Чурила Чурила Пленкович, Чурилище, Цурила, Щурила – персонаж былинного эпоса – красавец-стольник при дворе князя Владимира Красное Солнышко. В былине жена князя Апраксия (Апракса) так засмотрелась на Чурилу, что поранила себе руку. Похож на библейского Иосифа

Во столном в городе во Киеве,
У ласкова асударь-князя Владимера,
Было пирование, почестнои пир,
Было столование, почестнои стол
На многи князи и бояра

И на руския могучия богатыри.
Будет день вполовина дня,
А и будет стол во полустоле,
Князь Владимир распотешился.
А незнаемы люди к нему появилися:

Есть молодцов за сто человек,
Есть молодцов за другое сто,
Есть молодцов за третье сто,
Вcе оне избиты-изранены,

Кушаками головы завязаны;
Бьют челом, жалобу творят:
Ездили мы по полю по чистому,
Сверх тое реки Череги,

На твоем государевом займище,
Ничего мы в поле не наезжавали,
Не наезжавали зверя прыскучева,
Не видали птицы перелетныя,
Толко наехали во чистом поле

Жеребцы под ними латынския,
Кафтанцы на них камчатныя,
Однорядочки-то голуб скурлат
А и колпачки – золоты плаши.

О не соболи, куницы повыловили
И печерски лисицы повыгнали,
Туры, олени выстрелили,
И нас избили-изранели,
А тебе, асударь, добычи нет,

А от вас, асударь, жалованья нет,
Дети, жены осиротили,
Пошли по миру скитатися.–
А Владимер-князь столнои-киевскои
Пьет он, ест, прохложаетца,

Их челобитья не слушает.
А и та толпа со двора не сошла,
А иная толпа появилася:
Есть молодцев за три ста,
Есть молодцов за пять сот.

Пришли охотники-рыбаловыя,
Все избиты-изранены,
Булавами буйны головы пробиваны,
Кушаками головы завязаны,
Бьют челом, жалобу творят:

Свет государь ты, Владимер-князь!
Ездили мы по рекам, по озерам,
На твой щаски княженецкия
Ничего не поимавали,–
Нашли мы людей:

Есть молодцов за три ста и за пять сот,
Все оне белую рыбицу повыловили,
Щуки, караси повыловили ж
И мелкаю рыбицу повыдавили,
Нам в том, государь, добычи нет,

Тебе, государю, приносу нет,
От вас, государь, жалованья нет,
Дети, жены осиротили,
Пошли по миру скитатися,
И нас избили-изранели.–

Владимир-князь столнои-киевскои
Пьет, ест, прохложаетца,
Их челобитья не слушает.
А и те толпы со двора не сошли,
Две толпы вдруг пришли:

Первая толпа – молодцы соколники,
Другия – молодцы кречатники,
И все они избиты-изранены,
Булавами буйны головы пробиваны,
Кушаками головы завязаны,

Бьют челом, жалобу творят:
- Свет государь, Владимер-князь!
Ездили мы по полю чистому,
Сверх тое Череги.
По твоем государевом займищу,

На тех на потешных островах,
На твои щаски княженецкия
Ничево не поимавали,
Не видали сокола и кречета перелетнова,
Толко наехали мы молодцов за тысячю человек,

Всех оне ясных соколов повыхватали
И белых кречетов повыловили,
А нас избили-изранели,–
Называютца дружиною Чюриловою.–
Тут Владимир-князь за то слово спохватитця

Хто ето Чюрила есть таков? –
Выступался тута старой Бермята Васильевичь
- Я-де, асударь, про Чюрила давно ведаю,
Чюрила живет не в Киеве,
А живет он пониже малова Киевца.

Двор у нево на семи верстах,
Около двора железной тын,
На всякой тынинки по маковке,
А и есть по земчюженке,
Середи двора светлицы стоят,

Гридни белодубовыя,
Покрыты седых бобров,
Потолок черных соболей,
Матица-та валженая,
Пол-середа одново серебра,

Крюки да пробою по булату злачены,
Первыя у нево ворота вольящетыя,
Другия ворота хрусталныя,
Третьи ворота оловянныя.–
Втапоры Владимер князь и со княгинею

Скоро он снарежаетца,
Скоря тово поеску чинят;
Взял с собою князей и бояр
И магучих богатырей: Добрыню Никитича
И старова Бермята Васильевича,-

Тут их собралось пять сот человек
И поехали к Чюрилу Пленковичю.
И будут у двора ево,
Встречает их старой Плен,
Для князя и княгини отворяет ворота вольящетыя

А князем и боярам – хрусталныя,
Простым людям – ворота оловянныя,
И наехала их полон двор.
Старой Пленка Сароженин
Приступил ко князю Владимеру

И ко княгине Апраксевне,
Повел их во светлы гридни,
Сажал за убраныя столы,
В место почестное,
Принимал, сажал князей и бояр

И могучих руских богатырей.
Втапоры были повара догадливыя –
Носили ества сахарныя и питья медвяныя,
А питья все заморския,
Чем бы квязя развеселить.

Веселыя беседа – на радости день:
Князь со княгинею весел сидит.
Посмотрил в окошечко косящетое
И увидел в поле толпу людей,
Говорил таково слово:

По грехам надо мною, князем, учинилося:
Князя, меня, в доме не случилася,
Едет ко мне король из Орды
Или какой грозен посол.–
Старои Пленка Сороженин Лишь толко усмехаетца,

Сам подчивает:
- Изволь ты, асударь, Владимер князь со княгинею
И со всеми своими князи и бояры, кушати!
Что-де едет не король из Орды
И не грозен посол,

Едет-де дружина хоробрая сына моего,
Молода Чюрила сына Пленковича,
А как он, асударь, будет,–
Перед тобою ж будет! –
Будет пир во полупире,

Будет стол во полустоле,
Пьют оне, едят, потешаютца,
Все уже оне без памяти сидят.
А и на дворе день вечеряетца,
Красное солнушка закотаетца,

Толпа в поле збираетца:
Есть молодцов их за пять сот,
Есть и до тысячи:
Едет Чюрила ко двору своему,
Перед ним несут подсолнучник,

Чтоб не запекла солнца бела ево лица.
И приехал Чюрила ко двору своему,
Перво его скороход прибежал,
Заглянул скороход на широкой двор:
А и некуды Чюриле на двор ехати

И стоять со своим промыслом.
Поехали оне на свои околнои двор,
Там оне становилися и со всем убиралися,
Втапоры Чюрила догадлив был:
Берет золоты ключи,

Пошол во подвалы глубокии,
Взял золоту казну,
Сорок сороков черных соболей,
Другую сорок печерских лисиц,
И брал же камку белохрущету,

А цена камке сто тысячей,
Принес он ко князю Владимеру,
Клал перед ним на убранной стол.
Втапоры Владимер-князь столнои-киевскои
Болно со княгинею возрадовалися,

Говорил ему таково слово: –
Гои еси ты, Чюрила Пленковичь!
Не подобает тебе в деревне жить,
Подобает тебе, Чюриле, в Киеве жить, князю служить! –
Втапоры Чюрила князя Владимера не ослушался,

Приказал тот час коня оседлат,
И поехали оне все в тот столнои Киев-град
Ко ласкову князю Владимеру.
В добром здоровье их бог перенес.
А и будет на дворе княженецкием,

Скочили оне со добрых коней,
Пошли во светлицы гридни,
Садились за убраныя столы,
Посылает Владимер столнои-киевскои
Молода Чюрила Пленковича

Князей и бояр звать в гости к себе,
А зватова приказал брать со всякова по десяти рублев,
Обходил он, Чюрила, князей и бояр
И собрал ко князю на почестнои пир.
А и зайдет он, Чюрила Пленковичь,

В дом ко старому Бермяте Васильевичю,
Ко ево молодой жене,
К той Катерине прекраснои,
И тут он позамешкался.
Ажидает его Владимер-князь,

Что долго замешкался.
И мало время поизоидучи,
Пришол Чюрила Пленковичь.
Втапоры Владимер-князь не во что положил,
Чюрила пришол, и стол пошол,

Стали пити, ясти, прохложатися.
Все князи и бояры допьяна напивалися,
Для новаго столника Чюрила Пленковича
Все оне напивалися и домой разъезжалися.
Поутру рано-ранешонко,

Рано зазвонили ко заутрени,
Князи и бояра пошли к заутрени,
В тот день выпадала пороха снегу бедова,
И нашли оне свежей след.
Сами оне дивуютца:

Либо заика скакал, либо бел горносталь,
А иныя тут усмехаютца, сами говорят:
- Знать ето не заико скокал, не бел горносталь –
Это шол Чюрила Пленковпчь к старому Бермяке Васильевичю,
К ево молодой жене Катерине прекрасныя.

Описание

В былинном эпосе есть три сюжета о Чуриле:

• поездка князя Владимира в поместье Чурилы и служба последнего в Киеве стольником-чашником , а затем «позовщиком на пиры»
• Состязание Чурилы с Дюком Степановичем и посрамление Чурилы
• связь Чурилы с женой Бермяты, молодой Катериной Никуличной , и смерть любовников от руки ревнивого мужа.

Основной тип первой былины состоит в следующем. Во время традиционного пира к Владимиру является толпа крестьян с жалобой на молодцов Чурилы, которые повыловили всю дичь, а княжеских охотников избили булавами. Вторая группа жалобщиков - рыболовы, у которых молодцы Чурилы силой перехватили всю рыбу. Наконец, приходят сокольники и доносят князю, что дружина Чурилы повыловила соколов и кречетов на государевом займище.

Только тогда Владимир обращает внимание на жалобы и, узнав, что неведомый ему Чурило живёт на реке Сароге, пониже Малого Киевца, у креста леванидова, берёт княгиню Апраксию , богатырей, 500 дружинников и едет в усадьбу Чурилы. Его встречает старый отец Чурилы, Плёнко Сорожанин, приглашает в гридню и угощает. В это время подъезжает дружина Чурилы, показавшаяся князю такой многочисленной, что он подумал, уж не идёт ли на него войной ордынский хан или литовский король. Чурило подносит Владимиру богатые подарки и так пленяет гостей своей красотой, что Владимир забывает жалобы своих людей и приглашает Чурилу к себе на службу.

Однажды во время пира Апраксия засмотрелась на «жёлтые кудри и злачёные перстни» Чурилы, подававшего к столу блюда, и, «рушая» крыло лебединое, порезала себе руку, что не ускользнуло от боярынь. Когда княгиня просит мужа сделать Чурилу постельником , Владимир ревнует, видит опасность и отпускает красавца в его усадьбу.

Второй сюжет есть часть былины о Дюке Степановиче .

Третий сюжет связан с первым. Владимир назначает Чурило «позовщиком». По обязанностям службы последний идет к старому Бермяте Васильевичу приглашать на почестной пир, но, увидев молодую жену его, прекрасную Катерину, Чурило «позамешкался» и не вернулся во дворец даже утром, когда Бермята был у заутрени. Свидание Чурилы с Катериной начинается игрой в шахматы, причем молодой «позовщик» трижды выигрывает. Тогда она бросает доску и говорит, что у ней «помешался разум в буйной голове, помутились очи ясные» от красоты Чурило и предлагает ему пойти в опочивальню. Сенная девка-чернавка извещает Бермяту об измене жены. Происходит полная трагизма сцена расправы над любовниками, и былина оканчивается смертью Чурило и Катерины, причем в некоторых вариантах Бермята женится на сенной девке в награду за донос.

Дискуссия об имени и отчестве героя

Относительно самого имени Чурило существуют разнообразные теории. Одни ученые говорят о южнорусском происхождении его, так как разные варианты этого имени (Джурило, Журило, Цюрило) принадлежат к тем немногим эпическим именам, которые до сих пор сохранились в народных песнях Холмской, Подлясской и Галицкой Руси. В конце XIV века упоминается боярский род Чурило , из которого вышли основатели города Чурилова в Подольской губернии . По мнению академика Веселовского , имя Чурило произошло из древнерусского Кюррил - Кирилл, подобно образованию Куприан - Киприан и ряду других . Академик Соболевский предлагал другую теорию: Чурило - уменьшительное имя от Чурослав, как Твердило - от Твердислав Наконец, Всеволод Миллер думал, что на переход "к" в "ч" могла повлиять латинская форма Cyrillus

Не менее загадочно отчество Чурилы «Плёнкович». Халанский полагал, что первоначально это был просто песенный эпитет, относившийся к Чуриле: щап - щёголь, щапить - щеголять; из Чурилы Щапленковича, то есть Щёголевича, явился Чурила Плёнкович, подобно тому как Соловей стал Рахмановичем, Микула - Селяниновичем . Со временем первоначальное значение прозвища Чурилы было забыто, оно превратилось в глазах сказителей в полноценное отчество, которое породило отдельный образ отца Чурилы - Плёнка, богатого гостя - Сарожанина . Впрочем, Ровинский производил Плёнка от слова «плёнка» . Веселовский видел в Плёнке Сарожанине фряжского гостя из Сурожа, древней Сугдеи (Судак в Крыму), откуда сурожанин означало «заморянин», а Плёнк объяснялся предполагаемой порчей слова «франк» (итальянец) . Всеволод Миллер выразил несогласие с последним мнением: согласно былинам, двор Чурилы стоял на реке Сароге, Череге или на Почай-реке (Почайна), у святых мощей у Борисовых; подобное название есть в древних поселениях новгородских пятин . Миллер отметил также уменьшительный суффикс в имени «Плёнко», поставив его в один ряд со старинными южнорусскими и позднейшими малорусскими именами вроде Владимирко, Василько, Левко, Харько .

Толкования образа Чурилы

Не менее спорен вопрос о психологии самого героя, о его происхождении и значении в былинном цикле. Белинский передает содержание былины по записи Кирши Данилова и делает из нее вывод, что «в лице Чурило народное сознание о любви как бы противоречило себе, как бы невольно сдалось на обаяние соблазнительнейшего из грехов. Чурило - волокита, но не в змеином (Тугарин Змеевич) роде. Это - молодец хоть куда и лихой богатырь». Кроме того, критик обращает внимание на то, что Чурило выдается из всего круга Владимировых богатырей своей гуманностью, «по крайней мере в отношении к женщинам, которым он, кажется, посвятил всю жизнь свою. И потому в поэме о нем нет ни одного грубого или пошлого выражения; напротив, его отношения к Катерине отличаются какой-то рыцарской грандиозностью и означаются более намеками, нежели прямыми словами» (« Отечественные Записки», 1841; «Сочинения», изд. Солдатенкова, т. V, стр. 117-121). Этому замечанию Белинского нашлось характерное объяснение, отмеченное впоследствии Рыбниковым, по словам которого, былины о Чурило поются более охотно женщинами-сказительницами, а потому принадлежат к числу «бабьих старин», исключающих грубые выражения. По мнению Буслаева, такие реальные личности, как заезжий Чурило и Дюк, расширили киевский горизонт иноземным влиянием и ввели в эпос новое, богатое содержание. Разбора былины по существу он не дает и только замечает, что Чурило был кем-то вроде удельного князя («Русский богатырский эпос», «Русский Вестник», 1862, и «Сборник II отд. Академии Наук», т. XLII, стр. 181-190). Д. Ровинский называет Ч. «богатырем Алешкиной масти, потаскуном, бабьим соблазнителем» и прибавляет, что «Чурило особенно жаловал Петр I; у него все чины всешутейшего собора звались Чурилами, с разными прибавками» («Русские народные картинки», кн. IV, стр. 97-98).

Происхождение образа Чурилы

Во время господства мифической теории даже имя отца Чурило, переиначенное в «Плен», ставилось в связь с «пленом человеческого сознания у внешней космической силы», а происхождение Чурило относилось к эпохе Даждьбога, когда «сам бог представлялся в плену, в узах» (П. Бессонов). С точки зрения той же теории смотрел на Чурило и Орест Миллер , который даже в трагической развязке любовных похождений Чурило готов был видеть какую-то «мифическую обусловленность», и отсюда выводил, что гибель героя могла указывать на его «первоначальное мифически-злое значение».

Затем учёными был поставлен более реальный вопрос: какими путями Чурило был вовлечен в киевский эпический цикл. М. Халанский приурочивает сказания о Чурило к южной Руси, но выработку цельного типа Чурило, вместе с Соловьем, Дюком, Микулой и Святогором, переносит к московскому периоду князей-собирателей, когда мирные свойства героев с охотой привлекались к северо-великорусскому эпосу.

Против этого взгляда высказался Всеволод Миллер. Он находил в образе несколько черт, говорящих о новгородском его происхождении: этот богач-красавец, опасный для мужей (в том числе и для самого Владимира, личность которого низведена с пьедестала эпического князя-правителя), «продукт культуры богатого города, в котором развитие промышленности и торговли отразилось на нравах его обитателей и создало людей независимых, превосходивших во всех отношениях князя». Этим Чурило напоминает других, несомненно новгородских героев - Ваську Буслаева и Садка. На основании упоминаний в былине литовского князя Миллер отнёс её к концу XV в. - к периоду, предшествовавшему падению Новгорода («Почин общества любителей российской словесности», М., 1895, и «Очерки русской народной словесности», М., 1897, стр. 187-200).

Академик А. Н. Веселовский видел в Чуриле чисто бытовую фигуру одного из тех греко-романских гостей-сурожан, которые появлялись в Киеве и изумляли более грубых соседей своей красотой, блеском культурных привычек и роскошью обстановки. Впечатление, произведенное Чурило на Апраксию и Катерину, давало готовый материал для новеллы с трагической развязкой в стиле Giraldi Cintio («Южно-русские былины» в «Сборнике Академии Наук», т. XXXVI, стр. 69-110). Относя происхождение типа Чурило к киевскому периоду русской истории, Веселовский опирается, между прочим, на схожие имена в малорусских свадебных песнях (Журило, Цюрило) . Кроме того, академик Веселовский привел целый ряд восточных и западных параллелей, правда, мало объясняющих происхождение былины, но указывающих на иноземный элемент, создавший образ изящного и пленительного героя, столь необычного на всем пространстве киевского цикла.

В таком же направлении разрабатывал вопрос К. Ф. Тиандер, который привлек к сравнению параллельные скандинавские и шотландские сказания, испанские романсы, старофранцузские и некоторые славянские песни («Западные параллели в былинах о Ч. и Катерине» в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1898, XII).

Из всех героев русского эпоса один Чурила всерьёз заботится о своей красоте: поэтому перед ним всегда носят «подсолнечник», предохраняющий лицо его от загара.

Чурило Пленкович

Ч урило Пленкович - герой русских былин, типичный щеголь-красавец "с личиком будто белый свет, очами ясна-сокола и бровями черна-соболя", бабский угодник и заезжий Дон-Жуан. Постоянный соперник , Ч. резко отличается от прочих киевского цикла. Свое иноземное происхождение он выдает тем, что из всех героев русского эпоса один заботится о своей красоте: поэтому перед ним всегда носят "подсолнечник", предохраняющий лицо его от загара. Былины о Ч. распадаются по содержанию на два основных сюжета: 1) поездка князя Владимира в поместье Ч. и служба последнего в Киеве стольником-чашником, а затем "позовщиком на пиры", и 2) связь Ч. с женой Бермяты, молодой Катериной Никуличной, и смерть любовников от руки ревнивого мужа. Основной тип первой были состоит в следующем. Во время традиционного пира к Владимиру является толпа крестьян с жалобой на молодцов Ч., которые повыловили всю дичь, а княжеских охотников избили булавами. Вторая группа жалобщиков - рыболовы, у которых молодцы Ч. силой перехватили всю рыбу. Наконец, приходят стольники и доносят князю, что дружина Ч. повыловила соколов и кречетов на государевом займище. Только тогда Владимир обращает внимание на жалобы и, узнав, что неведомый ему Ч. живет на реке Сароге, пониже Малого Киевца, у креста леванидова, берет княгиню Апраксию, богатырей, 500 дружинников и едет в усадьбу Ч. Его встречает старый отец Ч., Пленко Сорожанин, приглашает в гридню и угощает. В это время подъезжает дружина Ч., показавшаяся князю такой многочисленной, что он подумал, уж не идет ли на него войной ордынский хан или литовский король. Ч. подносит Владимиру богатые подарки и так пленяет гостей своей красотой, что Владимир забывает жалобы своих людей и приглашает Ч. к себе на службу. Однажды во время пира Апраксия засмотрелась на "желтые кудри и злаченые перстни" Ч., подававшего к столу блюда, и, "рушая" крыло лебединое, порезала себе руку, что не ускользнуло от боярынь. Когда княгиня просит мужа сделать Ч. постельником, Владимир ревнует, видит опасность и отпускает красавца в его усадьбу. Второй сюжет связан с предыдущим. Владимир назначает Ч. "позовщиком". По обязанностям службы, последний идет к старому Бермяте Васильевичу приглашать на почетный пир князя, но, увидя молодую жену его, прекрасную Катерину, Ч., "позамешкался" и не вернулся во дворец даже утром, когда Бермята был у заутрени. Свидание Ч. с Катериной начинается игрой в шахматы, причем молодой "позовщик" делает ей три раза мат. Тогда она бросает доску и говорит, что у нее "помешался разум в буйной голове, помутились очи ясные" от красоты Ч. и предлагает ему пойти в опочивальню. Сенная девка-чернавка извещает Бермяту об измене жены. Происходит полная трагизма сцена расправы над любовниками, и былина оканчивается смертью Ч. и Катерины, причем в некоторых вариантах Бермята женится на сенной девке, в награду за донос. Остальные подробности, очень важные для вопроса о западном происхождении заезжего щеголя, приводятся обыкновенно всеми исследователями. Былины о Ч., полные и отрывки, известны более чем в 40 вариантах: См. "Сборник Кирши Данилова" под редакцией П.Н. Шеффера (Санкт-Петербург, 1901, стр. 11, 41, 65 - 68, 189); Рыбников, I, № 45, 46, II, № 23, 24, III, 24 - 27; ("Сборник II Отделения Академии Наук", LIX - LX; № 223, 224, 229, 242, 251, 268, 309); и "Былины старой и новой записи" (Москва, 1895, № 45, 46, 47, 48); А. Марков "Беломорские былины" и "Известия Петербургского отделения Академии Наук" (1900, книга II); Н. Ончуков ("Живая Старина", 1902, выпуски III - IV, 361). Былины о Ч. разработаны пока очень мало. Даже относительно самого имени Ч. существуют разнообразные теории. Одни ученые говорят о южнорусском происхождении его, так как разные варианты этого имени (Джурило, Журило, Цюрило) принадлежат к тем немногим эпическим именам, которые до сих пор сохранились в народных песнях Холмской, Подлясской и Галицкой Руси. В конце XIV века упоминается боярский род Ч. (nobilis... Czurilo, "Acta grodzkie i ziemskie", документ 1410 г.), из которого вышли основатели города Чурилова в Подольский губернии ( "Заметки о собственных именах в великорусских былинах", "Живая Старина", 1890, выпуск II, 95). По мнению академика , имя Ч. произошло из древнерусского Кюрил - Кирилл, подобно образование Куприан - Киприан и др. ("Сборник II Отделения Академии Наук", том XXXVI, стр. 81). Против такой этимологии возражал академик А. Соболевский, который предлагает другую теорию: Ч. - уменьшительное имя от Чурослав, как Твердило - от Твердислав ("Живая Старина", 189, выпуск II, 95). Наконец, Всеволод Миллер думает, что на переход "к" в "ч" могла повлиять латинская форма Cyrillus ("Очерки русской народной словесности", Москва, 1897, стр. 121). Менее загадочно отчество Ч. "Пленкович", которое есть собственно песенный эпитет, первоначально относившийся к самому Ч. (щап - щеголь, щапить - щеголять), подобно тому, как Соловей стал Рахмановичем, Микула - Селяниновичем ( "Сказания о кралевиче Марке", I, 137); из "Ч. Щапленковича, т. е. Щеголовича, благодаря забытому первоначальному значению прозвища Ч., сложился отдельный образ "Пленка", богатого гостя - Сарожанина" ("Великорусские былины киевского цикла", 208). производит Пленка от слова "пленка" ("Русские народные картинки", IV, 97). А. Веселовский видит в Пленке Сарожанине фряжского гостя из Сурожа, древней Сугдеи (Судак в Крыму), откуда сурожанин означало "заморянин", а Пленк объясняется порчей слова "франк - итальянец" ("Сборник II Отделения Академии Наук", том XXXVI, стр. 67, 78 - 81). В. Миллер не согласен с последним мнением, так как, по определению былин, двор Ч. стоял на реке Сароге, Череге или на Почай-реке (Почайне), у святых мощей у Борисовых, и находит подобное название в древних поселениях новгородских пятин ("Очерки", 196 - 200); он указывает еще на то, что суффикс Пленко вполне подходит к старинным южно-русским и нынешним малорусским именам, вроде Владимирко, Василько, Левко, Харько (там же, стр. 122). Не менее спорен вопрос о психологии самого героя, о его происхождении и значении в былинном цикле. передает содержание былины по записи Кирши и делает из нее вывод, что "в лице Ч. народное сознание о любви как бы противоречило себе, как бы невольно сдалось на обаяние соблазнительнейшего из грехов. Ч. - волокита, но не в змеином (Тугарин Змеевич) роде. Это - молодец хоть куда и лихой богатырь". Кроме того, критик обращает внимание на то, что Ч. выдается из всего круга Владимировых богатырей своей гуманностью, "по крайней мере в отношении к женщинам, которым он, кажется, посвятил всю жизнь свою. И потому в поэме о нем нет ни одного грубого или пошлого выражения; напротив, его отношения к Катерине отличаются какой-то рыцарской грандиозностью и обозначаются более намеками, нежели прямыми словами" ("Отечественные Записки", 1841; "Сочинения", издание , том V, стр. 117 - 121). Этому замечанию Белинского нашлось характерное объяснение, отмеченное впоследствии Рыбниковым, по словам которого былины о Ч. поются более охотно женщинами-сказительницами, а потому принадлежат к числу "бабьих старин", исключающих грубые выражения (том III, стр. XXVI). По мнению Буслаева, такие реальные личности, как заезжий Ч. и Дюк, расширили киевский горизонт иноземным влиянием и ввели в эпос новое, богатое содержание. Разбора былины по существу он не дает и только замечает, что Ч. был чем-то вроде удельного князя ("Русский богатырский эпос", "Русский Вестник", 1862, и "Сборник II Отделения Академии Наук", том XLII, стр. 181 - 190). Д. Ровинский называет Ч. "богатырем Алешкиной масти, потаскуном, бабьим соблазнителем" и прибавляет, что Ч. особенно жаловал ; "у него все чины всешутейшего собора звались Чурилами, с разными прибавками" ("Русские народные картинки", книга IV, стр. 97 - 98). Попытки ученых вникнуть глубже в вопрос о происхождении образа Ч. отличаются некоторой кабинетной тяжеловесностью. Так, во время господства мифической теории даже имя отца Ч., переиначенное почему-то в "Плен", ставилось в связь с "пленом человеческого сознания у внешней космической силы", а происхождение Ч. относилось к эпохе Даждьбога, когда "сам бог представлялся в плену, в узах" (П. Бессонов). С точки зрения той же теории смотрел на Ч. и , который даже в трагической развязке любовных похождений Ч. готов был видеть какую-то "мифическую обусловленность", и отсюда выводил, что гибель героя могла указывать на его "первоначальное мифически злое значение". Новейшими учеными был поставлен более реальный вопрос: какими путями Ч. был вовлечен в киевский эпический цикл. М. Халанский приурочивает сказания о Ч. к Южной Руси, но выработку цельного типа Ч., вместе с Соловьем, Дюком, Микулой и Святогором, переносит к московскому периоду князей-собирателей, когда мирные свойства героев с охотой привлекались к северо-великорусскому эпосу. Против этого взгляда высказался Всеволод Миллер. Он находит в Ч. несколько черт, говорящих о новгородском его происхождении: этот богач-красавец, опасный для мужей (в том числе и для самого Владимира, личность которого низведена с пьедестала эпического князя-правителя), "продукт культуры богатого города, в котором развитие промышленности и торговли отразилось на нравах его обитателей и создало людей независимых, превосходивших во всех отношениях князя". Этим Ч. напоминает других, несомненно новгородских богатырей - Ваську Буслаева и гостя - Садка. На основании упоминаний в былине литовского князя, Миллер определяет и время обработки ее - конец XV века, период, предшествовавший падению Новгорода ("Почин общества любителей российской словесности", Москва, 1895, и "Очерки русской народной словесности", Москва, 1897, стр. 187 - 200). Академик А.Н. Веселовский видит в Ч. чисто бытовую фигуру одного из тех греко-романских гостей-сурожан, которые являлись в Киев и изумляли более грубых соседей своей красотой, блеском культурных привычек и роскошью обстановки. Впечатление, произведенное Ч. на Апраксию и Катерину, давало готовый материал для новеллы с трагической развязкой, в стиле Giraldi Cintio ("Южно-русские былины", в "Сборнике Академии Наук", том XXXVI, стр. 69 - 110). Относя происхождение типа Ч. к киевскому периоду русской истории, Веселовский опирается, между прочим, на схожие имена в малорусских свадебных песнях (Журило, Цюрило). также остановился на малорусских именах вроде Джурыло, отразившихся в некоторых былинах ("Этнографическое Обозрение", 1889, книга III, стр. 207 - 210, 1890, книга VI, стр. 252). Кроме того, академик Веселовский привел целый ряд восточных и западных параллелей, правда, мало объясняющих происхождение былины, но указывающих на иноземный элемент, создавший образ изящного и пленительного героя, столь необычного на всем пространстве киевского цикла. В таком же направлении разрабатывал вопрос К.Ф. Тиандер, который привлек к сравнению параллельные скандинавские и шотландские сказания, испанские романсы, старофранцузские и некоторые славянские песни ("Западные параллели в былинах о Ч. и Катерине", в "Журнале Министерства Народного Просвещения", 1898, XII). А.И. Яцимирский.

Другие интересные биографии:
;