкой почвы плохое, а весной в эти Богом забытые места уже невозможно попасть... Загрязненность поселков огромная. В стенах домов видны щели. Отапливаются жилища железными печками, вследствие чего резко меняется температура, жара сменяется холодом. Во многих домах полы земляные, много грязи и насекомых. Питается население хлебом, картофелем и капустой, лишь изредка молоком и мясом».

«Летом почти все, а зимой очень многие ходят в лыковых или из сырой кожи лаптях; белье из грубого холста. Верхнее зимнее пальто есть далеко не у всех, не раз приходилось наблюдать, как вся семья ходит в одной и той же рваной шубе».

Но все же, несмотря на вышеописанные недостатки, большинство переселенцев прибывали сюда для обустройства, чтобы начать новую жизнь. Сотни тысяч крестьян-переселенцев увеличили на несколько миллионов десятин площади посевов. Они привезли улучшенные навыки огородничества, трехполья, удобрения земель, льноводства, пчеловодства, новые ре-месла.

Особую роль «столыпинские» переселенцы сыграли в развитии животноводства в Сибири. Старожилы перенимали опыт содержания скота в теплых хлевах, в стайках стали заводить ясли для сена. Выросла продуктивность молочного животноводства, начало развиваться маслоделие.

Огромную роль в развитии переселенческого движения сыграло правительство. Увеличились до 200-400 руб. льготные ссуды, многие получили безвозмездную помощь, для желающих выехать в Сибирь ввели льготные железнодорожные тарифы и переезд стал в 3-4 раза дешевле. Стоимость железнодорожного билета по переселенческому тарифу была следующей: от Одессы до Красноярска - 7,4 руб., от Ковеля - 7,35 руб., от Киева и Чернигова - 6,75 руб., от Харькова - 6,25 руб., от Воронежа до Красноярска - 5,7рубля.

В Енисейской губернии для переселенцев создавались бесплатные переселенческие столовые и больницы, оказывалась всесторонняя землеустроительная помощь. За счет средств Переселенческого управления строились школы, церкви, больницы, дороги, сооружались тысячи колодцев.

СИБИРСКОЕ ЕДИНЕНИЕ. «Сколько мы могли наблюдать, отношение старожилов к переселенцам является далеко не враждебным, скорее, они встречают участие в местном крестьянстве. Это обнаруживается следующими фактами: кто несет в настоящее время все расходы на колонизацию, кто поддерживает переселенца-новосела, дает приют, прокорм, подает ему помощи пути, кто кормит милостыней переселенца и в минуты несчастья спасет его? Сибирский крестьянин и он один...», - так описывал Н. М. Ядринцев отношение старожилов к «самоходам» в 70-е гг. XIX века.

Многие из новоселов приезжали в селения, где издавна проживали их родственники или односельчане и миряне одной общины, знакомые. Поэтому им легче было найти «общий язык» при приеме в общину, при обустройстве и преодолении тягот в первые годы жизни в Сибири. Старожил, замолвив слово за переселенца, поручался за его поведение в обществе, выполнение обязанностей перед миром, обязывался поддерживать хозяйство новосела.

Сближение новоселов и старожилов обусловливалось, прежде всего, трезвым, практичным подходом к установлению взаимовыгодных экономических отношений. Старожилы помогали поднимать пашню, помогали посевным материалом, обучали технологии земледелия в новых условиях.

Старожилы увеличили товарность своего хозяйства за счет рынка переселенческих дере-вень. Переселенцы привезли ряд нововведений; они более активно приобретали и популяризировали сельскохозяйственные машины и орудия труда. Общая тенденция взаимоотношений продолжала идти по пути поглощения переселенцев миром сибирских старожилов, пусть и более замедленного восприятия ими традиций сибиряков.

Новосел, откуда бы он ни был, сразу же мог наблюдать разницу между «Рассейским краем» и Сибирью. Но различия преодолевались, как тонко было подмечено в конце XIX в., следующим способом: «Новосел подвергается непрерывной критике и иронии, сопровождаемой и положительными советами, как поступать на сибирской земле, как пахать землю, какие сделать уступки, ея, насколько и когда быть благосклонным к бродягам, а когда жестоким, и, наконец, даже советами как говорить, не возбуждая смеха. Под гнетом этих насмешек и советов, подтвержденных собственным опытом, новые колонисты быстро уступают местным обычаям, а не далее как следующее поколение считает себя уже коренными сибиряками и на новоселов смотрит с усмешкою и иронией».

Несмотря на то, что от 10 до 18% переселенцев «столыпинского» периода вернулись обратно в Европейскую Россию, большинство приняли положительно преимущества новой жизни.

Чтобы проанализировать положение тех, кто переселился после 1906 г. обратимся к выводам статистических обследований переселенцев, проведенных в 1911-1912 гг. «В Сибири положение переселенцев во всех отношениях улучшилось, и благосостояние их поднялось вдвое, втрое и даже в 6-7 раз». Только в Енисейской губернии в 1906-1916 гг. было введено в строй 30 млн. десятин угодий. Если старожилы занимали до 60% посевных площадей, то переселенцы быстро освоили 30% земель (остальные 6% пашен принадлежали казакам и 4% нерусским народностям Сибири, занимавшимся сельским хозяйством).

Переселенческое движение дало мощный импульс не только сельскому хозяйству, но и промышленному развитию Сибири. Многие новоселы и часть молодежи старожильческих селений пополнили ряды рабочего класса. Деревня более активно участвуют в начале ХХ в. в развитии кооперативного движения, втягивается в торговлю, участвует в освоении новых месторождений полезных ископаемых и развитии лесной отрасли промышленности. Увеличивается население городов, железнодорожных станций, малонаселенных районов губерний. Сибири и Дальнего Востока.

В связи с мощным экономическим подъемом 1920-х гг. в годы НЭПа, сибирская экономика переживает новый подъем. Быстро шел процесс выравнивания благосостояния старожильческих и переселенческих хозяйств. Большинство переселенцев столыпинского времени стали крепкими середняками.

Одновременно, в середине 20-х гг. начался новый всплеск переселенческого движения, связанный с деятельностью Н.И. Бухарина. Старожилы и переселенцы становились единым миром на основе кратковременного возрождения старожильческих общин в 1921 - 1929 гг.

Наряду с вольным переселением тех, кто стремился обрести в Сибири «землю и волю», значительное место занимала ссылка и каторга осужденных за различные преступления в городах и селениях Европейской России. Большинство из них отправлялись на жительство в специальные поселения ссыльных, многих размещали в старожильческих селениях.

Водворение на жительство лиц, принудительным образом высланных в Сибирь формировало в сознании сибиряков несколько типов оценочных суждений о различных категориях ссыльных. По общей оценке современников в первой половине Х1Х века термин «несчастные» («нещастные») относился к общей массе ссыльных. Но от самого человека зависело, пойдет ли он здесь по пути нравственному или преступному.

Наиболее наглядно и правдиво охарактеризовал данный выбор декабрист Н.В. Басаргин: «Сибирь снисходительно принимала всех... Когда ссыльный вступал в ее границы, его не спрашивали, ...какое он сделал преступление... «несчастный» ...звали сосланных. От него требовалось только» быть положительной личностью. «В таком случае... его ждало довольство, но даже богатство и уважение людей».

Позднее в 1871 г., об этом же писал публицист С.П. Турбин: «В Сибири существует повсеместно прекрасный обычай - не обращать внимания на прошлое... Будь ты хорош здесь, а что ты делал там (в России), твое дело, а не наше... Но для нравственного перерождения личности преступника требовалось проживание в среде старожилов».

Множество ссыльных, из числа приписанных к старожильческим сибирским селениям, «превращались в добропорядочных граждан». Повсеместно бытовала поговорка «Быль молодцу не укор».

Милосердие сибиряков выражалось в развитой практике «подаяний», идущим партиям ссыльных, оставления продуктов питания для бродяг и нищих на специальных полочках у ворот на ночь. Крестьяне старожильческих селений, вынужденные принимать на жительство ссыльных, старались положительно воздействовать на них своим примером, традициями и нормами «обычного права».

Однако не всегда ссыльные, размещенные на поселение в старожильческих селениях, стремились жить праведно. Дела об утрате хищений и разбойных нападений подтверждают стремление многих поселенцев к продолжению «порочной» жизни и в условиях сибирской ссылки.

Например, поселенец Иван Егоров, проживавший в д. Шадрино Подсосенской волости в «сговоре с себе подобными» (всего 7 чел.) собрали у крестьян ряда селений «для выделки овчинные шкуры» на крупную сумму и перепродали их. В результате расследования виновные были найдены и наказаны, но и далее Егоров продолжал «заниматься хищениями и мошенничеством».

Отрицательно воспринимало сознание сибирского населения поведение ссыльных, не желавших встать на путь исправления. Старожилы называли таких людей «варнаками». В 1804 г. беглые с Боготольского завода колодники Иванов, Сандалов и Крывелев совершили вооруженное ограбление крестьянина д. Гуськовой Василия Михайлова.

В том же 1804 г. четверо вооруженных ссыльных совершили нападение на домохозяйство зажиточного старожила с. Новоселово Михаила Яковлева Ярлыкова. Таких примеров можно привести достаточно много.

Граница «свой-чужой» в самосознании и картине мира старожилов-крестьян часто обобщалась в образ «злого человека» и, прежде всего, ссыльного-варнака. Своим поведением, нежеланием исправиться «варнаки» противопоставляли себя сибирякам. Поэтому, многие из них так и не смогли прижиться здесь и бежали обратно в Европейскую Россию.

Поселенцы с. Седельниково Сухобузимской волости, выбрав 1 октября 1862 г. на «будущий» 1863 г. «из среды себя поселенцев Семена Кочегарова, причисленного в 1851 году и Степана Михайлова, причисленного в 1849 году для несения службы» «десяцкими над поселенцами», вскоре вынуждены были переизбрать С. Кочегарова.

Причиной послужило распоряжение волостного старшины от 10 ноября того же года: «Дать знать Седельниковскому старшине, что Кочегаров за явку к нему в пьяном виде и здавание грубостей выдержан при волостном правлении под арестом в течение трех суток... Предложить обществу пересмотреть приговор... кому по очереди следует как ранее поступивших на причисление...».

Документы показывают безнравственную подоплеку преступного поведения поселенцев. Иногда, в ответ на милосердие и доброту крестьян, ссыльные отвечали преступлением. В данной ситуации, вполне естественно среди старожилов Сибири бытовала поговорка: «Накормишь калачом – не бей в спину кирпичом».

Так, поселенец с. Сухобузимского Красноярского округа Щелкунов, переночевав в с. Казачинском Енисейского округа у крестьянки Х. Чигаревой, «выкрал во время сна из чулана 4 новые мужские рубахи, новую поддевку, плисовые шаровары, беличьих шкур 10 штук, меховой воротник» и другие вещи на общую сумму 48 руб. 75 коп.

В целях возврата имущества крестьян сразу объявлялся розыск пропавших вещей по всем селениям волости. Когда у крестьянина д. Большебалчугской Сухобузимской волости М. Першина пропало «две уздечки кожаных из пригона снятые с лошадей... ночью», они вскоре были найдены. Той же ночью на основании признания «тех уздечек» свидетелями, ночными сельскими сторожами, был задержан поселенец Д. Ларионов, пытавшийся заложить уздечки «в кабаке под вино».

В ментальности крестьян кража, плохое поведение воспринимались покушением на имущество, нажитое своим трудом, угрозой миропорядку, по правилу: «Преступное не может быть нравственным, нравственное не может быть преступным». И, естественно, порочное поведение поселенцев неизбежно сохраняло грань в отношениях старожилов и ссыльных.

В ментальности старожилов-сибиряков отношение к нравственности переселенцев выразилось в поговорке: «Поселенец, что младенец - на что взглянет, то и стянет».

Одновременно, крестьяне-сибиряки позитивно воздействовали на психологию поселенцев, которые «согласно» проживали в старожильческих селениях и добивались их полного «осибирячивания» во втором - третьем поколениях.

Это неплохо подтверждает приговор сельского схода с. Петропавловского Балахтинской волости от 3 июня 1876 г.: «Дали сие одобрение поселенческому сыну Василию Штычкову в том, что он поведения хорошего, под судом не состоял и никаких предосудительных поступках нами замечен не был…».

Дети и внуки ссыльных через 50-70 лет становились старожилами.

Также смотрите раздел:

Богатырский пир
РУССКАЯ КУХНЯ
Традиционные русские яства
Многие из этих блюд станут истинным украшением любого торжественного банкетного стола
Cоветы кухонным мужикам (т.е. поварам)

Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.
А.С.Пушкин

ИЗ ИСТОРИИ. Когда-то русские неспешно, с перерывами, кушали на обед:
- сперва жаркое (современное второе),
- затем ушное (разные жидкие блюда, супы),
- а напоcледок заедки (сладкие десерты).
С точки зрения современной диететики такой порядок приема блюд является оптимальным, при перерывах между ними в 10-15 минут.
Неспешная трапеза с перерывами между блюдами показана желающим похудеть .
На рубеже XVII-XVIII веков пришлыми в Россию дворянами были привнесены обычаи европейской кухни, и порядок подаваемых на обед блюд изменился на современный.
С начала XVIII века русской монархии требовалось все более напряженное служение подданных, а потому служивым людям и крепостным рабам стало неположено подолгу «разъедаться» за столом. Темп трапезы стал непрерывным, без ранее традиционных перерывов между блюдами.

ХОЛОДНЫЕ ЯСТВА И ЗАКУСКИ

УШНОЕ. СУПЫ

Если освоение Сибири рассматривать схематически-отвлеченно, как, скажем, компьютерную игру «Цивилизация», то процессы, занимавшие десятилетия и столетия, окажутся только логически обусловленными ходами, необходимыми для перехода на следующий уровень игры: построение культуры.

Краткая эпоха завоевания Кучумова ханства сменяется историей первопроходцев, казачьей вольницы и служилых казаков, занявшей весь XVII век и оставившей по всей Сибири первые остроги. Некоторые из них со временем развиваются в города, которые становятся стартовыми площадками для экспедиций, изучающих присо­единенное пространство. Появляется его контур, он наполняется заводами, рудниками, ярмарками и поселками. Дольше всего внутри цивилизации вызревает культура. Если бы не Петр Павлович Ершов, уроженец сибирской деревни Безруково, написавший волшебную сказку о Коньке-Горбунке, то Сибирь не услышала бы собственного голоса до самого конца XIX века, когда здесь родились первые ­художественные произведения. Тогда же возник интерес к эпическим сказаниям коренных народов Сибири, в Томске открыт первый сибирский университет и политехнический институт, появились гимназии, реальные училища, газеты, журналы, музеи… Что же произошло? Цивилизация перешла на уровень культуры. Для этого потребовалось решить самую сложную задачу предыдущего уровня: наполнить Сибирь народом.

Буквицы истории

Гений Ломоносова, полагавшего, что в Сибирь следует отправлять «людей обоего пола, которые здесь в России напрасно шатаются или за преступления сосланы быть должны», вполне соответствовал духу XVIII столетия. Ссылка в Сибирь, начиная с Петра, на протяжении почти двухсот лет была главным способом «колонизации» края. Предполагалось, что сосланные или вышедшие на поселение по окончании каторжного срока останутся в Сибири навсегда, ну а уж там «новое место и новые обстоятельства обычай их переменят…». Этот рискованный прогноз не сбылся. «Принудительная колонизация» не сыграла в освоении Сибири главенствующей роли. Хотя ссылали широко, с размахом. Перечисляя категории сосланных на поселение или в каторжные работы, невольно ловишь себя на мысли, что перебираешь буквицы российской истории.

Стрельцы: после Стрелецкого бунта их было сослано так много, что в Сибири, как пишет Матвей Любавский в книге «Русская колонизация», «в это время не существовало почти ни одного острога, где бы не было сосланных стрельцов».

Казаки донские и запорожские: первые отправились в Сибирь после Булавинского бунта, вторые - после разгона Екатериной II Запорожской Сечи.

Пленные шведы: высланы в Сибирь в 1711 году за попытку бегства из определенного им места жительства в Казанской губернии. Среди них, кстати, был Филипп Иоганн фон Страленберг, страстно увлекшийся Сибирью, принявший участие в первой научной экспедиции, которая была предпринята сподвижником Петра ботаником Даниилом Готлибом Мессершмидтом, и составивший одно из лучших описаний Сибири того времени.

Староверы: в 70-е годы XVIII века Екатерина II выслала из Стародубских лесов раскольников, ранее бежавших из Мос­ковщины в Речь Посполитую. Их выселили на Алтай и на впадающую в Байкал Селенгу. Везде они обустроились наилучшим образом: до революции считались самыми зажиточными крестьянами Сибири и из-за крепких семей назывались «семейскими».

Поляки: не желавшие быть подданными Российской империи и с периодичностью раз в тридцать лет поднимавшие вос­стания…

Сосланные по политическим соображениям: первым был, кажется, Александр Радищев, путешествие которого из Петербурга в Москву закончилось поездкой в Тобольск. Позднейших трудно охватить: здесь и декабристы, и петрашевцы, и революционеры 1870-1880-х годов, затем - эсеры и социал-демократы всех мастей.

Беглые крестьяне: множество пойманных беглецов ссылалось в Сибирь в эпоху расцвета крепостного права (на рубеже XVIII и XIX веков).

Особой статьей следует считать сосланных «за продерзости»; указ, позволяющий помещикам ссылать своих крестьян за одну лишь видимость непослушания, вышел в 1760 году. Этими поселенцами были заселены местности по Барабинской ­степи до Томска.

В общем, как и указывал Ломоносов, Сибирь оказалась огромным мешком, куда можно было сбрасывать разные «беспокойные элементы». Даже крестьянские и мещанские общества по закону имели право сослать в Сибирь неугодных им членов деревенской общины или нарушителей городского спокойствия. В 30-40-х годах XIX века таким образом попало в Сибирь около 6 тысяч человек с семьями. Любопытно, что за это время чуть больше народу отправили в Сибирь и помещики: в общей сложности около 8 тысяч человек за все время царствования Николая I. Картина будет неполна, если из нее исключить преступников, ссылаемых за уголовные преступления, и каторжных, которых отправляли в рудники и на горные заводы за преступ­ления особо тяжкие. До 1760 года ссылка «на каторгу» означала отправку на каторжные работы в балтийский порт Рогервик; после «каторга» - однозначно Сибирь. По приговорам уголовных судов и распоряжениям местных властей в годы николаевского царствования было отправлено в Сибирь более 350 тысяч человек.

Тайные переселенцы

Тем не менее число людей, ссылаемых в Сибирь за мыслимые и немыслимые грехи, было во много раз меньше количества тех, что пробирались за Урал самостоятельно. Для кого-то Сибирь была синонимом изгнания и унижения, для кого-то, напротив, территорией свободы и самостояния. Как пишет Матвей Любавский, «каждая подушная перепись открывала в Сибири так называемых «прописных людей», не попавших в предшествующую перепись»: то были беглецы от рекрутчины, от крепостного права. Иногда беглые основывали в Сибири целые колонии, которые долгое время оставались неизвестными властям. Так, в недоступной части Бухтарминского края, известной под именем Камня, в горах возникло 30 поселков вольных поселенцев. «Каменщики жили тихо и смирно и лишь изредка в одиночку являлись в селения округа Алтайских заводов доставать себе соль». Они хотели вступить в китайское подданство, но в 1790 году объявили правительству о своем существовании и были прощены. История почти в точности повторилась через несколько десятков лет в Тарском округе Тобольской губернии, где долгое время тайно жила деревня Кириллинская, приписанная к Казенной палате лишь в 1860 году; в Томской губернии было множество деревень, о существовании которых местная администрация узнавала, только приступив к межеванию земли.

В чем тут дело? А в том, что уже в начале XIX века крестьяне средней полосы России стали ощущать нехватку земли. Павел I увлекся идеей переселения в Сибирь государственных кресть­ян, которых он именовал - в мечтах! - «государственными поселянами» и которыми предполагал заселить Сибирь, завести здесь правильное земледелие и скотоводство и настроить юфтевые фабрики (юфть - специально выделанная кожа. - Прим. ред.) для торговли с Китаем. Поселенцам обещано было 30 гектаров земли, орудия и семена, хлеб на полтора года и освобождение от податей на десять лет; но в силу ли убийства Павла или потому, что вопрос еще не назрел, он так и остался фантазией.

Однако с каждым десятилетием он становился все острее; его сначала не замечали, потом откладывали, но поток своевольных переселенцев в Сибирь не иссякал. За активное переселение крестьян на плодородные земли Южной Сибири стоял Михаил Сперанский, бывший ближайший советник Александра I, удаленный им из Петербурга на пост генерал-губернатора Сибири. Для него уже ясно было, что ссыльными этот край «не обнародить». Он сумел добиться для государственных ­кресть­ян права переселяться в Сибирь, но оно было сформулировано слишком общо и какого-то реального движения за собою не повлекло. Лишь в 1839 году правительство Николая I смогло предложить простую, выгодную и доступную программу переселения. Было создано Министерство государственных имуществ, глава которого, граф Киселев, велел организовать ряд мер по переселению крестьян в Тобольскую, Томскую и Енисейскую губернии. Переселенцам выдавалась безвозвратная ссуда деньгами, земледельческими орудиями и скотом и предоставлялась восьмилетняя льгота от податей и повинностей и трехлетняя - от рекрутчины. С переселенцев даже снимали недоимки по прежнему месту жительства. Всего за годы царствования Николая I в Сибирь переселилось, как говорили тогда, 32 тысячи душ: это оказалось в десять раз меньше, чем было сослано, и тем не менее эта мера стала несомненным успехом правительства. Все эти крестьяне устроились прекрасно на местах своего нового жительства. Данные, собранные в 80-х и 90-х годах XIX века, показывают, что поселки, основанные «киселевскими» переселенцами, достигли цветущего состояния…

Однако вопрос так и буксовал до самого освобождения крестьян и даже после него. Лишь с 1889 года, когда, по сути, были сняты все ограничения, число крестьян-переселенцев начало заметно расти: в 1892 году в ­Сибирь переселилось 84 200 крестьян, в следующем - 61 435, в 1896-м - уже 202 тысячи, в 1898-м - 206 тысяч, в 1899-м - 224 тысячи. Причиной переселения назывались обычно «невозможность существовать» и желание «работать на себя». В губерниях Центральной России крестьянский мир начал распадаться: не хватало то пашни, то выпасных лугов, то леса. Отхожим промыслом жило 2 миллиона человек.

«Роман» Геннадия Соловьева

Лет двадцать назад, когда я гостил у писателя Михаила Тарковского в деревне Бахта Туруханского района, вышел у меня любопытный разговор с охотником-промысловиком Геннадием Соловьевым. Он уважительно относился к писательству, но рассказы Тарковского о Бахте и ее жителях, казалось, не вполне его удовлетворяли. Ему бы хотелось увидеть нечто большее. Роман. Скажем, о том, как из России отправляют сюда, в Туруханский край, ссыльного. Какого-нибудь социал-демократа. Или нет, на социал-демократов Гене, пожалуй, наплевать. Лучше крестьянина. И вот мужик, пока тащится этапом, пока тащит баржу с переселенцами пароход, все думает, что непременно погибнет здесь, сгинет в пустыне, в холоде. А приезжает - и вдруг видит, что попал... на чудесную землю. Обильную, вольную. Леса - навалом, дичи - навалом, рыбы - навалом. Климат бодрый, здоровый. Люди сильные, свободные, не заезженные российской жандармерией, не загаженные. Только радуйся! Только живи! И он начинает жить... Сам Геннадий Соловьев в Бахте родился и вырос, он Сибирь не измысливал, он любит ее органически. Но вот что интересно: стоит задуматься над замыслом такого «романа», как неизбежно открываются очень интересные вещи.

Во-первых, Гена прав: никто из политических ссыльных для предполагаемого им беспорочного житья и радости на лоне природы не годится и, следовательно, не может стать героем его романа. Их здесь проходили тысячи, но никто, кажется, даже не обнаружил интереса к краю, где суждено ему было прожить пять или десять лет. Все стремились обратно в Россию или за границу, все так и остались в шорах своих политических верований. Исключения единичны. Например, Дмитрий Александрович Клеменц, землеволец, который, будучи сосланным в 1879 году в Восточную Сибирь, вскоре совершил несколько научных экспедиций по Сибири и Монголии, а вернувшись в конце века в Петербург, стал сначала старшим этнографом Музея антропологии и этнографии Академии наук, а затем - организатором этнографического отдела Русского музея... Схожий путь проделал Владимир Германович Богораз-Тан, народоволец, сосланный в 1889 году в Среднеколымск: здесь он внезапно был поглощен интересом к культуре чукчей, занялся их изучением, а по освобождении из ссылки вернулся на Чукотку с экспедицией под руководством американского антрополога Франца Боаса. В результате появился классический и, кажется, до сих пор непревзойденный труд Богораза «Чукчи». Но - что немаловажно - и Клеменц, и Богораз-Тан в конце концов вернулись в Россию, в Сибири не остались. Подлинной Родиной Сибирь стала только для крестьян.

Поразительно, что, несмотря на титанические усилия самодержавия, роль каторжан, ссыльных и поселенцев в освоении Сибири оказалась удручающе мала. Роль каторги свелась к нулю, когда были выработаны нерчинские серебряные рудники, а золотые прииски на Каре истощились настолько, что их сочли возможным отдать в руки частных промышленников. Отвод на поселение оказался чисто бюрократической утопией. Один из исследователей каторги и ссылки, будущий «апостол анархии» князь Петр Кропоткин, после окончания Пажеского корпуса поступивший в Амурское казачье войско, пишет, что из полумиллиона человек, высланных в Сибирь за шестьдесят лет XIX столетия, лишь 130 тысяч числились позже в административных списках - остальные исчезли неизвестно куда. Были попытки строить за казенный счет поселенцам дома - в результате целые поселки оставались пустыми; давали крестьянам по 50 руб­лей, если кто выдаст дочь за поселенца, но, как правило, это никого не соблазняло. Испорченные этапами, не имеющие навыков жизни в этих краях зятья были никому не нужны. Не менее 100 тысяч человек ежегодно находилось «в бегах», пробираясь из Сибири на запад или неизвестно куда. В некоторых районах охота на «горбачей» (как прозывали беглецов) у местных охотников-метисов превратилась в вид жестокого промысла. В целом, по заключению Кропоткина, помимо некоторого положительного влияния русских и польских политических ссыльных на развитие ремесел и такого же влияния на развитие земледелия кресть­ян-сектантов и украинцев, полуторавековая история государственной колонизации Сибири не дала ничего...

А между тем Сибирь оказалась заселенной миллионами русских, которые пришли сюда самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи: и если в Америке движение на запад стало символом жизнестойкости и вечной молодости легкой на подъем нации, то в России восток не стал таким же символом лишь оттого, что изначально был испакощен рабством и каторгой и ­потом, в советское время, в еще большей степени - опытом ­ГУЛАГа.

Читая Кропоткина

Упомянутый князь Кропоткин, окончив Пажеский корпус, мог бы, в силу происхождения и блестящих успехов в учебе, оказаться пажом в свите одного из великих князей или самого императора. Однако время Великих реформ и, как казалось ему, великого преображения России в 1862 году еще не минуло, и он легко променял «блестящую» жизнь придворного пажа на собачью папаху и форму офицера Амурского казачьего войска. Тем более что «политический климат» Восточной Сибири был довольно своеобразен. «В 1862 году, - пишет Кропоткин, - высшая сибирская администрация была гораздо более просвещенной и в общем гораздо лучше, чем администрация любой губернии в Европейской России. Пост генерал-губернатора Восточной Сибири в продолжение нескольких лет занимал замечательный человек граф Н.Н. Муравьев <…> Он был очень умен, очень деятелен, обаятелен как личность и желал работать на пользу края. Как все люди действия правительственной школы, он в глубине души был деспот; но Муравьев в то же время придерживался крайних мнений, и демократическая республика не вполне бы удовлетворила его. Ему удалось отделаться почти от всех старых чиновников, смотревших на Сибирь как на край, который можно грабить безнаказанно…». То было время, когда из-за ослабления Китая Россия получила во владение Амурский (ныне Хабаровский) и Приморский края. Нужно было спешно заселить эти места хотя бы по линии российско-китайской границы. Губернатор Муравьев действовал в свойственной ему манере: «Ссыльно-каторжным, отбывшим срок в каторжных работах <…> возвратили гражданские права и обратили в Забайкальское казачье войско. Затем часть их расселили по Амуру и по Уссури. Возникли, таким образом, еще два новых казачьих войска. Затем Муравьев добился освобождения тысячи каторжников (большею частью убийц и разбойников), которых решил устроить как вольных переселенцев, по низовьям Амура. <…> Русские крестьянки почти всегда добровольно следуют в Сибирь за сосланными мужьями. <...> Но были и холостые <…> Генерал-губернатор <…> велел освободить каторжанок и предложил им выбрать мужей. Времени терять было нельзя. Полая вода спадала в Шилке, плотам следовало сниматься. Тогда Муравьев велел поселенцам встать на берегу парами, благословил их и сказал: «Венчаю вас, детушки. Будьте ласковы друг с другом; мужья, не обижайте жен и живите счастливо». Я видел этих новоселов шесть лет спустя после описанной сцены. Деревни были бедны; поля пришлось отвоевывать у тайги, но, в общем, мысль Муравьева осуществилась, а браки, заключенные им, были не менее счастливы, чем браки ­вообще…»

Кропоткин прослужил в Сибири пять лет, участвовал в доставке хлеба поселенцам на Амур, в двух экспедициях и в результате написал о себе: «…Я стал понимать не только людей и человеческий характер, но также скрытые пружины общественной жизни. Я ясно сознал созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах <…> Я видел, например, как духоборы переселялись на Амур; видел, сколько выгод давала им их полукоммунистическая жизнь и как удивительно устроились они там, где другие переселенцы терпели неудачу <…> Я жил также среди бродячих инородцев и видел, какой сложный общественный строй выработали они, помимо всякого влияния цивилизации <…> Путем прямого наблюдения я понял роль, которую неизвестные массы играют в крупных исторических событиях: переселениях, войнах, выработке форм общественной жизни. И я пришел к таким же мыслям о вождях и толпе, которые высказывает Л.Н. Толстой в своем великом произведении «Война и мир».

Ж/д как двигатель прогресса

И все же некоторые выводы князя-бунтовщика следует считать крайними. Влияние администрации и частного капитала, очевидно, сказалось при заселении Приморского края, когда правительство с 1882 года ввело перевозку поселенцев за казенный счет на пароходах Добровольного флота (250 семей ежегодно). Затем настал черед Сибирской железной дороги, которая при всей своей колоссальной протяженности в 6500 километров была построена в рекордные сроки (1891-1904 годы), при этом строительство ее сопровождалось геологическим исследованием большей части Сибири, от Урала и ­Алтая до Камчатки и Чукотского полуострова. Предприятие это было космополитическим: в нем приняли участие французские и американские компании, что, возможно, и вызвало волну эстетического внимания к магистрали, символизирующей соединение Запада и Востока. В 1901 году Луи Марен, будущий политический деятель времен Третьей республики, ученый-этнограф и антрополог, совершил путешествие по только что проложенной магистрали в Россию и Маньчжурию, результатом чего стала серия фантастических фотографий. В 1913-м французский поэт Блез Сандрар, не выезжая из Франции, написал поэму «Проза о Транссибирском экспрессе…», в которой в пафосных строфах выражал свои впечатления от экзотического путешествия. Несколько позже по его ментальным следам отправился другой искатель экзотики, Жозеф Делтей. Он описывает порт Николаевск-на-Амуре в выражениях крайней экзальтации, которая не может не вызывать улыбки: «Два юноши-тангута, беспечные и чистые, пели песнь снегов, взобравшись на крышу вагона, где размещалось правление международной компании порта. Женщины-сарты (сарты живут в Узбекистане. - Прим. ред.), одетые в шубки из меха сони, пили кобылье молоко из фарфоровых стаканчиков. Старики-лоло (лоло живут во Вьетнаме и прилегающих странах Юго-Восточной Азии. - Прим. ред.) в молчании оглаживали свои бороды. Девушки Николаевска, с нарумяненными лицами, накрашенными ногтями и сосками грудей, ходили взад и вперед посреди всего этого столпотворения, слегка задевая шелковыми платьями, расшитыми аистами, суровых тибетцев или калмыков и иногда обнимая своими тонкими душистыми руками молодого монгола…» О, фантазия поэта! Где Николаевск, где Тибет и где Калмыкия! Разумеется, одно только повторение названий сибирских и дальневосточных народов звучит как речитатив шамана и способно ввергнуть в транс чувствительную душу. Алтайцы, алеуты (жители Командорских островов), буряты, долганы, нганасаны, энцы (Таймыр), ительмены, киргизы, корейцы, коряки (Камчатка), кеты (Енисей), манси, ханты (Западная Сибирь), нанайцы, негидальцы, орочи, тувинцы, удэгейцы, ульчи (Амур), ненцы, нивхи (Сахалин, Нижний Амур), ороки (Сахалин), татары, телеуты (Алтай), тофалары (Иркутская область), хакасы, хамниганы (Забайкалье), чукчи, чулымцы (Томск, Красноярск), эвенки (Красноярский край, Якутия), эвены (Охотское побережье), эскимосы, юкагиры (Чукотка)…

Некоторые исчисляются несколькими сотнями человек, другие, как якуты, насчитывают несколько сот тысяч, одни принадлежат к палеоазиатским народам и родственны индейцам Америки; другие - родичи тюрок, монголов, угро-финнов, третьи - неожиданно, как кеты, близки к китайцам и, как нивхи и ульчи, вовлечены в культурную орбиту дальневосточной цивилизации. Четвертые - типичные обитатели тайги, тундр и морских побережий с удивительными практиками жизни в чрезвычайно суровых природных условиях.

Кажется, что мы отклонились от темы, но это не так: строительство Транссибирской железнодорожной магистрали во многом подвело итог 300-летнему заселению Сибири и Дальнего Востока. К началу ХХ века здесь жило до 4,5 миллиона русских и «сибиряков» (старожилов края) и полмиллиона коренных народностей, которые сумели разделить свою культуру и опыт с опытом европейской цивилизации лишь в ХХ веке.

Пример Владивостока - одного из самых молодых городов Российской империи, основанного в 1860 году экипажем парусника «Маньчжур», - наглядно демонстрирует нам превращение форпоста в культурный и административный центр. В 1890 году население Владивостока составляло 14 тысяч человек. Кажется, от городка с таким населением нечего и ждать. Но газета «Владивосток» издается с 1883 года, в 1884 году образуется Общество изучения Амурского края, а в 1890-м создается музей Общества. Город стал стартовой площадкой для экспедиций Николая Пржевальского, Владимира Арсеньева. Почти неправдоподобно, что в 1899 году в этом крошечном городке создается Восточный институт. В своем роде институт культурологии. Россия встретилась с большими культурами Дальнего Востока… и бросилась их изу­чать! Прежде всего языки: китайский, японский, корейский, маньчжурский. Во Владивосток переводится база Тихоокеанского военно-морского флота. Неудивительно, что вскоре после революции этот нервный узел быстро восстанавливается и население его в 1926 году исчисляется уже сотней тысяч человек! Нам еще предстоит увидеть, какие плоды принесла Сибирь в русскую культуру: Михаил Лунин и Федор Достоевский здесь обрели свое перо; северные экспедиции Георгия Седова, Владимира Русанова и Александра Колчака вернули героизм и романтизм культуре в момент ее «декаданса», картины Александра Борисова вбрызнули арктический колорит в палитру русской живописи. Но об этом, пожалуй, позже…

Опубликовано: Зверев, В. А. Самоходы из Расеи: крестьяне в эпоху массовых переселений / Владимир Зверев // Родина: российский исторический иллюстрированный журнал. – 2000. – № 5: Земля Сибирь. – С. 127–129.

В период 1883–1914 годов аграрные переселения являлись самыми массовыми за всю досоветскую эпоху. Тогда в Сибирь и на Дальний Восток из Европейской России перебралось 3,5 млн. человек. Только за счет механического прироста население восточных регионов увеличилось более чем в два раза.

Переселенцы в пути

В дорогу идти - пятеры лапти сплести

Материалы Всероссийской переписи населения 1897 года и земских статистических обследований, данные регистрации переселенческого движения на восточных границах Европейской России показывают, что в «законном порядке» начинали переселение семьи, более людные, чем среднестатистические. В 1897–1900 годах семьи, получившие разрешение на выезд из Полтавской губернии, состояли в среднем из 8,7 человека, а оставшиеся на родине имели только 5,8 души . Причем мужчины в первых преобладали.

Эта ситуация объяснялась общественными отношениями, которые господствовали в сельском хозяйстве Европейской России. Надельный фонд и фонд земли, доступной для покупки, были ограничены, аренда же помещичьей земли практиковалась часто на кабальных условиях. Поэтому во многих крестьянских хозяйствах имелось большое количество работников, которым негде было приложить руки. Подрастали новые поколения. Разрешить эту проблему могло только переселение.

Характерны рассуждения одного пожилого переселенца, записанные в 1888 году: «Семьяные все идем ведь, семьяные. Сам знаешь, барин, одинокому зачем идтить: ему не для кого стараться, а наш брат - семьяный - всячески должен о детях заботу иметь, для них пропитание припасти, чтобы жить потом могли. Наш брат-мужик работы не бегает, ему работы сколько хошь подавай, лишь бы хлеб был, а его-то у нас и нет, потому земли всего четверть тридцатки на душу во всех полях. Над чем же они - ребята-то наши - пахать будут, как подрастут, чего они есть будут? Нас же ведь укорят, зачем земли не припасли...» .

Бессемейные одиночки в общем числе мигрирующего в Азиатскую Россию населения составили только 5 процентов .

Поскольку администрация часто не разрешала переселение «малодушных» семей, последние иногда «сообщались» по две-три. Соединялись в реальные договорные или же фиктивные семьи обычно братья или другие близкие родственники, жившие перед переселением в разделе. Впрочем, мигрирующей ячейке важно было обеспечить не столько большие размеры, сколько благоприятное соотношение трех возрастных категорий домочадцев: работников зрелого возраста, потенциальных работников - старших детей и подростков, а также «непроизводительной» части семьи - маленьких детей и стариков. Поэтому в ходе подготовки к переезду домохозяева всячески стремились избавиться от последних. Девушек старались выдать замуж. «К чему девку везти, когда она не сегодня завтра все равно выскочит замуж», - рассуждали в таких случаях . У родственников иногда оставляли стариков, а также больных, увечных членов двора - брать их с собой в дорогу решались лишь достаточно зажиточные хозяева. Впрочем, и сами престарелые люди, особенно женщины, крайне неохотно расставались с родными местами, предпочитая «умереть на родине». При возможности старались оставить на время «у своих» и малолетних детей.

«Таким образом, переселяются в Сибирь семьи, состав которых позволяет домохозяйствам надеяться на то, что через некоторое время по прибытию в Сибирь у них будет достаточное число рабочих…», – отмечали статистики .

Преобладание мужчин в переселенческих семьях объясняется, прежде всего, тем, что именно они («земельные души», «бойцы») должны были получить земельные участки из переселенческого фонда или из владений старожильческих общин. И, конечно же, семьям с преобладанием «мужского пóлка» было легче осилить тяготы переселения и обживания на далекой окраине.

Женщины, эмоционально сильнее привязанные к дому, родным и знакомым, опасавшиеся за жизнь и здоровье детей, с трудом склонялись к дальней дороге и отговаривали мужей. Очевидец писал в дневнике (1888 г.): «Нам не раз пришлось быть невольными свидетелями тяжелых сцен, как бабы (вообще неохотно покидающие родные гнезда и относящиеся крайне скептически к разного рода переселениям) при каждой неудаче или беде набрасывались на своих мужиков, осыпая их упреками и укорами самого тяжелого свойства: “На голодную смерть нас ведете! Дома-то маялись, да все жили, а теперь-то вон: ребятишкам и кусать нечего!”» .

По данным массового обследования, проведенного в 1911–1913 годах в Томской губернии, в момент отъезда из Европейской России здешние приписанные новоселы имели в семьях в среднем 3,3 мужчины и только 3,0 женщины.

Ночлег партии переселенцев

Все сказанное выше относится в основном к тем, кто искал возможность мигрировать «законным» способом, получив разрешение и полагавшиеся льготы и ссуды. Семейные ячейки самовольных переселенцев выглядели компактными (в среднем около 5 человек) и наиболее трудоспособными.

Тело довезу, а за душу не ручаюсь

Тех, кто решился на переезд, ждали многочисленные испытания. Большинство мигрантов не имели достаточных средств, чтобы обеспечить себе комфортные условия на время переезда. Скученность людей на переселенческих пунктах, в железнодорожных вагонах, на палубах пароходов приводила к вспышкам эпидемий, которые уносили в могилу, прежде всего, самых слабых – малых детей, стариков, беременных женщин.

Начиная с 1883 года, по отчетам врачебных управ и губернаторов, прослеживается распространение по Сибири переселенцами возвратного, брюшного и сыпного тифа, холеры, сифилиса и «прочей заразы». Желудочно-кишечные заболевания кое-где получили название «переселенческой болезни». Редкая партия мигрантов не привозила с собой на очередную стоянку по несколько «челяденков», умерших в дороге от «кровавого поноса».

По оценкам медиков, в 1883-м – начале 1890-х годов в переселенческих партиях серьезно болел каждый четвертый или пятый, каждый десятый зарегистрированный больной умирал в пути. «Если вообразить себе какую-либо местность с подобною заболеваемостью и смертностью в поселениях, то нужно признать, что ей грозит очень быстрое вымирание», - отмечал общественный деятель и публицист Н. М. Ядринцев . Некоторые семьи и даже целые партии в пути «ополовинивались», а то и полностью вымирали.

В конце XIX - начале XX века передвижение на восток облегчилось в связи с постройкой Транссибирской железной дороги, устройством врачебно-питательных пунктов и оказанием материальной помощи мигрантам. Тем не менее, смертность в пути оставалась непомерно высокой даже в годы Столыпинской аграрной реформы.

Впрочем, переселенцы и сами искали способы сохранить здоровье «домашних» во время переезда. Например, иногда семьи перебирались на новые места частями. Регистрация 1897 года на Челябинском переселенческом пункте показала, что 31 процент семей мигрантов прошел в неполном составе. Мужчины нередко выезжали в Сибирь заранее: «на разгляды», для улаживания квартирных дел и посева хлебов на первую зиму. Отправляясь в путь, крестьяне старались выбрать такое время и маршруты, чтобы до зимы успеть не только определиться с жильем, но и посеять яровые или озимые. В дорогу пускались группами, состоящими из родственников, односельчан, чтобы в случае необходимости поддержать друг друга.

Немалое число крестьян обращалось на переселенческих, врачебно-питательных и медицинских пунктах к врачам. Однако помощь на пунктах далеко не всегда была бесплатной, в городских же лечебницах обязательно требовали расчета, поэтому даже при тяжелых заболеваниях переселенцы неохотно ложились в больницу. Если ребенок все же попадал в больницу, некоторые семьи продолжали путь без него. В безвыходных ситуациях оставляли по дороге и здоровых детей. Надеялись на судьбу: «Это – Божьи дети, которых кто-нибудь выкормит». Маленьких отдавали на усыновление, старших – в наем, и не чаяли, «приведет ли Бог увидеться до гроба».

Наблюдая, как переселенцы «бросают» в пути, скрывают больных от врачей (бывало, ребенка на пункте отправки проносили в вагон или на пароход в мешке, как контрабанду), некоторые очевидцы делали категорический вывод о темноте, беспечности, даже бесчувственности крестьян к детским страданиям и смерти. Такое мнение верно лишь отчасти. Можно согласиться с Н. М. Ядринцевым, когда он пишет: «Трудно видеть здесь бессердечие и бесчувственность. Матери очень горько оставлять больное дитя, но страшная необходимость и интересы других членов семьи, может быть, их спасение требуют идти и оставить на жертву одного» . Многие из оставленных в пути больных детей умирали. Выздоровевших усыновляли местные обыватели или отправляли в сиротские приюты.

Не хвались отъездом, хвались приездом

Источники и литература рисуют яркие картины бедствий переселенцев, по крайней мере. в первые годы устройства в Сибири. Неблагоприятные социальные и бытовые условия, экологическая неприспособленность, тяжелая работа от зари до зари подрывали здоровье.

Семья сибирских зажиточных крестьян-новосёлов

По данным обследования в 1903–1904 годах более двух сотен переселенческих поселков в Акмолинской области, Тобольской, Томской, Енисейской и Иркутской губерниях, 81 процент всех умерших на новом месте составляли дети в возрасте до 10 лет. В первый год по прибытии на каждые 100 умерших родилось лишь 64 человека . При этом и общая, и детская смертность были выше, чем у крестьян-старожилов. Это можно объяснить только условиями жизни семей, оказавшихся не в силах прокормить и сберечь здорового ребенка. По мере обустройства в Сибири заболеваемость и смертность в переселенческом населении сокращалась.

Переселенческие семьи являлись главным источником рабочей силы на рынке труда в сельской местности Сибири. Наряду со взрослыми работниками в наем отдавали и малолеток, причем зачастую только лишь «из хлеба» (за питание). Если не удавалось отдать детей зимой на проживание и работу в более зажиточные хозяйства, бедноте приходилось иногда кормить их «Христовым именем» - подаянием добрых людей.

«Большесемейность» переселенцев при устройстве в Сибири была, конечно, источником дополнительных трудностей. Однако, чуть окрепнув, подростки начинали приносить в дом дополнительный заработок, становились серьезным подспорьем в отцовском дворе.

Семья сибирских крестьян-переселенцев из бедноты

Новоселы стремились хотя бы на первых порах предотвратить семейные разделы. Общими силами легче было вести расчистку участка, зарабатывать средства и воспитывать детей. Если же своей рабочей силы не хватало, зажиточные хозяйства нанимали батраков. Некоторые трудовые операции выполнялись супрягой или помочью – совместными усилиями членов нескольких дворов. Изредка создавали и сложные (составные, договорные) хозяйства из двух-трех семей.

Многие писала письма на родину («на старину»), убеждая оставшихся там сестер, теток, племянников переехать к ним. Обзаведясь хозяйством, старались поскорее женить своих подросших сыновей, чтобы иметь в доме побольше молодой женской рабочей силы.

Однако разрастание семей переселенцев сдерживало установленное в 1896 году властями правило, согласно которому прирост числа мужчин (тем более женщин) в семье в период после зачисления ее на участок не давал права на увеличение земельных долей.

Живая кость мясом обрастает

Уже к концу XIX века выявились яркие особенности переселенческих дворов разных категорий на востоке страны: относительно большая людность их у приписанных новоселов, малая - у неприписанных. Поскольку приписанные имели численное преобладание, в среднем переселенческое хозяйство было заметно крупнее старожильческого. В момент обследования 1911–1913 годов переселенческий двор в Томской губернии был больше старожильческого на 0,4 человека, насчитывая в среднем 6,2 души. Со временем удельный вес переселенческих дворов в населении Сибири становился все больше.

Еще одна черта переселенческих дворов - численное преобладание мужчин. Дефицит женского населения сохранялся в переселенческой среде до самой Первой мировой войны.

Переселенческое население Сибири было в целом более молодым и трудоспособным, чем старожильческое. По данным обследования в 1911–1913 годах в Томской губернии, на 100 физически здоровых мужчин рабочего возраста в приписном переселенческом населении приходилось 452 других члена домохозяйства («едока»), в неприписном – всего 439, в то время как в старожильческом - 466 человек. Высокий уровень брачности (переселялись в основном семейные, молодых женили при первой возможности), молодой и физически здоровый состав населения обусловливали высокую рождаемость. Среди переселенцев были выходцы из многих местностей. Смешанные браки давали многочисленное и жизнестойкое потомство.