История района. Все улицы Текстильщиков когда-то были «номерными. Территория и границы

Находящийся в Юго-Восточном округе район имеет две части своей истории. Первая, до конца XVII в., не до конца исследована и имеет темные пятна, вторая, начиная с XVIII в. вполне изучена и очень интересна. Эта часть истории района Люблино связана с семьей Дурасовых.

Село Юркино, Годуново, Люблино

Первое название местности, деревня Юркино, упоминается в конце XVI в. как собственность дворянина Р. Полянинова. Имя деревне дано, предположительно, по имени или фамилии ее первого владельца. Следующим собственником был подъячий А.Л. Корепонов. Во времена Смуты деревня была разорена, и уже в 1622 г. царь пожаловал Юркину пустошь подъячему Г. Ларионову, который сразу начал восстанавливать деревню со строительства помещичьего двора.

В 1680г. стольник Г.П. Годунов из известного на Руси рода стал очередным хозяином деревни. При нем название деревни переменилось на Годуново. Его дочь, выходя замуж за князя В.Н. Прозоровского, получила в приданое эту деревню, которая перешла впоследствии к их сыну. При нем к названию деревни добавляется второе слово, стала она Годуново-Любли́но. Исторического обоснования второго имени ученые не нашли, скорее всего его дали ради красоты названия. Как ни странно, именно второе имя стало впоследствии основным, но с ударением на последний слог.

В 1790 г. деревня из пяти дворов перешла к княгине А. А. Урусовой, которая в 1800 г. продала Люблино́Н. А. Дурасову. С этого времени история Люблино приобретает новое развитие. Николай Алексеевич был очень богат, к тому же полюбил это место, поэтому вкладывал огромные средства в развитие своей усадьбы. В 1801 г. был выстроен господский дом с колоннадами и кирпичными хозяйственными постройками. Дурасов создал театральную труппу, которая обучалась тут же, в Люблино, и выступала в новом здании театра при усадьбе. При барском доме был разбит пейзажный парк и обустроен пруд, создана оранжерея. В доме устраивались шикарные приемы, на которых присутствовало высшее московское общество.

В войне 1812 г. Люблино не пострадало, так как французам приглянулись барские склады припасов и винные погреба. Французы предпочли остановиться в комфортных условиях Люблино, а не разрушать его.

После смерти Дурасова в 1818 г. имение перешло его родственникам, затем генерал-майору А.А. Писареву. В XIX в. Люблино становится дачным местом, где состоятельные москвичи останавливались на один день или целое лето. После смерти Писарева его жена перепродала село Люблино богачу Н.П. Воейкову, а тот - Голофтееву и Рахманину. Они продолжили развивать привлекательность села как дачного поселка. Так, в 1866 г. здесь останавливался Ф. М. Достоевский, где он работал над «Преступление и наказание».В 1873 г. предприниматели Рахманин и Голофтеев перевезли в Люблино деревянную церковь с выставки в Кремле.

Новая история района Люблино

Строительство Курской ж/д дороги стало причиной появления ж/д станции Люблино-Дачное. Это способствовала расширению дач за пределы усадьбы и появлению дачного поселка Новый. В 1890-хземли рядом с поселком были выкуплены городом, который устроил на Люблинских полях огромные очистные фильтры и станцию аэрации. Очищенная вода использовалась в сельском хозяйстве. Когда необходимость в этих полях отпала, на них стали возводить дома, в том числе и многоэтажные. В 1923 г. началась активная застройка домами и сооружениями в 2-6 этажей.

После революции в господском доме устроили школу, а затем клуб железнодорожников, а с 1925 г. - отделение милиции. В1924 г. в церкви разместился комсомольский клуб, а в 1928 г. ее перенесли в село Рыжево. Барский парк превратили в городской, установили в нем громкоговоритель. Оранжерея сгорела. Усадьба начала постепенно разрушаться.

В 1925 г. село стало городом, при этом поглотив близлежащие деревни, села и дачные поселки. В истории Люблина началась новая эпоха. В 1932 г. построен Литейно-механический завод, вокруг которого началось строительство целого городка. Были выстроены новые жилые дома, Дом культуры, поликлиника, столовая.

В 1960 г. подмосковный город Люблино вошел в состав столицы, сначала в Ждановский район, а с 1969 г. - в Люблинский. В 1991 г. город разделили на две части, а район на пять округов. Один из них стал нынешним районом Люблино, в котором проживают более 170 тысяч человек.

Достопримечательности района:

• Люблинский пруд, созданный Н.А. Дурасовым на реке Чурилихе (Голеди) одновременно с постройкой своей усадьбы. Площадь пруда почти 17 га, глубина около 2,5 м. Пруд, находящийся посреди Люблинского парка, не пригоден для купания и катания на лодках. Иногда на его берегах можно увидеть любителей рыбалки, т.к. в пруду водится много рыбы;
• Люблинский парк, заложенный при усадьбе Дурасовых как пейзажный парк. Сегодня располагается на территории Люблино и Текстильщиков. Вход свободный;
• Усадьба Дурасовых на ул. Летней, построенная в начале XIX в. по проекту архитектора И.В. Еготова. Сохранено несколько зданий усадьбы;
• Храм патриарха Тихона, построенный в 2001 г.

Задумывались ли вы когда-нибудь о прошлом улицы, на которой живете? Какие исторические личности могли вершить свои дела на этой земле сто, двести лет тому назад, кто проживал там, где сейчас стоит ваш дом и считал это место своей вотчиной? Сотрудники компании "Дверь Экспо" - производителя входных и межкомнатных дверей, однажды заинтересовались историей Москвы и шаг за шагом предлагают вам окунуться в прошлое столицы. Сегодня пришла очередь заглянуть в район Текстильщики: наши мастера узнали много интересного об этой местности и теперь с удовольствием приоткрывают завесу тайны прошлого современного округа.

От ворон к запрудам: первые летописи о жителях района

История этих мест начинается с глубокого средневековья – первые записи датируются началом XIII века. Тогда на берегу двух рек стояла загадочная деревенька под названием Грайвороново. По легенде имя свое она получила из-за большой стаи обитающих здесь черных ворон, которые были оберегом для жителей поселения. Наступившие Смутные времена опустошили земли древнего села, но к концу 17 века священнослужители кремлевского Успенского собора вновь заселили деревню крестьянами. Новые жители побаивались темной истории этих мест, что не мешало им однако устроить на речке Коломенка плотину и доходный пруд, в котором они разводили рыбу в садках. Потому поселок вскоре и стал зваться Садками.

Русская история и название Текстильщиков

В период своего царствования Петр I решил отобрать у священников село, чтобы подарить его князю Трубецкому - вернувшемуся из шведского плена любимцу императора. После его смерти имение унаследовала внучка князя Екатерина Голицына. Она заботливо принялась расстраивать поселок: здесь возвели двухэтажную постройку с мезонином, укрепили плотину на пруде, а мельницу вскоре отдали в аренду купцу Дьякову, который собирался устроить здесь полотняную фабрику. Эти намерения, хоть и стали основополагающим в судьбе района, который и Текстильщиками-то назван именно благодаря такому начинанию, но доведены они были до ума гораздо позже. Годы спустя владелица поселка скончалась от длительной болезни, и хозяйство получил ее муж – князь Голицын. В память о любимой супруге он построил здесь известную в Москве Голицынскую больницу, открывшую свои массивные двери всем страждущим. После него деревней владел родственник – граф Алексей Головкин, следом за ним земли перешли во владение к генералу Александру Чесменскому. Писатель Жихарев отметил в своей рукописи деяния генерала: «новый хозяин открыл прекрасною фабрику разных машин и орудий земледельческих». В те дни было модно приезжать сюда, чтобы созерцать устройство фабрики на английский манер и восхищаться большим штатом работников. Перед кончиной Чесменский продал Садки штаб-лекарю Ивану Цемшу.

Начало текстильной деятельности и знаменитая мануфактура

В середине 18 столетия земли будущего округа отдали в управление чешскому купцу 3-й гильдии Игнатию Музылю. Тот сразу же принялся развивать фабричное производство в Садках: сперва запрудил речку Грайвороновку, а после построил шерстяную фабрику с водяным приводом и паровым двигателем. Здесь, в цехах расширяющейся мануфактуры было занято 63 рабочих, производивших и окрашивавших сукно, которое шло на продажу внутри страны и за ее пределы – в Китай. Но владелец фабрики оказался довольно корыстным, скупым и плохо уживался со всеми окружающими его людьми. Шесть лет он судился с крестьянами из-за лугов, никак не уживался хозяин и со своими рабочими, постоянно используя труд подростков. Однажды он обвинил в случившемся на фабрике пожаре юного мальчика, которого впоследствии несправедливо уволили. И после еще одного разбирательства в суде, мальчика оправдали за неимением улик, доказывающих его преступление.

После инцидента сведения о фабрике теряются, потому что отпрыски фабриканта выбрали совсем другой жизненный путь, не став продолжать дело отца. Сын его завоевал славу известного артиста, основав вскоре актерскую династию Музылей-Рыжовых в Малом театре. Москвичи до сих пор помнят народных артистов СССР Варвару Рыжову и ее сына – Николая Рыжова.

Позже часть деревни была выкуплена и новым владельцем становится купец Китаев, который планировал отстроить здесь дачные домики. Вторая же часть досталась купцу Остерриду, открывшему в этой местности бумажно-набивную фабрику с 300 рабочих. Немного позже фабрика меняет владельца на немецкого купца Карла-Адольфа Аибиша, затем ею управлял уже сын, а после вдова, приказавшая обустроить на Курской железной дороге остановку Чесменскую. Известно также, что на фабрике в юности работал будущий известный пролетарский поэт Шкулев, получивший производственную травму руки.

В середине 20 века здесь активно строилась Курская железная дорога, часть земли раздали в аренду овощеводам, выращивающих свои урожаи в теплицах, в другой части района открылись трактиры разных владельцев. С наступлением революции фабрику закрыли, а широкие сады и усадьбы вскоре стали местом отдыха для членов профсоюза текстильщиков – ветеранов и инвалидов труда. На территории остался старый двухэтажный дом Голицына с мезонином, не утративший прежней красоты, и 12 дач с верандами, балконами и крашенными деревянными дверями. Тогда-то и переименовали железнодорожную платформу, дав ей название «Текстильщики», которое сохраняется в обиходе по сегодняшний день.

Текстильщики современной Москвы

В настоящий момент здесь имеются две ветки метро «Волжская» и «Текстильщики», а сам район остался промышленным, вмещая в свои границы 13 крупных предприятий. В округе создана большая сеть общеобразовательных учреждений, организаций культуры и спорта – библиотеки, музыкальные школы, театры, музеи, клубы и спортивные центры. На земле современного района расположен самый крупный спортивный комплекс «Москвич» со стадионом, ледовым дворцом, теннисными кортами и биллиардными клубами. Район все время застраивается комфортабельным высотным жильем вместо устаревших построек. В этом управе района и его жителям помогает компания "Дверь Экспо", предоставляя покупателям большой выбор своей продукции. Ведь ни одно жилище не считается законченным без качественных межкомнатных и входных дверей. А специалисты компании всегда готовы ответить на вопросы о материалах дверей и произвести качественную установку лакированных, пластиковых, шпонированных дверей или удобных дверей «гармошка».

1.
Люблино, как местность на юго-востоке Москвы, впервые упомянуто в документах XVI века, а уже к середине XIX века Люблино было известно, как пригородная усадьба. С проведением в 1870-х годах железной дороги здесь возникли пристанционные мастерские и посёлок железнодорожников. В 1925 году Люблино стало новым городом Московской губернии, правда, мало чем отличаясь от других соседних посёлков и деревень: Текстильщики, Печатники, Перерва, Батюнино, Курьяново и Марьино. Все они располагались вдоль железной дороги Курского направления и представляли собой обыкновенные подмосковные деревни, с избами в три окна и резными наличниками на них, садами и огородами, с первыми советскими тракторами на окрестных полях и гуляющей по лугам скотиной.
Несколько невысоких каменных домов, кварталы серых бараков, дачные домики да деревенские избы – вот и всё Люблино накануне большой стройки тридцатых годов прошлого века. В 1930 – 1940 годы в его состав вошли некоторые окрестные населённые пункты: Кухмистерский посёлок (бывший Китаевский – Китаевка), Перерва, Поля Орошения и деревня Печатниково.
После войны, в конце 1940-х – начале 1950-х годов, стали застраиваться каменными зданиями Текстильщики и Курьяново со своей особой архитектурой, присущей маленьким провинциальным городкам. На центральной площади стоял памятник Ленину с традиционно протянутой рукой, напротив него располагался Дом Культуры с колоннадой и треугольным фронтоном на фасаде, а в разные стороны от центра разбегались прямые улицы и бульвары с цветочными клумбами, где в густой тени зеленых насаждений прятались двухэтажные домики с высокими шатровыми крышами.
В семидесятом году на месте старых деревень Печатники и Батюнино начали возводить новые многоэтажные жилые корпуса. И только позже всех, к концу семидесятых, пришло массовое жилищное строительство в Перерву и Марьино, впечатляя своими темпами и масштабностью и без сожаления расставаясь с прошлым, деревянным, кружевным.
Марьино, скорее всего, было названо по имени княгини Марии Ярославны, матери великого князя Ивана III, организовавшей это древнее поселение в низовьях Москвы-реки. Старинное село Перерва стояло на высоком берегу старицы той же Москвы-реки, неожиданно изменившей, прервавшей, своё прежнее течение и потёкшей по новому руслу, уже ближе к соседнему подмосковному селу Коломенское. В Перерве находится Николо-Перервинский монастырь, стоящий посреди села, одной стороною выходя на Центральную Шоссейную улицу, а другой спускаясь к излучине Москвы-реки.
Как гласит предание, этот монастырь был основан ещё в XIV веке вдовой князя Дмитрия Донского Евдокией. Видимый издалека, высился над деревенскими домами монастырский комплекс со стройным белокаменным Никольским собором XVII века и более поздним, огромным и помпезным, сложенным из красного кирпича, собором Иверской Божией Матери, корпусами и палатами, въездными воротами, стенами и башнями XVII – XIX веков.
На противоположной от Перервы стороне железной дороги, за станцией с одноимённым названием, между деревней Марьино и Южным проездом (ныне Иловайская улица), в обрамлении сараев и зелёных палисадников стояли многочисленные длинные приземистые бараки. В них жили в основном областные лимитчики, завезённые ранее в качестве дешёвой рабочей силы для ударных московских строек.
В до- и послевоенные годы повального дефицита жилья местный и приезжий люд помимо бараков ютился ещё и в тёмных удушливых подвалах домов, и в вырытых сырых землянках, и в вагонах-теплушках, стоявших в тупиках на путях-накопителях между станциями Перерва и Депо. А ещё дальше по дороге вдоль путей, рядом с карьером, было тайное кладбище пленных немцев, работавших в Москве и области после войны.
В своё время название Люблино Дачное подмосковная железнодорожная станция получила не случайно. Густо заросшая сосновым лесом вперемешку с лиственицами, липами и дубами холмистая местность между уходящим на север, в сторону Кузьминок, Люблинским прудом и крестьянскими домами вдоль части Астаповского шоссе и Московской (ныне Люблинской) улицей, с давних пор привлекала к себе внимание богатых и именитых людей. С восьмидесятых годов XVII века поместьем владели знаменитые Годуновы. Позднее имение принадлежало князьям Прозоровским и было так любимо хозяевами, что получило своё теперешнее название – Люблино.
В 1800 году усадьбу приобрёл богатый московский помещик, действительный статский советник, отставной армейский бригадир Николай Алексеевич Дурасов (1760 – 1818 г.г.). В 1801 году по его заказу архитекторы Р. Р. Казаков и В. И. Еготов спроектировали и построили на холмистом берегу речки Голяди, превращённой в обширный пруд, целый комплекс загородной усадьбы. В него входил главный дворец, в точности повторяющий форму и пропорции ордена-креста Святой Анны, полученный Н. А. Дурасовым от Павла I, здания крепостного театра и театральной школы, конный двор, оранжерея и парк в английском стиле.
В дореволюционных путеводителях писали: «Несмотря на курьёзность замысла, Люблинский дворец является одним из самых интересных подмосковных памятников». В залах своего роскошного дворца хлебосольный хозяин усадьбы устраивал званые обеды, балы, празднества и приёмы, сопровождавшиеся игрой оркестра. Праздники славились на всю Москву и привлекали столичную знать. В мае 1818 года, незадолго до смерти армейского бригадира, его театр и оранжерею посетила вдовствующая императрица и пришла в восторг от увиденного представления.
После скоропостижной смерти Н. А. Дурасова усадьбой Люблино владели его родные сёстры, а во второй половине XIX века главный дворец и остальные усадебные постройки вместе с обширными прилегающими территориями перешёл к купцам Рахманину и Галафтееву. А они, не долго думая, приспособили их под дачи и стали сдавать всем желающим в аренду. Рядом с дворцом стояла красивая деревянная церковь Петра и Павла, в 1928 году разобранная и увезённая атеистами-большевиками в подмосковное село Ежёво Егорьевского уезда.
В XIX веке в разное время приезжали на свои дачи в Люблино писатели Н. М. Карамзин и Ф. М. Достоевский, председатель любителей российской словесности академик Ф. И. Буслаев, живописцы В. И. Суриков и В. А. Серов. В деревне Печатники жил поэт Ф. С. Шкулёв, автор популярной в своё время песни «Мы – кузнецы, и дух наш молод». Даже вождь мирового пролетариата В. И. Ульянов-Ленин всё лето 1894 года гостил в кругу семьи на даче в Люблине.
29 июня 1904 года шедший с юга на Москву ураган затронул Люблино и погудел в нём на славу. Обрушившийся на дачный посёлок чёрный вихрь порушил деревенские дома, сбросил с купола дворца скульптуру бога Аполлона, заменённую впоследствии на новую скульптуру геркуланянки в античной одежде, повалил столетние деревья в усадебном парке, «выпил» пруд с коллекционными золотыми карпами, «выплюнув» ценных рыб аж в районе Лефортова в Яузу.
Здоровый сосновый воздух, зеркальная гладь Люблинского пруда, близость Москвы и удобство сообщения по железной дороге, а, главное, цены, в несколько раз дешевле по сравнению с теми же дачами по Ярославской дороге – всё это способствовало быстрому и популярному заселению дачниками Люблина. От самой станции вела широкая липовая аллея к Московской улице, вдоль которой выстроились крестьянские избы. К северу от них, под густым шатром вековых деревьев стояли одно- и двухэтажные дачные домики: у кого побольше, побогаче, у кого поскромнее, не отличаясь от соседних, деревенских.
После октябрьского переворота 1917 года многие владельцы дач, как летних, так и тех, в которых жили круглый год, покинули не только свои насиженные места, но и самую Россию отнюдь не по собственной воле, а, по мнению большевиков, явно не вписываясь в пролетарские предначертания светлого будущего. Их дачные домики были конфискованы Советами под учреждения местной власти и её работников. Кто-то из прежних домовладельцев остался доживать свой век в их строениях: либо от невозможности уехать в силу ряда причин, либо слепо веря в новую власть и мировую революцию, либо просто в надежде на извечное русское «авось пронесёт и не тронут».
Проходил год за годом, и от более, чем скромной жизни в условиях диктатуры пролетариата, мало что осталось от былого облика дворянства старых владельцев люблинских дач, заведомо уплотнённых властями по соображениям социалистической целесообразности. Так и жили в новой советской эпохе эти барынки из ушедшего в историю девятнадцатого века, как тихие серые мышки в своих чеховских «домах с мезонином».
Вместе с постройкой железной дороги от станции Люблино в сторону дачного посёлка была проложена широкая тенистая липовая аллея, после революции получившая название Октябрьская (ныне Тихая) улица, а в просторечии – аллейка. У самой станции и на часть аллеи до её пересечения с Московской улицей выходили в основном мелкие бытовые заведения: разные магазинчики, лавочки, киоски, мастерские. Была среди них и одна довольно примечательная парикмахерская, в которой стригли и брили старым дедовским способом мастера своего дела.
Когда сидящий в кресле клиент был уже подстрижен, мастер (преимущественно женщина) оборачивалась в глубину зала и зычным голосом командовала:
– Прибор!
Открывалась дверь, и оттуда появлялась шустрая «бабушка божий одуванчик» с подносом на руках, где стояли готовые к бритью блестящие металлические приборы с горячей водой и мыльной пеной, кисточкой-помазком, полотенцем и опасной бритвой, которую периодически точили на висевшем сбоку от зеркала кожаном ремне. Процесс бритья был довольно долог и трудоёмок, но терпеливый клиент оставался доволен, разглядывая после горячего компресса свои гладко-выбритые щёки, сияющие, как надраенные бока самовара.

2.
После пересечения с Московской улицей по обеим сторонам липовой аллеи начинались дачные домики, в одном из которых под номером восемнадцать когда-то жили мои близкие родственники. Дом был небольшой и красивый, даже изящный, явно отличаясь от других соседних домов, на невысоком фундаменте, двухэтажный, с мезонином, смотрящим в палисадник под окнами первого этажа и густую, тенистую аллею за ним. К правому торцу дома была пристроена террасса со ступеньками на входе, с которой крутая лестница вела на второй этаж.
За входной калиткой в высоком частоколе забора открывался внутренний, поросший травою, дворик со старым огромным раскидистым тополем, побитым молнией, но ещё живым, отбрасывающим свою тень чуть ли не на весь двор и дом. Со стороны заднего двора была ещё одна террасса с теми же деревянными стёртыми ступеньками при входе, по которым заходили в дом.
На первом этаже дома за крохотной тесной прихожей следовала кухонька со сложенной из кирпича небольшой печкой. Из кухни и прихожей двери вели в светлую, с окнами на улицу, и тёмную комнаты. По левую сторону от террассы на заднем дворе была ещё одноэтажная пристройка к дому с квадратной комнатушкой и кирпичной печуркой. Опоясывали двор летняя уборная да обитые ржавой жестью сараи с дровами, разной рухлядью и прочим барахлом.
На Садовой (ныне Летней) улице, начинавшейся от дворца Дурасова и шедшей параллельно берегу Люблинского пруда до проспекта Ленина (ныне Краснодонская улица) стояла городская школа №4, впоследствии №1144. Это было построенное в стиле провинциальной гимназии двухэтажное кирпичное здание с входной парадной лестницей посередине и длинными коридорами с чередою классов по этажам. Из окон школы просматривался противоположный берег пруда со старыми постройками начала XX века. В школу можно было ходить по аллейке, то бишь Октябрьской и Кооперативной (ныне Ейская) улице, но ребятня шла напрямик через дворцовый парк и через лаз в отогнутых железных прутьях в невысоком заборе – так было ближе.
Подмосковное Люблино, ставшее для моей бабушки по отцу Василисы Васильевны и её детей второй малой родиной, поначалу мало чем отличалось от их далёкой Александровки на Тамбовщине, откуда они приехали в конце двадцатых годов, спасаясь от раскулачивания. Была в Люблине одна центральная Московская улица с несколькими каменными зданиями, смотревших свысока на деревенские избы и дачи, утопавшие в садах, белоснежно цветущих весною и пламенеющих листвой по осени. В противоположном конце улицы начинались поля орошения, где на самом краю города с 1904 года заработали поля Люблинской станции аэрации городских сточных вод, а перед ними простирались серые унылые кварталы деревянных бараков. От того и другого уже давно остались одни воспоминания.
Довоенное Люблино – это тенистые укромные аллеи среди дачных домиков, улочки и переулки, тишину которых нарушали редкие проезжающие машины, цоканье копыт запряжённых в повозки лошадей да шум проносящихся невдалеке поездов железной дороги. По обеим сторонам Московской улицы, на всём её протяжении от люблинского пруда до пересечения с улицами Верхние и Нижние Поля, когда-то росли огромные старые липы, смыкавшиеся кронами над проезжей частью. Говорили, что это часть специально построенной и усаженной липами дороги для проезда Екатерины II в её загородный дворец в Царицыне, не такой уж и далёкий отсюда.
Двести лет высились могучие деревья, давая людям свежий воздух и тенистую прохладу летом, выстояв под ураганами и бомбёжками, а не устояли в конце двадцатого столетия перед реконструкцией Люблина. Сначала спилили и выкорчевали кряжи, проложили параллельную улицу с движением в обратном направлении, а потом из обеих двухполосных улиц сделали одну сплошную шестиполосную магистраль – этакий местный Бродвей. Ну, что ж, удобства передвижения дороже родной природы.
Словно вспомнив о своём статусе подмосковного города, стало Люблино при Советской власти активно строиться. Чуть ли не вся Московская улица в начале тридцатых годов была объявлена ударной стройкой. От Октябрьской улицы и до завода им. Л. М. Кагановича (ныне Люблинский литейно-механический завод) возводились пяти- и шестиэтажные кирпичные дома – в основном для работников литейки – оштукатуренные и покрашенные в весёлый розовый цвет. Не зря же сказал товарищ Сталин: жить стало лучше, жить стало веселее.
До революции 1917 года этот завод носил имя своего прежнего хозяина – француза Можиреза. Новая власть любезно освободила его от этой должности, прогнав восвояси на его историческую родину, и национализировала предприятие, дав ему имя нового коммунистического идола. Но ставшее нарицательным для местных жителей имя фабриканта-француза настолько закреплось в их памяти, что ещё долго они называли им окрестности завода:
– Куда пойдём?
– На Можирез.
– Где ты был?
– На Можирезе.
От железнодорожной станции Люблино Дачное брала своё начало Вокзальная (ныне Кубанская) улица. На её перекрёстке с Московской возвели большой красивый жилой дом со сквозными арками во двор, балконами, колоннами и лепными карнизами. В народе его прозвали «татарским» из-за того, что был он заселён обеспеченными татарами, купившими в нём себе квартиры. Это к концу двадцатого века потянулся в Москву народ с юга, жители «братского Кавказа» с их коммерческой и криминальной жилкой.
А до и после войны в Люблино было много татар, работавших дворниками. Их охотно брали на эту считавшуюся непрестижной, работу, так как были они исполнительными и, самое главное, непьющими, свято чтившими заповеди Корана, запрещавшего пить мусульманам. Помимо уважения со стороны это, видно, давало им немалую экономию в средствах по сравнению с изрядно поддававшими отечественными дворниками. Вот и могли они себе позволить купить квартиру в большом доме на центральной улице, в отличие от прочих коренных жителей, вкалывавших за гроши на заводах и стройках и всю жизнь ютившихся в многонаселённых коммуналках или в своих домах-развалюхах.
После войны по всей Московской улице строились новые высокие красивые дома, а на её перекрёстке с улицей Калинина ещё в 1943 году возвели монументальное здание с колоннами и лепным фронтоном, где разместился Индустриально-педагогический техникум, впоследствии преобразованный в Колледж. А в конце Московской улицы на месте прежнего довоенного железнодорожного училища появился одноимённый техникум, ставший тоже Колледжем.
Когда в 1960 году Люблино из подмосковного города стало Люблинским районом столицы, с парковой, липовой аллеи у дворца Дурасова перевели на Вокзальную улицу райотдел милиции, занявший весь первый этаж жилого дома. А в дом напротив – райвоенкомат, дотоле размещавшийся на Московской улице, у самой железной дороги, возле пруда, откуда в своё время в годы войны уходили на фронт жители Люблина.
Потом снесли целый квартал одноэтажных домишек в зарослях садов и возвели типовой кинотеатр «Алтай» рядом с довоенным ещё «Милицейским» магазином. Далее шёл вытрезвитель, приём стеклопосуды – короче, улица была на все случаи жизни. Чем тебе не конкурент Московской, то бишь, Люблинской улицы за звание местного Бродвея. Только не очень-то хотелось лишний раз появляться в означенных заведениях, разве что в кино да в магазине.
Что касается учреждений торговли, то, как свидетельствует путеводитель по окрестностям столицы двадцатых годов: «В Люблине следует отметить наличие ларька госрозницы, винно-гастрономического магазина «Конкордия» и частной хлебопекарни». В тридцатых же годах в связи с массовым строительством жилых домов первые этажи в них, как правило, отводились под магазины. Три такие торговые точки постоянно были на виду и на слуху у жителей города.
Это уже знакомый «Милицейский» – в соседстве с райотделом милиции на углу Вокзальной и Кооперативной улиц; на перекрёстке Московской и улицы Калинина (ныне Краснодарская) – так называемый «Серый» универмаг в доме, построенном из серого кирпича; и, наконец, «Белый» магазин – на перекрёстке Октябрьской и Московской улиц: двухэтажное (не сохранившееся) здание, выкрашенное снаружи белой краской, с продмагом на первом и универмагом на втором этаже, куда вела посередине магазина парадная лестница со стёртыми от времени каменными ступенями.
Все три названия – «Белый», «Серый» и «Милицейский» наряду с «Можирезом» стали нарицательными, и в просторечии употреблялись так, что местные жители, в отличие от посторонних понимали друг друга с полуслова, заведомо зная, о чём идёт речь в их разговоре:
– А что я на днях купила в «Белом»!
– В «Сером» тоже что-то выкинули – очередь была большая.
– Я вчера в «Милицейском» полдня простояла – вот это очередь!
– И на «Можирезе» народ за чем-то ломился – шуму было.
Как раз в «Белом» магазине и работала моя тётушка Прасковья Михайловна Милованова продавцом хлебного отдела на первом этаже от начала тридцатых годов до выхода на пенсию в 1963 году. Помню, ещё ребёнком, в конце пятидесятых годов прошлого века мы с родителями ездили в гости к тёте Пане в Люблино. Прежде, чем зайти к ним в дом на аллейке, заворачивали по пути в Белый и направлялись к хлебному отделу, от которого шёл такой ароматный дух свежеиспечённого хлеба, что только слюнки текли.
Подойдя к витрине, с выложенными на ней буханками и батонами, мы здоровались со стоящей за прилавком всегда приветливой тётей Паней. Я получал из её рук в гостинец какую-нибудь свежайшую, ещё тёплую, вкуснющую булку и уплетал её за обе щеки. А Прасковья Михайловна, простояв за магазинным прилавком с утра до вечера тридцать с лишним лет, заработала себе в итоге невеликую пенсию да больные ноги, отчего и прожила на белом свете всего-то шестьдесят два года.
Не легче была работа и у её сестры, Ольги Михайловны, тремя годами её моложе. Работала моя тётя Оля на железнодорожной станции Люблино, в ремонтной бригаде, ворочая со своими подругами тяжеленные шпалы и заколачивая в них стальные костыли, лишний раз убеждая в силе слабого пола. Была она и дворником: в зимние морозы сгребала лопатою снег и колола ломом лёд, в летнюю жару и пыль подметала метлою тротуары, а по осени, в дождь и ветер, убирала обильную опавшую листву и не менее обильный людской мусор вдоль по аллейке и возле достопамятного Белого магазина.

3.
Но не одним насущным хлебом – в буквальном и переносном смысле – жило довоенное Люблино. Сразу после Октябрьского переворота в главном доме усадьбы Дурасова была устроена школа 2-й ступени. Затем её сменил клуб железнодорожников им. III Интернационала. Соседнюю Петропавловскую церковь отдали под комсомольский клуб.
В 1930 годы на пространстве между Вокзальной, Курской и Советской (ныне Ставропольская) улицами было сооружено новое, довольно замысловатое по конструкции, здание Дома Культуры им. III Интернационала. В нём для люблинских рабочих крутили фильмы, устраивали танцы и разнообразные культурно-массовые мероприятия. Не знаю, как до, но после войны народ по-своему воспринимал это данное свыше в порыве революционного энтузиазма название Дома Культуры:
– Пошли в кино!
– Куда?
– Да в «Третий».
Просто в «Третий» и никакого «Интернационала», который ещё надо было выговорить. А на месте находившегося рядом с «Третьим» старого стадиона был разбит молодой парк с аллеями и дорожками, цветочными клумбами и скамейками вокруг них, тенистыми деревьями и подстриженными кустами. Сам же стадион был перенесён на новое, более просторное место по Октябрьской и Красноармейской (ныне Тихой) улице, по соседству со старым люблинским рынком.
Рынок тот был небольшим, с высоким глухим деревянным забором, воротами и прилавками. Торговали на нём всякой всячиной: выращенными на своих огородах овощами и фруктами, мясом и молоком, одеждой и обувью, мебелью и разным ширпотребом. Много было старья, трофейного и краденного. Всё это продавали, меняли, толкали – всего хватало. И продавцы-то были все свои – «не то, что нынешнее племя» с юга. Только в середине шестидесятых годов эту лавочку прикрыли по случаю открытия нового большого крытого колхозного рынка в Текстильщиках и расширения соседнего стадиона «Локомотив».
На месте снесённого старого рынка появилось ещё одно футбольное поле, а на главном, помимо районных и городских матчей проводились матчи дублёров союзного чемпионата. Можно было воочью увидеть будущих звёзд отечественного футбола. Зимою поле стадиона заливали, и по вечерам под свет и музыку устраивали катание на коньках по льду.
Весной и осенью у главного входа на стадион собирались людские толпы и среди них стриженые парни в старой одежде и с рюкзаками за плечами. Всё это оглашалось переливами гармошек, бренчанием гитар и разноголосым, разухабистым пением. Так ежегодно провожали люблинскую молодёжь в армию на призывном пункте, находившемся как раз на стадионе «Локомотив».
Возвращаясь к Домам Культуры, скажу, что был в Люблине ещё один такой – на Можирезе, среди старых двухэтажных домов, недалеко от завода Кагановича. Подобно Курьяновскому был он с колоннами и лепным фронтоном на фасаде, где тоже были фильмы в зрительном зале, а в фойе – танцы и буфет. От этого ДК параллельно Московской шла улица, которой в юбилейный для страны год дали громкое название «проспект Сорок лет Октября». И тянулся он среди трущобных каварталов и унылых бараков для люблинских рабочих.
В противоположном конце проспекта, недалеко от «милицейского» магазина находилась популярная в своё время баня с парилкой и непременным пивом. За «милицейским» начиналась Кооперативная улица, где после войны стояли дома общежитий для приезжих лимитчиков местного СМУ. Дальше улица упиралась в усадьбу Н. А. Дурасова.
После революции 1917 года новая власть национализировала усадьбу и по-хозяйски расположилась в ней. В господском доме, помимо школы и затем клуба, находилось отделение милиции, остальные ведомственные учреждения, в том числе горсовет, кооператив ТПО и др., также занимали бывшие постройки усадьбы Дурасова и некоторые конфискованные близлежащие дачи. В усадебной церкви местные активисты уничтожили интерьеры в алтарной части и устроили там «уголок безбожника», пока, наконец, её совсем не закрыли и разобрали.
Парк использовался, как городской сад: в нём был установлен громкоговоритель, и по праздникам играла музыка. После вывода клуба в 1930 годах главный дом сильно обветшал и одно время никак не использовался. Только после войны дворец был частично отремонтирован для Института океанологии АН СССР. В 1950 годах его уже капитально отреставрировали и восстановили живопись интерьеров, а в начале нового века открыли в нём музей и концертный зал.
А вот усадебному парку повезло меньше: он запущен и частично вырублен. Центральную часть его занимает парк культуры и отдыха с различного рода увеселениями в виде аттракционов, открытой эстрады с киноустановкой, танцплощадки, шахматно-шашечного клуба, читальни и пр. От бывшей Вокзальной улицы к главному входу в парк вела улица Горького, оставшаяся сейчас в виде небольшой липовой аллеи.
А сразу за входом одна из парковых аллей вела налево к небольшому одноэтажному дому. Где-то до середины шестидесятых годов это был знаменитый в своём роде местный, никогда не пустовавший, бильярд. В доме было два зала, в каждом из которых стояли столы, покрытые зелёным сукном, куда приходили сыграть партию много желающих – от начинающих до признанных мастеров.
В моей детской памяти остались мягкие летние сумерки в парке, яркий свет из окон дома с маленьким крылечком, громкие оживлённые голоса игроков и стук бильярдных шаров, стремительно скользящих по зелени столов. Было одновременно интересно и боязно малолетнему пацану заглянуть туда. А теперь уже нет этого домика с бильярдом, да и сам парк стал каким-то опустелым и сквозным, только молодёжная дискотека бьёт по ушам децибелами ревущих колонок. Когда-то на её месте, на веранде, заросшей густым плющом, днём играл духовой оркестр, а по вечерам для молодёжи моего поколения 1970-х годов – ансамбль «Кудесники».
Ни одно из специально выстроенных в Люблино под дачу зданий не сохранилось, как не сохранились и старые названия улиц. Особенно после 1960 года, когда Люблино вошло в состав Москвы, и канули в историю местные улицы Садовая и Бородиновка, Московская и Вокзальная, Ленина и Кирова, Горького и Калинина, Октябрьская и Красноармейская, Советская и Кооперативная. Им на смену пришли в основном названия городов юга России – на большее выдумки у наших чиновников не хватило.
А ведь когда-то, в те далёкие от нас 1930-е годы по этим улицам гуляли мои родные, молодые и счастливые Прасковья Милованова с мужем – Сергеем Моисеевым, впоследствие без вести пропавшим в августе 1942 года в боях под Сталинградом. Здесь же, зелёными люблинскими улочками, ходила в свободные летние вечера и моя тётя Оля с подругами, чтобы наутро снова ворочить с ними тяжеленные шпалы на железной дороге. Чудом уцелевшая от раскулачивания бабушка Василиса Васильевна приводила в усадебный парк своих внучат – моих старших двоюродных братьев и сестёр.
Быть может, мой дядя Егор, перед тем, как уйти в 1934 году служить на тихоокеанский флот, ходил смотреть в парке фильмы «Путёвка в жизнь» и «Чапаев», а в феврале 1942 года погиб на северо-западном фронте под городом Демянском. Мой отец с одноклассниками школы 1940 года выпуска гулял короткой июньской ночью в аллеях парка и на берегу люблинского пруда встречал рассвет. А через два с половиной года в январе сорок третьего он с теми же семнадцатилетними мальчишками ушёл на фронт, был тяжело ранен и, слава Богу, вернулся с войны.
Всё это невольно всплывает в памяти, когда проходишь, не спеша, по непривычно тихой в наше время и чудом сохранившейся среди современных небоскрёбов, тенистой липовой аллее от станции Люблино до дворцовой усадьбы Дурасова – от светлого несмышлённого детства до грустной умудрённой старости.

Целищев Владимир Владимирович

Текстильщики

Территория и границы

Граница района «Текстильщики» проходит по:

по северной границе Люблинского пруда, далее по оси полосы отвода Курского направления МЖД , оси Волгоградского проспекта , осям полос отвода: Малого кольца и Курского направления МЖД, Симоновской подъездной ж. д. ветки, подъездной ж.д. ветки, далее на юго-восток (400 метров) по оси северо-восточного проезда Волжского бульвара , оси Окской улицы , далее, пересекая Волгоградский проспект, по оси юго-западного проезда Волжского бульвара и Краснодонской улицы до Люблинского пруда.

Таким образом район граничит с районами «Нижегородский » (на севере), «Рязанский » (на северо-востоке), «Кузьминки » (на востоке), «Люблино » (на юге) и «Печатники » (на западе).

История района

Территория, которая ныне относится к району «Текстильщики», была ранее известным пригородом Москвы. Здесь располагались деревня Грайвороново , сельцо Садки .

После включения в состав Москвы

Территория была включена в состав Москвы в 1960 году и стала районом массовой жилищной застройки.

С 1960 по 1969 год территория современного района входила в Ждановский район, а затем территория к югу от Волгоградского проспекта была отнесена к Люблинскому району.

Современность

В начале 2000-х гг. жители района обратились к властям с просьбой построить православный храм напротив дома № 8 по Волжскому бульвару, на что был дан официальный отказ из-за наличия в этом месте подземных коммуникаций. Однако к концу 2000-х гг. появилась информация о строительстве на этом месте мечети. После многочисленных протестов и действий местных жителей, власти отказались от этой идеи, сообщив, что на этом месте будет разбит парк или построен детский сад.

В марте 2012 года жители района создали региональную общественную организацию «Народный Совет района Текстильщики».

Население

Транспорт

Метрополитен

Ж/Д транспорт

Расположена на Московско-Курском направлении. Имеет прямое беспересадочное сообщение на Рижское и Смоленское(Белорусское) направления.

Автобусы

29, 54, 74, 99, 143, 159, 161, 169кф, 193, 228, 234, 623, 633, 650, 703, 725, 861, Вч, Вк, С4.

Троллейбусы

27, 38, 38к, 50.

Напишите отзыв о статье "Текстильщики (район Москвы)"

Примечания

1. . Территориальный орган Федеральной службы государственной статистики по г. Москве. Проверено 25 октября 2010. .
2. www.gks.ru/free_doc/doc_2016/bul_dr/mun_obr2016.rar Численность населения Российской Федерации по муниципальным образованиям на 1 января 2016 года
4. (утратило силу 17 января 1997 года )
12. Фотоотчеты dervishv.livejournal.com/115799.html, ottenki-serogo.livejournal.com/191864.html, mecheti.net/gallery/test/
19. . .
20. . Проверено 16 августа 2014. .
21. . Проверено 31 мая 2014. .
22. . Проверено 16 ноября 2013. .
23. . Проверено 2 августа 2014. .
24. . Проверено 6 августа 2015. .

Ссылки

Центральный Северный Северо-Восточный Восточный Юго-Восточный Южный Юго-Западный Западный Северо-Западный Зеленоградский Прочие улицы:

Отрывок, характеризующий Текстильщики (район Москвы)

О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.

22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…

Садки

По имеющимся в нашем распоряжении данным в XVI в. здесь, при впадении в речку Гравороновку ручья Коломенка, существовала небольшая деревня Курсаково, Гавшино тож. В Смутное время она запустела и превратилась в пустошь. Лишь к концу XVII в. её владельцы, священники кремлёвского Успенского собора, заселили её крестьянами, которые на ручье Коломенка устроили плотину и выкопали пруд. В нём развели рыбу, посадив её в специальные садки, отчего деревня и получила название Садки.

В 1718 г. император Пётр I отобрал у священников Садки с 6 душами мужского пола и пожаловал их своему любимцу, вернувшемуся из шведского плена князю И.Ю. Трубецкому. О судьбе этого небольшого имения при И.Ю. Трубецком, ставшем позднее генерал-фельдмаршалом и сенатором, известно крайне мало. Больше сведений дошло о нём, когда Садки стали принадлежать его внучке Екатерине Дмитриевне Голицыной (урождённой Кантемир). При ней здесь строится двухэтажный дом с мезонином, укреплена плотина и расширен пруд. Мельница при плотине была отдана внаём для устройства полотняной фабрики купцу Н.С. Дьякову. В имении числились 71 душа мужского пола и 75 женского из её дворовых людей. Постоянного крестьянского населения не было. Из 50 десятин земли только 10 использовались под застройку и земледельческие угодья, а остальная территория была занята лесом.

Е.Д. Голицына умерла после длительной болезни в 1761 г. Её муж князь Дмитрий Михайлович Голицын (1721—1793) в память о супруге основал известную в Москве Голицынскую больницу (теперь 1-я градская больница). В 1800 г. Садки (без указания жителей) числились за их родственником графом Алексеем Гавриловичем Головкиным, а затем их владельцем стал генерал Александр Чесменский (1762—1820), внебрачный сын известного деятеля екатерининских времён графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского.

Современник Чесменского С.П. Жихарев писал, что в 1804 г. тот под Москвой «завёл прекрасную фабрику разных машин и орудий земледельческих. Тогда вошло в моду ездить на обозрение этой фабрики, и если бы дорога была лучше, то вся Москва поскакала бы любоваться заведением. Устройство на английский манер и много рабочих людей из англичан…». Приблизительно с этого времени у Садков появляется и второе название — Чесменская дача.

Под конец жизни Чесменский продал Садки штаб-лекарю коллежскому советнику Ивану Христиановичу Цемшу и его жене Ольге Ивановне. В 1826 г. О. И. Цемш попала в долги, просрочив оплату по закладной титулярному советнику Аввакумову, и была вынуждена продать вдове купца Витта «2-ю часть сельца Садки с Чесменской дачей», находившуюся у пруда и составлявшую украшение имения. А в 1832 г. и «1-я часть» с 22 десятинами земли на речке Гравороновке (позднее здесь был построен кинотеатр «Молодежный») была продана выходцу из Чехии временному московскому купцу 3-й гильдии Игнатию Ивановичу Музылю. Так дворянская усадьба полностью перешла в купеческие руки, что сказалось на её дальнейшей судьбе.

И.И. Музыль запрудил речку Гравороновку и построил шерстоотделочную фабрику с водяным приводом от плотины и паровым двигателем, оснащённую 32 станками и 20 «машинами» различного назначения. В начале 1840-х годов на ней трудились 63 рабочих. Здесь производили и красили сукно как для внутреннего рынка, так и для Кяхты — пограничного с Монголией города, через который велась торговля с Китаем. Стоимость произведенной продукции составляла более 100 тыс. рублей. В 1840-х годах современник писал об этих местах, что на пути в «достигаете вы какого-то странного промышленного городка, столпившегося у плотины озера, и видите направо и налево красивые домики хозяев, с садиками, перемешанные с безобразными фабричными строениями, кривыми, слепыми, безоконными. Бывшее имение распродали по частям, лес вырубили, а в самой усадьбе обосновалась фабрика».

Владелец фабрики оказался человеком корыстным и неуживчивым. Отнюдь не нуждаясь в средствах, он более 6 лет вёл судебную тяжбу с крестьянами соседнего Граворонова из-за 3 десятин заливного луга, на котором они косили сено и пасли свой скот. Не ладил купец и с рабочими, среди которых было много подростков. В августе 1849 г. на фабрике случился пожар, в котором был обвинён уволенный мальчик. Только в марте следующего года, после повторного разбирательства в земском и совестном суде, было вынесено окончательное решение: «Парфёна Архипова, как не сознавшегося и ни в чём не уличённого, освободить от суда без всякого взыскания».

Дальнейших сведений об этой фабрике нет, а потомки фабриканта избрали отличный от него путь в жизни: его сын Николай Иванович Музиль (1839—1906) стал известным артистом, основателем артистической династии Музилей-Рыжовых в московском Малом театре. Многие москвичи помнили народных артистов СССР Варвару Николаевну Рыжову (1871—1963), выступавшую в девичестве как «Музиль 1-я», и её сына Николая Ивановича Рыжова (1900—1986).

Около 20 десятин земли в 1849 г. были куплены у Витт купцом Н.Ф. Китаевым, планировавшим здесь развернуть строительство дач. Однако из-за близости фабрик он вынужден был перенести свою деятельность несколько далее от Москвы и более известен дачным строительством на месте усадьбы Самарова Гора близ Люблина, где застроил так называемый Китаевский посёлок, а проданные им земли в Садках в конечном итоге достались предприимчивым мещанам Мочалкиным.

Другую часть — около пруда — ещё в 1838 г. приобрел купец 2-й гильдии К.Ф. Остеррид. Он устроил здесь бумажно-набивную фабрику, на которой было 303 рабочих и производилось продукции на 243 тыс. рублей. Впоследствии фабрику Остеррида приобрёл и перестроил «прусскоподданный» московский купец 2-й гильдии Карл-Адольф Аибиш, живший с семьёй на Чесменской даче. В1874—1877 гг. фабрикой управлял его сын, а затем вдова Эмилия Федотовна, по настоянию которой на Курской железной дороге была открыта в 1881 г. остановка Чесменская.

Многое на новой фабрике отличалось в лучшую сторону: высокие потолки от 4 до 5,5 метров в рабочих помещениях, паровое отопление, освещение с помощью газовых рожков, для получения чистой воды был устроен артезианский колодец с двумя насосами. На значительном удалении от фабрики, в глубине большого сада, в трёхэтажном здании разместились спальни для рабочих с дощатыми койками и артельная кухня для приготовления пищи.

И рабочий день здесь был короче — с 7 часов утра до 8 вечера, месячная зарплата была значительно выше, чем у других владельцев. Но труд был связан с вредными испарениями и резкими перепадами температуры. Земский врач профессор Ф.Ф. Эрисман при обследовании фабрики в 1880 г. обратил внимание на профессиональные заболевания рабочих, связанные с химическим воздействием хлора, кислоты и ядовитых красителей: бронхиальный катар и эмфизему лёгких, нагноения глаз и экзему на лице. На фабрике Либиш в юности работал и на всю жизнь повредил руку уроженец соседней деревни Печатники Ф.С. Шкулев, будущий известный пролетарский поэт (1868—1930).

С 1885 г. фабрикой владели дочь прежних хозяев Эмилия Карловна и её муж коллежский асессор Мартин Иванович Меттик, ставший купцом 2-й гильдии. В начале XX в. на фабрике работали 150 мужчин и 15 женщин.

В середине XIX в. часть прежних земельных наделов была уступлена под строительство Курской железной дороги, часть роздана в аренду овощеводам, сооружавшим теплицы и парники. В 1850 г. в Садках появился трактир И.С. Махонина, а на развилке просёлочных дорог, которые вели к Николо-Угрешскому и Перервинскому монастырям, в 1865 г. был устроен трактир Н.Ф. Медведева. Владелец фабрики Меттик завёл собственные трактир, чайную, пивную и сырную лавку.

После революции фабрика была закрыта. Обширный сад и национализированные дома местных владельцев использовали для организации дома отдыха профсоюза текстильщиков, где отдыхали ветераны и инвалиды труда. В него вошли старинный двухэтажный дом с мезонином (дворец княгини Голицыной), хотя и одряхлевший, но ещё не утративший прежней красоты, а также 12 дач с верандами и балконами, некоторые из фабричных зданий, переделанные под жильё. В 1925 г. посёлок и железнодорожную платформу по дому отдыха переименовали в «Текстильщики», хотя к этому времени дом отдыха был передан ВЦИКу. Частным лицам дачи не сдавались, но в выходные дни масса москвичей приезжала купаться в пруду и загорать.

В начале 1930-х годов здесь вырос ещё один посёлок из 100 двухэтажных домов, принадлежавших ВЦИКу и Моссовету. Тут открыли почтово-телеграфное отделение, хлебный и продуктовый магазины, амбулаторию и аптеку, провели электрическое освещение. Здесь же в 1929 г. был основан совхоз «Текстильщики» с обрабатываемой площадью 73 гектара. Кирпичный корпус бывшей фабрики использовали частично как клуб, где в летнее время регулярно шли кинофильмы, а в основном как склад зерна. В 1936 г. совхоз сменил название и стал именоваться «Имени Максима Горького». В 1939 г. он стал участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки и был награждён дипломом 1-й степени за высокие урожаи овощей в теплицах. В дальнейшем хозяйство, имевшее более 56 тыс. парниковых рам и 18 тыс. квадратных метров теплиц, ежегодно давало Москве более 20 тыс. тонн овощей — капусты, огурцов, редиса, лука и различных корнеплодов, всего более 30 наименований.

По материалам книги Аверьянова К.А. «История московских районов».