Читать книгу «Бунт пупсиков» онлайн полностью — Дмитрий Емец — MyBook. Дмитрий емец про бунт пупсиков и самый главный секрет родителей

© Емец Д., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Светлой памяти моего папы

Александра Ивановича

Глава первая
Все начинается

Двое детей – это уже много, а трое – это еще мало.

Общеизвестный факт

В городе Москве в двухкомнатной квартире жила-была семья Гавриловых. Семья состояла из папы, мамы и семерых детей.

Папу звали Николай. Он писал фантастику и боялся даже ненадолго отойти от компьютера, чтобы мелкие дети не впечатали в текст какие-нибудь посторонние буквы. Но буквы еще ладно. Много хуже, когда дети случайно ухитрялись удалить кусок текста, а папа обнаруживал это только месяц спустя, когда начинал править книгу.

И еще папу все время дергали, потому что он работал дома, а когда человек работает дома, всем кажется, что он всегда свободен. Поэтому папа вставал в четыре утра, прокрадывался с ноутбуком на кухню и замирал, когда слышал, что в соседней комнате по полу начинают стучать детские пятки. Это означало, что ему не удалось выбраться из комнаты незаметно и сейчас на нем повиснут один-два ноющих ребенка.

Маму звали Анна. Она работала в библиотечном центре главной умелой рукой в кружке «Умелые руки». Правда, чаще она сидела дома, потому что у нее рождался очередной малыш. И еще у мамы одно время был интернет-магазин развивающих игр и учебных пособий. Интернет-магазин находился на застекленном балконе. Там он обитал на множестве полок, которые папа сколотил, попадая молотком себе по пальцам. Детям очень нравилось, что у них есть свой магазин. А еще больше нравилось, когда мама в большой комнате собирает заказы, раскладывая на ковре десятки разных интересных игр.

Они тогда сидели и говорили друг другу: «Главное – ничего не трогать!» При этом старшие на всякий случай держали младших за руки. Младшие же или кусались, потому что не очень приятно, когда тебя держат, или проникались чувством ответственности и тоже поучали друг друга: «Главное – положить все на место!» и «Главное – если открыл пакетик, потом его аккуратно закрыть!»

Но все равно, если мама ненадолго отлучалась, чтобы выключить молоко или ответить по телефону, бандероли покупателям уходили с неправильно рассортированными кубиками, выгрызенной мозаикой или совсем без фишек. А один заказчик получил в коробке папину тапку и был недоволен примерно в той же степени, что и папа. Они оба потом долго созванивались, договариваясь, где им встретиться, чтобы вернуть тапку, но так и не встретились. Около полугода папа Гаврилов утаскивал вторую тапку у кого-нибудь из детей или у мамы, а они его все хором разоблачали.

Кроме детей, умелых рук и игр на маме была работа семейного доедалы. Как только у нее появлялось свободное время, она сразу доедала все с детских тарелок и шла спать.

– Меня не кантовать! – заявляла она.

Пете, самому старшему из гавриловских детей, было пятнадцать. Он целыми днями с кем-то таинственно разговаривал по телефону, выскочив на лестничную площадку, где его могли слышать только пять этажей соседей, уроки делал глубокой ночью и дома отгораживался от братьев и сестер мебелью, на которую вешал таблички «Не входить! ». В школьных анкетах Петя писал, что он единственный ребенок в семье, а на улице шел в стороне от всех, чтобы не подумали, что вся эта толпа – его родственники.

При этом, когда младшие дети иногда на неделю уезжали к бабушке, Петя явно скучал. Ходил по пустой квартире, заглядывал под кровати и задумчиво говорил: «Чего-то тихо как-то! А эти-то когда приедут? Скоро уже?»

Его сестре Вике было тринадцать. Она не могла сесть за стол, пока на нем была хотя бы одна крошка. И не могла лечь в кровать, пока не разгладит простыню так, что исчезнет последняя складочка. Еще Вика постоянно танцевала сама с собой и принципиально читала только те книги, в которых действуют или хотя бы просто попадаются лошади. Например, в «Войне и мире» лошади встречаются – значит, «Войну и мир» она читала. А в «Горе от ума» лошадей нет – значит, «Горе…» оставалось навеки непрочитанным, хоть бы учительница даже повесилась на шторах. И не важно, что «Горе…» в семь раз короче и в пять раз проще.

Домашнее задание Вика всегда выполняла с огромной тщательностью и по полчаса страдала, когда строчка подходила к полям, а у нее оставалось еще три буквы или цифры. На новую строчку переносить глупо, а если закончить на этой, то придется залезть за поля!

Мама и папа не уставали удивляться, как Вика ухитряется совмещать в себе романтика, любящего лошадей, и все эти складочки на простынях, страдание из-за залезания на поля и крошек на столе.

Кате недавно исполнилось одиннадцать. У нее было прозвище Екатерина Великая. Она единственная из всех детей знала пароль от «большого компьютера», и братьям и сестрам приходилось умолять ее, чтобы она его включила. «Зачем? А ты уроки сделала? Ты руки помыла? Ты вещи свои убрал? Зубы когда ты последний раз чистил?» – строго спрашивала Катя, после чего обличаемый с воплем «у-у-у» и слезами нетерпения на глазах мчался торопливо давиться кашей или чистить зубы.

Однажды папе это надоело, и он вообще удалил с компьютера пароль. Но от этого всем стало только хуже. Дети ссорились – каждый хотел смотреть или делать на компьютере что-то свое, а малыши сидели перед монитором столько времени, что падали со стульев. Поэтому пришлось вернуться к системе Катиного самовластия, и опять все стало спокойно.

В свободное от активного руководства время Катя ходила по квартире и расклеивала желтые бумажки с объявлениями: «Стулья не красть! Они поставлены окончательно!» или «Поигранные игрушки должны быть убраны до 19.00!» .

Алене было восемь. Она постоянно влюблялась, и это удивляло ее сестер, потому что Катя и Вика, хотя и были старше, влюблялись крайне редко. У Алены было прозвище Девочка Нет. Попросишь ее что-нибудь сделать – она сразу крикнет: «Нет! Ни за что! Фигушки!» И сразу сделает. А другие ответят: «Да-да, сейчас!» – а потом три часа надо ждать. И поэтому получалось, что Девочка Нет помогала с малышами больше всех.

Шестилетний Саша был великий химик. Он смешивал все подряд с чем попало и смотрел, что из этого выйдет. Например, смешает обувной крем с яблочным соком, пшикнет туда дезодорантом из туалета и проверяет, взорвется это или не взорвется. Больше всего от Сашиных опытов страдали продукты, особенно мука и яйца, и жидкости с верхних полок в ванной. Однажды он случайно открыл, что укус и сода, если все правильно смешать, могут устроить большой бабах, и с тех пор уксус и соду приходилось чуть ли не скотчем приклеивать к потолку, потому что Саша их вечно похищал. Свои таланты Саша скромно характеризовал так: «Теперь меня зовут Сверхспособность! Теперь меня зовут Мегамозг! Теперь меня зовут Летающая Тряпка!»

У четырехлетнего Кости плохо работала левая рука, и он немного хромал. Но хромота не мешала ему даже бегать, а вот руку приходилось постоянно разрабатывать, что было причиной вечного маминого беспокойства. Зная, что на левую руку он положиться не может, Костя все время ходил с деревянной саблей и мастерски умел бодаться. Саша и Костя могли сосуществовать мирно не больше пяти минут в сутки. Даже в машине их нельзя было сажать рядом, а только еще через какого-нибудь ребенка. Зная твердость Костиной головы, Саша драться с ним боялся и предпочитал взрывать брата издали или обстреливать из катапульт. Заканчивалось все обычно тем, что Саша подбивал Косте глаз кубиком и прятался от его ярости под диваном, а Костя колотил по дивану саблей и кричал: «А-а! Убейте его по попе!»

Рите недавно исполнилось два. Разговаривала она еще плохо, но была очень круглая и вечно ела. Первый завтрак, второй завтрак, третий завтрак, а там уже и время обеда придет. Если же еду от нее прятали, Рита похищала из ванной мыло и обгрызала края. И еще Рита постоянно хотела заполучить именно те вещи, которые находятся в руках у ее братьев и сестер. Пеналы, рюкзаки, учебники – не важно что. Чтобы добиться своего, она устраивала дикие концерты. Поэтому другие дети вечно придумывали варианты, как ее обхитрить. Возьмут какой-нибудь носок или никому не нужную голову от куклы и притворятся, что ни за что не дадут их Рите. Рита устроит концерт, получит голову куклы и побежит ее прятать. И все уже могут спокойно делать уроки.

Когда такая большая семья гуляла, то все охали. К ним часто подходили разные люди, особенно пожилые, и спрашивали:

– Это все ваши?

– Ну да, наши, – осторожно отвечали папа и мама.

Дома дети спали на двухэтажных кроватях, стоявших буквой П, а у младших, кроме того, были еще детские кроватки с вынутыми рейками боковой решетки. Потому что когда боковые рейки не мешают, кровать можно поставить вплотную к родительской и вкатывать-выкатывать туда детей как колобков.

Но, несмотря на все ухищрения, в двухкомнатной квартире Гавриловы уже помещались плохо, ванная была вечно занята, дверь туалета то и дело сносили с петель, а отношения с соседями по подъезду были прохладными. Видимо, из-за внутренних перегородок дома, которые были очень тонкими и легко пропускали звуки. Большинство соседей входили в положение, но на втором этаже обитала одинокая старушка, которую вечно терзали подозрения, что детей ночами пилят тупой пилой.

– Почему они у вас так орали в час ночи?

– Потому что Рита хотела пойти в магазин, а другие дети ее успокаивали, – терпеливо объясняла мама.

– Вы родители! Объясните ей, что в час ночи магазины не работают!

– Мы объясняли, но она поверила, только когда мы отвезли ее в магазин на машине и показали, что он правда закрыт!

– Мне это все не нравится! Я буду бдеть! – бледнея, говорила бабушка.

– Ну и бдите себе! – разрешала ей мама, но настроение у нее портилось.

Мама ходила из комнаты в комнату и умоляла детей говорить шепотом. Старшие дети ее еще более или менее слушались, но младшие совершенно не умели шептать.

– МАМ, Я ЖЕ ВЧЕРА ПРАВИЛЬНО ШЕПТАЛ, ДА? – вопили они из ванной через закрытую дверь.

Мама хваталась за голову, а папа говорил:

– Знаешь, мне кажется, я понял значение слова «орава»!

– И какое?

– Ты уверена, что нужно уточнять?

Бдительная бабушка очень портила жизнь, не подозревая, что под разными именами и с разной внешностью уже стала популярным персонажем современной литературы. Папа, не зная, как ей еще отомстить, расправлялся с ней в романах. Три раза бдительную бабушку сожгли огнем драконы. Два раза ее съели голодные гоблины, а один раз убийство совершилось в лифте и преступник ухитрился бесследно спрятать тело, пока лифт ехал с пятого этажа на третий.

Как-то, когда дети в очередной раз расшумелись, бдительная бабушка вызвала полицию по поводу «подпольного производства на дому». Разоблачать производство приехали трое полицейских в бронежилетах и с автоматами. Поначалу они натолкались в коридор все разом и стали что-то выяснять, но мама заявила, что ничего с ними выяснять не будет, потому что один ребенок сидит на горшке, а другой сейчас проснется. Потом заявился Саша и стал просить у полицейского автомат. Он сказал, что стрелять не будет, а только посмотрит на пули. Полицейский автомат не дал, но, пока он спасал свое оружие от Саши, прицел автомата запутался в висевшей на вешалке сетчатой кофте, а выпутать его оказалось непросто, потому что в коридоре была жуткая теснота. Пока полицейские втроем выпутывали один автомат, явился Костя, победно неся перед собой горшок с результатами труда, потом проснулась Рита, и полицейские стали мало-помалу вытесняться на лестницу.

– А что вы тут хотя бы производите? – безнадежно спросил один, самый молодой.

– Ты еще не понял? Иди давай, иди! – сказал полицейский постарше и стал подталкивать его в спину вниз по лестнице.

Но все же отсутствие в квартире подпольной фабрики не улучшило отношений с бдительной бабушкой. Петя даже нарисовал на нее очень похожую карикатуру, под которой жирными буквами было написано: «Я БДИЛА, БДЮ И БУДУ БДИТЬ !»

Бдительная бабушка продолжала надоедать, хотя все и так уже ходили на цыпочках. Однажды мама села в коридоре на пол, заплакала и сказала:

– Я так больше не могу!

– Как «так»? – озадачился папа, выглядывая с ноутбуком из кухни, где он в очередной раз разбирался с бдительной соседкой, отправляя ей в банке с огурцами живых пираний.

– Нам здесь слишком тесно! Мы как сельди в бочке! Этот город меня съел! – объяснила мама и заплакала еще громче.

Тогда папа и мама стали мечтать, что переедут жить на море, в отдельный дом, где не будет соседей, а квартиру в большом городе сдадут. Прикинули, посчитали и решили рискнуть.

– Как хорошо, что тебе не надо работать! – сказала мама.

– Мне?! Я с утра до ночи работаю, а дети меня все время отрывают! – возмутился папа.

– Вот и хорошо! В доме у тебя будет свой кабинет! Мы будем ходить на цыпочках и тебе не мешать!

– Да! – воодушевился папа Гаврилов. – Настоящий кабинет с настоящим столом! Я обкручу дверь колючей проволокой под током, а возле нее поставлю волчьи капканы. Кроме того, в двери будут дырочки, через которые можно будет плеваться отравленными иглами.

Глава из книги Дмитрия Емца «Моя большая семья, или Бунт пупсиков».

Папа, мама и семеро детей, устав от тесноты и жалоб соседей на шум, решают уехать из двухкомнатной московской квартиры и снять дом в приморском городе. Семья обустраивается, знакомится с соседями, тоже многодетными, живет своей обычной жизнью, в которой есть все что угодно, только нет времени и возможности заскучать.

Глава восемнадцатая. Ура! Шум!

Мамы не должны бить детей и кричать на них, как бы сильно те их ни раздражали. Потому что когда детей бьют или кричат на них – дети инстинктивно бросаются искать спасения у мамы же. И это тупиковый расклад.

Йозеф Эметс, венгерский философ*

Мама уехала на несколько дней в Москву. Утром следующего дня папа крадучись встал и осторожно сдвинул вместе Сашу и Костю, которые укладывались теперь с ним под предлогом, что им страшно. Сдвигал же их папа потому, что, сдвинутые, они чувствовали рядом что-то теплое и считали, что рядом лежит папа. Если же не сдвинуть, через какое-то время кто-нибудь обязательно просыпался и начинал бродить по дому, разыскивая взрослых.

В полной темноте, подсвечивая себе лишь экраном телефона, папа пошел работать. Было темно и холодно. В неосвещенной комнате слышались непрерывные шорохи, писки, шуршание бумажек и короткие яростные свары. Это огромный крыс Шварц с толстым, как безымянный палец, хвостом, воспитывал своих жен. Крысам откликались просыпающиеся попугаи. Еще через полчаса, когда за окном слабо забрезжил рассвет, к крысино-попугайному хору добавились непрерывные высокие мелодичные звуки. Это, требуя еды, повизгивали морские свинки.

Кутаясь в плед, папа сварил кофе, сел перед компьютером и стал работать сразу в трех окнах, в каждом из которых жила своя отдельная глава или сюжетная линия. В семь у папы в телефоне зазвенел будильник. Он поднялся по лестнице, и, пока он поднимался, наверху срабатывали все новые будильники. Все с разными мелодиями, а некоторые даже с паровозным гудком. Это были уже детские будильники на телефонах, смартфонах и планшетах.

Будильники старались изо всех сил, но все равно никто не просыпался. Папа бегал и сердился, сдергивая со всех одеяла, и монотонно повторял: «Школа-школа-школа!» Изредка кто-нибудь из детей привставал на кровати, смотрел на папу ничего не видящими глазами и опять откидывался на подушку.

Наконец проснулась Вика, за ней Катя и Алена, и тут папа уже спустился вниз, зная, что дальше все пойдет своим чередом. Он промыл, залил водой и поставил на плиту гречневую кашу, которую ценил за то, что ее можно есть в любом виде: с молоком и без молока, с сосисками и без сосисок, с сахаром и без сахара. И даже через двое суток после приготовления гречневая каша была вполне себе съедобна.

Было слышно, как наверху дети кричат друг на друга:

– Выключи свой будильник!

– Да не могу я! Он не выключается!

– Ну тогда хоть под матрас засунь!

Где-то в процессе общего шума Костя подрался с Сашей, а потом подошел к зеркалу и, задрав майку, принялся деловито изучать свою грудь. Когда-то мама сказала ему: «У тебя черное сердце, когда ты дерешься!» И теперь, подравшись, Костя всегда задирал майку, смотрел, а потом кричал: «Не черное! Не черное!» Но все равно было заметно, что этот вопрос его тревожит.

Крикнув несколько раз «Не черное!», Костя на всякий случай вернул на место обувь, которую разбросала Рита, подошел к папе и шепотом спросил:

– А теперь у меня сердце красное? Посмотри! – И, не дождавшись ответа, быстро убежал.

Наконец папа довел главу до поворота, где можно было безопасно прерваться. Он посадил Костю и Риту на велосипед и отвез в детский сад, где толпа мам, горячась, обсуждала, что покупать на день рождения воспитательнице: шампунь или вазочку. Пока папа пытался улизнуть от обсуждения, дети ушли в школу и прицепом забрали с собой Сашу. С ними вместе в школу шагали Нина, Андрей и потеряшка Серафим, тихий мальчик с длинными пшеничными волосами, которого Нина вела за руку, чтобы он вообще добрался до класса. Андрей шел рядом с Сашей и авторитетно рассуждал, что школа хуже садика, институт хуже школы, работа хуже института, семейная жизнь хуже работы, а хуже всего пенсия, после которой надо уже и помирать. Саша важно кивал, соглашаясь с ним.

На крыльце школы Нина спохватилась, что Серафим не взял с собой рюкзак с учебниками, и, крича на него, бегом потащила его домой. Серафим несся за сестрой, на бегу ухитряясь задирать голову и смотреть на небо. Уже на обратном пути обнаружилось, что во время бега он потерял ботинок и не помнит даже, в каком месте тот соскочил.

Вернувшись из садика, папа походил по кухне, удивляясь тишине, прерываемой лишь мерными ударами по стеклу. Это, стукаясь панцирем, плавала в аквариуме черепаха. Папа некоторое время осмысливал непривычную тишину, а потом осознал, что дома он ОДИН-ОДИНЕШЕНЕК.

Наконец-то! Какое счастье – писать книгу, когда тебя не дергают! Когда не грохочет мультиками компьютер и никто не ноет в ухо! Когда в доме ТИШИНА! Теперь-то у него появилась возможность работать!

– Вот! – вслух сказал папа Гаврилов, обращаясь к черепахе. – Давно пора!

Потирая руки, папа еще немного походил, мечтая, как сейчас потрудится, и сел к компьютеру. Написал строчек пять, но почему-то застрял и сварил себе кофе. Потом написал еще строчки две, сделал бутерброд и удалил строчек десять. Потом опять встал и принялся ходить, пытаясь понять, почему ему не работается.

Что-то было неправильно. Но что?

Папа покормил черепаху. Поменял опилки у морских свинок. Отсадил в свободную клетку крыса Шварца. В отдельной клетке Шварц тряс решетку и верещал как заключенный в темницу тиран.

– Вот так! Я буду писать! Трудиться я буду! А вы свободны, женщины Востока! – сообщил папа женам Шварца и вернулся к компьютеру.

И опять ему не работалось. Сначала папа удалял отдельные слова, потом предложения, затем абзацы, а под конец едва не удалил целую сюжетную линию.

Но тут он спохватился, что сейчас удалит всю книгу, и торопливо поднялся. Из крысиной клетки доносились ужасные визги. Оставленные без тирании Шварца, его жены передрались между собой и стали воровать друг у друга еду и детей. Одного из крысят они ухитрились засунуть головой между прутьями решетки, и, не появись папа вовремя, все закончилось бы плохо. Папа торопливо пересадил к ним Шварца. Разгневанный Шварц мигом задал всем своим женам трепку, забрал у них всю еду, задними лапами расшвырял детей – каждой жене примерно по равной кучке, и опять в клетке воцарился хрупкий семейный мир.

Папа стал бродить по дому, собирая по углам забытые чашки. Но и в пустых чашках вдохновения не обнаружилось. Он поднялся к голубям и шуганул их веником, надеясь, что они поднимутся в небесную безграничность, но голуби обленились и, едва отлетев от дома, вернулись на чердак. Пришлось папе снова пускать в ход веник.

– Вот вы какие! Заелись! – сказал голубям папа. – Вы прямо как люди! Чтобы заставить вас летать, кто-то должен непрерывно колотить вас веником!

Он насыпал голубям пшеницы и опять попытался работать, но даже не дошел до ноутбука, почувствовав, что бесполезно. Не зная, чем себя занять, он перемыл всю посуду и фломастером написал на холодильнике «Ну как?», поставив внизу дату.

Это была «временная бомба» – робкая попытка папы сегодняшнего протянуть руку папе завтрашнему, который уже все будет знать. Таких временных маячков у папы было по всему дому десятка два. Папа постоянно забрасывал их себе, когда долго не выходили книги или больше двух лет не рождались новые дети.

Так папа Гаврилов промаялся до часу дня, а потом ему пришлось идти за Сашей. В два явился Петя, вернулись Вика, Катя и Алена, и дом наполнился шумом. Что-то падало, грохотало, лезло в холодильник, ставило разогревать суп, ворчало, взгромождалось на табуретки, отыскивая Катины заначки.

Петя бродил по дому и, вознаграждая себя за то, что все утро притворялся в школе приличным человеком, трогал все смартфоны, планшеты и компьютеры. Обновлял, менял системы, подключал и отключал от Wi-Fi, ограничивал доступ, запароливал. Алена и Катя стонали, потому что Петя поставил программу, каждые десять минут выбрасывающую их из Интернета, и требовал за каждый следующий вход в Сеть что-нибудь вкусное из их тайников.

В половине шестого папа привез из сада Костю и Риту и стал разрабатывать Косте левую руку, потому что, хотя мамы не было, левая рука-то никуда не делась. Костя повторял, что левая рука ему не нужна, у него правая сильная, и пытался сбежать.

– Женский подход – делать все по схеме! – сказал папа. – А мужской подход…

– …вообще ничего не делать! – влезла Катя.

– Нет! Мужской подход – творческая импровизация! – оспорил папа и, предложив Косте поиграть в пиратов и пленников, прикрутил его правую руку веревкой к туловищу. Левую же руку папа, как невнимательный пират, прикрутить забыл. Теперь, чтобы освободиться, Косте нужно было развязать узел левой рукой. Пропыхтев пятнадцать минут, он с этим справился и потом очень гордился собой.

– А вот я развяжу любой узел! – сказал Петя и велел Косте и Саше себя связать.

Они его связали, и Петя, разумеется, легко освободился. Тогда Петя стал требовать у Алены и Кати, чтобы и они его связали, и тоже освободился.

– Теперь ты! – сказал он Вике, и Вика связала Петю таким количеством мелких узелков, что он уже не освободился и стал кричать, что она связывает неправильно, только веревку портит, и разводить другую похожую критику.

Пока все связывали Петю, папа машинально проверял, работает ли у остальных детей левая рука, и очень удивлялся, что работает. Например, Саша даже ухитрялся пропеллером прокручивать между пальцами левой руки карандаш, потому что так делал в кино один метатель ножей.

Костя соскучился и стал баловаться. Все-таки бедняге было непривычно без мамы, которая занимала его лепкой из глины, аппликацией и много чем еще. Саша ходил в велосипедном шлеме, потому что Костя бил его по голове ботинком.

– Не больно! Не больно! – кричал Саша и сам подставлял шлем, пока Костя не попал ему по носу. Тогда Саша вырвал у него ботинок и быстро куда-то с ним убежал. Нашли ботинок только через час – в морозильнике. Это была страшная месть Саши. Правда, Саша уже не помнил, что это он его спрятал, и удивлялся не меньше остальных.

Костя продолжал вредничать. Он хватал у девочек вещи, куда-нибудь их засовывал и не говорил куда. Вика попыталась поговорить с ним по-хорошему:

– ТЫ БРАЛ МОИ ВЕЩИ? Скажи, пожалуйста!

– «Пожалуйста»! – хитро повторил Костя.

Вика отправилась жаловаться на Костю папе.

– Он глупый! Давай включим компьютер, пусть прилипнет к нему и зомбируется! – закричала она.

– Нет. Лучше почитай ему, – сказал папа.

Вика поворчала, а потом перебросила Костю через плечо и потащила его в комнату читать. Вместе с Костей наверх отправился и Саша, хотя Вика несколько раз ему напомнила, что он за ней не закреплен и пусть идет к Кате. Но Саша к Кате не пошел, да Катя вскоре и сама пришла – якобы для того, чтобы искать что-то у себя в столе. Очень скоро стало ясно, что она ничего не ищет, потому что она разлеглась на туристическом коврике за шторкой и тоже слушала, как Вика читает. А потом совсем осмелела и принялась поправлять ударения:

– Дерёвня! Не «позво нишь», а «позвони шь»! Не «шинэль», а «шинель»!

Тем временем Петя настраивал роутер и никак не мог его настроить, хотя раньше делал это десятки раз. Он и в инструкцию залезал, и менял настройки – все было бесполезно. Рита прыгала рядом и, что-то оживленно болтая, рвалась помогать.

– Пусть она уйдет! Она мне мешает! – уронил Петя с королевской небрежностью. Кто был он – и кто Рита! Толстый животик в натянутых до груди колготках.

Но Рита не уходила. Она подпрыгивала и что-то пыталась сообщить, но слова путались.

– Нет, ну вы видели эту мелочь? Спорю на миллиард, что она его не починит! Тут разбирать все целиком надо! – воскликнул Петя, откидываясь на спинку стула.

Тут Рита, продолжая что-то бубнить, протянула палец – и все увидели, что один из проводов в роутере вставлен не до конца. Никто этого не заметил, а Рита заметила. Так Петя проиграл Рите второй миллиард.

Однако папа всего этого не слышал. Он сидел у себя в кабинете и быстро и жадно печатал. Мысли обгоняли одна другую, и пальцы едва успевали набирать текст. Изредка папа отрывался посреди предложения, и оно оставалось незаконченным, потому что мысль уже спешила дальше. Ничего, закончит потом.

Зато теперь папа знал, что мешало ему работать днем. Для работы ему нужен был ШУМ, непрерывный, как звук морских волн. Да здравствует шум!

Иллюстрации к книге Дм. Емца «Бунт пупсиков», изд-во «Эксмо»

Примечание:

*Йозеф Эметс - персонаж, придуманный российским детским писателем-фантастом Дмитрием Емцом.

Главный и самый важный навык родительства состоит в том, что иногда ваши дети будут есть много, а иногда не есть ничего. Иногда умнеть, а иногда тупеть. Иногда спать много, а иногда не спать вообще. Иногда огорчать, а иногда радовать. Иногда учиться, а иногда не учиться. Иногда лезть на стену и бегать по потолку, а иногда жутко тормозить. И единственное, что вам действительно нужно – это любить их, сохранять терпение и понимать, что все это абсолютно нормально.

Дмитрий Емец, «Бунт пупсиков»

Папа – Дмитрий Емец, писатель
Мама – Мария Емец, филолог, художник-керамист
Дети:
Ваня – 16 лет
Наташа – 14 лет
Катя – 12 лет
Оля – 10 лет
Саша – 8 лет
Миша – 6 лет
Соня – 4 года

– Дмитрий, как Вы представляли себе собственную семейную жизнь? Думали, что станете многодетным отцом?

Дмитрий:

– Нет, конечно! В школе мы вместе с одноклассником кричали: «Женщина погубит человека!» Потом, когда я уже учился в университете, мои представления о женщине и семейной жизни несколько изменились.

Тем более что пример женщины, которая не губит, а совсем наоборот, был передо мной с детства. Меня воспитывала бабушка Наташа. Мы с мамой были для нее как брат с сестрой. За неделю до того, как мне исполнилось 18 лет, бабушка Наташа умерла. Я думал, что, когда женюсь, у меня будет девочка, и я назову ее Наташей. Первым, правда, появился на свет мальчик. Его я назвал в честь дедушки – Ваней. Наташа родилась еще через два года.

В начале семейной жизни я не представлял себя многодетным, но когда родилось двое детей, мне это понравилось и захотелось, чтобы их стало больше. Жена как-то не очень сначала поддержала мою идею, она говорила: «Давай подождем несколько лет, пока все как-то устаканится». Но мне не хотелось ждать, и родилась Катя, потом Оля, потом Саша, потом Миша, потом Соня.

– Как Вы познакомились с будущей супругой?

– Я учился на первом курсе аспирантуры филфака МГУ, а Маша – на третьем курсе того же факультета. Она работала лаборантом на вечернем отделении и очень мне понравилась. Она такая стремительная была, динамичная и почему-то волосы у нее очень вились! Я купил розу, но подумал, что идти, держа розу в руках, неудобно: глупо как-то, как там разговор сложится – неизвестно. А тут жених какой-то, с розой.

Потому я отломал у розы ножку и спрятал ее в чемоданчик. Был такой смешной чемоданчик-дипломат. Тогда все с дипломатами ходили. После чего пришел и пригласил Машу в буфет. А она отвечает: «Не могу». «Ну вот, думаю, хорошо, что розу не достал!» Я огорчился, стал уходить, как вдруг услышал: «Да я сейчас не могу, а вот после трех, как освобожусь – пойду».

Мария:

– Дима одновременно с аспирантурой работал лаборантом на кафедре русской литературы. У него была очень строгая начальница, которая жестко следила, чтобы на экзаменационных комиссиях протоколы заполнялись правильно. Митя же писал смешно: у него детский почерк, потому что он рукой почти не пишет, только на компьютере, и он не ставил точек.

– Как началась ваша семейная жизнь?

Дмитрий:

– Как-то очень плавно, без фиксированной даты. Мы поженились после того, как у нас появилось двое детей: мы тогда еще не были воцерковлены, в Церковь пришли, уже будучи родителями четверых детей. А до этого как-то раньше второго ребенка не обременяли государство штампом, были такими хиппарями в своем роде.

Но мне с самого начала было ясно, что эти отношения на всю жизнь.

Вначале у нас не было ни квартиры, абсолютно ничего. Шел 1997 год, мне было 23 года, только начали выходить в свет мои книжки. «Дракончик Пыхалка», «Приключения домовят», «Кусалки» и другие. Как писатель я мог раз в год жить месяц в Переделкино за очень небольшие деньги, почти бесплатно. Вот мы и прожили первый наш месяц в Переделкино. А потом деньги стали кончаться, все мои гонорары мы проели, и на последние деньги, уже ожидая первого ребенка, мы сняли квартиру возле «Речного вокзала» у дедушки по фамилии Гольденблат, который каждый день приходил проверять, вся ли его мебель цела. Прожили в ней несколько месяцев и переехали к моим родителям.

Первое время оказалось непростым. Не было денег, поначалу складывались сложные отношения у Маши с моими родителями… Все это на фоне первой беременности жены. Помню, что тяжело было, а веры, чтобы на что-то опереться, тогда не было. Первые два года совместной жизни вообще непростые. Люди обтесываются, привыкают друг к другу, вылезают всякие мелкие привычки, которые кажутся другому невыносимыми. Но тогда я впервые, пожалуй, начал молиться. Не ходя еще в Церковь, просто молился.

Другой напряженный момент возник, когда мы ждали третьего ребенка. Это было вскоре после кризиса 2000 года, деньги в семье совсем исчезли. Я думал: «Денег нет у нас, зато ребенок будет. Ничего! Что-нибудь придумаем!» А потом буквально чудеса стали происходить. Дает Бог детей, даст и на детей. Главное – ничего не бояться. Не только верить в Бога, но и верить Богу. А мы обычно в Бога как бы верим, а Богу не верим, что он все устроит.

Вообще я впоследствии заметил, составив свою собственную мини-статистику, что на третьего ребенка Бог всегда какие-то подарки дает людям. У кого-то работа хорошая появляется, у кого-то еще что-то. У меня же появилась «Таня Гроттер», которая очень нас выручила. Потом, как подарок на четвертого ребенка, на Олю, пришла идея «Мефодия Буслаева». Он стал главным нашим кормильцем. Потом появился «ШНыр» («Школа ныряльщиков»). Это, наверное, самый главный мой сериал фантастики, самый глубокий.

– Как ваши родители относились к тому, что у вас становится все больше детей?

Дмитрий:

– С рождением Вани, когда мои родители в полной мере ощутили, что стали бабушкой и дедушкой, отношения улучшились. У меня был очень хороший папа Александр Иванович, он умер в прошлом году зимой, – очень хозяйственный, настоящий, он всегда очень поддерживал меня материально в первые годы, когда еще книжки плохо кормили.

Но родители никогда не были сторонниками нашей многодетности. Они говорили: «Вот вы родили третьего ребенка, может, хватит? Может быть, пора остановиться? Этих воспитать?» Потом, когда мы четвертого ребенка родили, они уже только головами качали. А потом привыкли, им стало уже только интересно: кто родится в этот раз – мальчик или девочка? В общем, уже ничему не удивлялись.

Я вот что обнаружил: когда дети появляются относительно рано, года в 23–24 (а Маше вообще 20 лет было), бабушки и дедушки обычно еще не очень доверяют детям и все время дают советы. Мы придумали противоядие. Мы просто рожали очередного ребенка и охотно давали понянчиться с ним всем, кто желает. И уже через короткое время стали обнаруживать, что бабушки и дедушки уже не только не пытаются вмешиваться в воспитание, а наоборот, прячутся. Какое тут воспитание, когда на тебе виснет человека три, а четвертый в коляске проснулся и орет?

Непрактичные ссоры

– Сейчас бывает, что ссоритесь с женой?

Дмитрий:

– Ссоримся, конечно, порой. Тут недавно Саша говорит: «Давайте вы за каждый спор будете мне давать рубль». Он сейчас завел себе копилку и изыскивает любой способ, чтобы ее пополнить.

Причем дети, как мы заметили, улавливают разлад даже на уровне интонаций. Да так, вроде бы еще не ссора, а такое какое-то предссорье, легкое недовольство друг другом, маленькая такая тучка набегает на солнце, но дети сразу это чувствуют. Поэтому стараемся не ссориться.

Мария:

– Есть семьи, которые ссорятся из-за крышки на тюбике пасты: закрыт он или не закрыт. А у нас таких ссор практически нет. Наверное, больше из-за воспитания копья ломаем. Допустим, я считаю, что на такую-то секцию можно ребенка не вести, а Митя считает, что нужно вести.

Дмитрий:

– Долгих обид у нас не бывает. Важно, когда ты понимаешь, что отношения – это насовсем, на всю жизнь и никуда уже из танка не убежишь, хороший он или плохой. Это знание всё сглаживает и делает отношения более крепкими.

– Кто первый делает шаг мириться?

Мария:

– Ну, конечно, Дима.

Дмитрий:

– Я просто умнее.

Мария:

Дмитрий:

– Да на самом деле оба идем мириться, то Маша первая, то я.

– Как беременности влияли на состояние семьи? Ведь это гормональные изменения организма, раздражение…

Мария:

– Да я не сказала бы. Если беременность идет хорошо, то она идет хорошо. Сильных токсикозов у меня никогда не было. Проблемы были только с седьмой беременностью, когда у нас были естественные роды после кесарева сечения. Миша, шестой ребенок, у нас «кесаренок». Вот это было в полной мере приключение и куча волнений! После кесарева практически не дает наша медицина рожать естественно. Пугалки всякие, округление глазок, боятся статистику себе испортить, но на самом деле очень даже реально родить.

Дмитрий:

– Разница между нашими детьми – два года. Практически по календарю. У нас двое сентябрьских детей, четверо июньских-июльских и один февральский. Каждого ребенка Маша кормила грудью. Пока ребенку не исполнилось восемь месяцев, он, кроме молока, вообще ничего не получал, даже воды.

Правда, иногда мне казалось, что нужно, чтобы ребенок набрал еще вес, и я потихоньку начинал ночью кефирчиком подкармливать. Но чтобы Маша не узнала, да и редко это было.

– Что менялось в жизни с каждым последующим ребенком?

Дмитрий:

– Создавался свой особый ритм, и это очень здорово. Такое постоянное обновление жизни. Всегда интересно, кто родится, мальчик или девочка. Сейчас нашей младшей, Соне, уже четыре года, и получается, что этот ритм впервые был нарушен после седьмого ребенка, восьмого пока нет. И вот ощущение, что что-то не так. Слом ритма. Неуют. Мы уже привыкли к тому, что каждые два года появляется ребенок и семья освещается каким-то светом. Но надо верить не только тому, что дается, но когда что-то не дается – это значит тоже так надо.

Вообще интересный момент. Помню, педагог по старославу в университете сказал, что психологически человек различает только три числа – один, два и много. То есть три, четыре, десять и сто – это уже все в равной степени много. Один кластер памяти за это отвечает. Так вот и получается «однодетность», «двудетность» и «многодетность».

Сложнее всего переступить барьер между вторым и третьим ребенком. После трех детей уже обычно не считают, и это хорошо. Это победа над запланированным немецким киндерцвеем.

Когда ребенок один, да еще и первый, все время очень волнуешься, боишься, не знаешь – как, чего. Помню, мы все бегали, анализы сдавали. Дисбактериоз и всякие такие дела. Ребенок поморщится, а нам кажется, что что-то, наверное, с ним ужасное случилось, срочно бежим к какому-нибудь медицинскому светиле. Ему нужно отдавать кучу денег, сидеть в очереди, он направляет на анализы. И так до бесконечности. В детскую поликлинику ходишь уже как на работу.

А потом уже, когда появился родительский опыт, мы уже поняли, чего нужно бояться, чего можно не бояться, и стало гораздо проще. Вообще, самые организованные, мне кажется, это матери трех и больше детей. Их можно запросто ставить руководить любой фирмой, потому что они интуитивно умеют распределять время. Мать одного ребенка, чаще всего, все время загнана, задергана. Мать двоих детей уже 50 на 50, уже иногда голову к небу поднимает. Но обычно все время спит. А с тремя детьми – тут уже и время появляется, и какие-то способности открываются, таланты. Это я говорю по нашему опыту.

Мария:

– Одного ребенка еще можно вписать в график своей жизни. С двумя детьми сложнее, потому что, когда один просыпается, другой засыпает. Бесконечная карусель. После трех детей уже все равно, потому что ты все равно себе не принадлежишь. Однажды ты понимаешь это и расслабляешься. Например, по поводу спанья ребенка в кроватке: или ты «педагог», когда ты ребенка кладешь в кроватку, или ты выспался, когда ты забираешь его к себе в кровать. То есть идешь уже на компромисс и не пытаешься чего-либо успеть.

Так что уже никаких педагогических теорий и иллюзий. Просто жизнь.

Дмитрий:

– Ты просто начинаешь ощущать, что дети с тобой всегда. Едешь, допустим, на велосипеде кататься, – они с тобой: в детском рюкзаке, на детском сидении. Ты все время проводишь с детьми, как мама-кенгуру. И это здорово. И иногда даже бывает – после храма в воскресенье уже даже не понимаешь, чьих детей ты грузишь в микроавтобус (у нас японская праворулька очень вместительная), просто закидываешь что-то такое бегающее, а потом едешь и видишь, что два твоих ребенка уехали с кем-то другим, а ты взял двоих чужих. Это абсолютно нормально и даже весело.

Порой бывает, что у нас неделю живет ребенок знакомых или наши дети живут у кого-то из многодетных знакомых. Это очень даже здорово, потому что потом ребенок возвращается с новыми привычками и чаще всего это бывают неплохие привычки. Есть семьи очень организованные, с железно налаженным бытом. Скажем, мы Катю отдали на неделю к одним знакомым, она потом пришла, моментально в кухне порядок навела, все перемыла, моментально всех построила.

Мне кажется, можно такую педагогическую систему придумать, что если тебе не хватает каких-то качеств, а у твоих знакомых, других многодетных, этих качеств много, ты им даешь на время своих детей. А если у тебя есть что-то хорошее, то ты можешь научить этому чужих детей. Такая система взаимного выправления.

– Самое трудное, что вам пришлось пережить из-за детей?

Дмитрий:

– Миша у нас родился с весом 1 килограмм 470 грамм, с одним баллом по Апгар, он у меня весь помещался на ладони. В результате некоторых сложностей получили ДЦП. Левая рука и левая нога у него плохо работали.

Нога еще ничего. Мы его смогли расходить, он даже бегает очень быстро. И плавает неплохо. А левая рука работает, мягко скажем, плоховато. Он ее использует как такую держалку, когда нужно туда что-то временно всунуть. Когда нужно в садике как-то защищаться, он лбом очень неплохо научился бодаться. Ну это есть все в книге «Бунт пупсиков ». Она автобиографическая такая, про многодетную семью с семью карапузами, которая удирает из большого города в маленький, приморский. Даже имена детям я не всем в книге поменял. И художник нас рисовала.

А с Мишей посмотрим, как там будет дальше, в школе. Он пока не испытывает неудобств из-за неловкости левой руки. Не сравнивает себя с другими. Он только иногда спрашивает: «Почему Бог сделал такое с моей рукой?» Ну мы отвечаем что-то такое правильное, но на самом деле ответа пока не знаем. Мы много семей знаем, у которых у детей есть ДЦП. Некоторые замыкаются, а некоторые рожают еще нескольких детей и у них адаптация гораздо лучше проходит, и живут они веселее. Главное, чтобы народ не сдулся в первые год-два. Они самые тяжелые обычно.

Мария:

– Всё самое плохое для нас всегда оборачивалось чем-то хорошим. Зато он стал самым любимым ребенком в семье – и у детей тоже. Он самый улыбчивый из всех.

Дмитрий:

– С другой стороны, он привык, что после каждой реабилитации, после каждого массажа, занятия лечебной физкультурой он получает игрушку, киндер-сюрприз или еще что-то. И это у него стало привычным сбором дани. И это не есть хорошо.

Мария:

– Жесткий детский рэкет.

Дмитрий:

– Я стараюсь этот «рэкет» пресечь, но пока никак не пресекается.

– Как решали и решаете вопрос жизненного пространства?

Дмитрий:

– Вначале мы жили в двушке в Москве. У нас было трое детей – у них одна кровать двухъярусная, одна обычная. Когда переехали из Москвы в Крым, места стало гораздо больше.

Мария:

– Теперь нам очень трудно привыкать, когда мы возвращаемся в Москву. Все нам кажется тесным, неудобным. Хотя и в Крыму далеко не у каждого есть своя комната. Все равно девочки вместе живут, кроме Оли и Наташи.

Дмитрий:

– Переезд наш был совсем не спланирован. Мы не думали, что это будет надолго, приехали просто на лето. Лето прошло, остались на осень. Потом осенью смотрим: вроде как нормально все, все живы, здоровы, все хорошо, нам нравится. Пошел в садик проситься и нас взяли. Потом прошло еще два года, договорились, дети поступили в школу.

Когда семья большая – много всяких занятий: художественная школа, музыкалка, секции, танцы, всякие репетиторы. В Москве это безумно дорого, мы, наверное, такую нагрузку материально не потянули бы. В маленьком городе за два часа всех успеваешь развезти. Раскидываем детей с Машей на двух велосипедах или на машине. С московскими расстояниями и пробками это было бы нереально. Вообще, мне кажется, что люди, которым работа позволяет работать дистанционно, должны удирать из больших городов. Главное только, чтобы семья при этом оставалась вместе. То есть не надо продолжительно разделяться по разным городам. Это неправильно.

Как работать дома, если в семье много детей

– Дмитрий, как выделяете время на работу?

– Писатель работает дома. Я стараюсь вставать пораньше, пока никто не мешает. Раньше это было в три, в четыре часа, сейчас сил хватает проснуться только в пять. Несколько утренних свободных часов, пока все спят – это самое творческое для меня время. Потом просыпаются дети и тут уже начинается… Одеваешь всех, выгоняешь в школу, отвозишь в сад. Потом есть три часа, пока дети не начнут возвращаться из школы. А потом, когда они уже вернутся, начинается бесконечный развоз и пытка уроками. Уже как-то на автомате понимаешь: этого туда отвезти, срочно ехать за тем или взять сразу двоих, этот подождет, этого туда забрать, этот сам дойдет. Ну, в общем, начинаются все эти комбинирования, которые и продолжаются часов до восьми вечера. А уроки вообще никогда не прекращаются.

Если накапливается недосып, стараюсь найти час днем – это равносильно четырем часам сна ночью.

Я раньше был совой. А потом постепенно переделал себя в жаворонка, поскольку понял, что утреннее время более ценное, и гораздо больше стал успевать.

На самом деле таких жестких схем планирования, которые написаны на холодильнике, у нас нет. Маша у нас хорошо рисует, и сейчас получила дополнительное образование – изготовление керамики. У нас теперь не дом, а мастерская. Даже муфельная печка и гончарный круг есть. Маша делает разные сосуды – посуду, очень красивые горшки. На гончарном круге и без него. В общем, она сделала красивую доску объявлений, где было расписано, когда кого везти. Но все на нее забывали смотреть. И сейчас доска уже давно не заполнена – все распределяется чисто автоматически.

– Мария, а как Вы выкраиваете время, чтобы заниматься чем-то своим?

Мария:

– Университет я закончила с двумя детьми, не уходя в академический отпуск. Но мне помогала очень бабушка Мити, которая прошла всю войну медсестрой. Бабушка Вера. Она умела создавать налаженный быт. И родители очень помогли. Диплом я писала ночами.

Потом я поступила в аспирантуру, сдала все экзамены, осталось защитить диссертацию, а Митя мне говорит: «Вот родишь мне еще одного ребенка и защитишься». В общем, мы рожали, рожали детей. Диссертацию я так и не защитила.

Одна многодетная мама, которая делает батики, делилась со мной секретом: достаточно выкроить 15 минут в день, чтобы сделать за три дня картину. Но эти 15 минут должны быть полностью твоими.

Секреты, как все успеть – с детьми и по дому

Мария:

– Обычно покупки делаются без специального плана, по ходу. Смотрим, что чего-то нет, едем и покупаем. С уборкой сейчас стало легче: старшие помогают. У каждого свой веник, которым он убирает свою территорию.

Мне лично удобна система, когда ты делаешь дела по ходу. То есть у тебя не выделены какие-то определенные часы на уборку – видишь, что надо убраться, есть время, вот и убираешься.

Наверное, мы не до конца справились с задачей – у нас нет стерильных полов, там могут валяться шишки, камни – то, что притащат дети. Ну а кто сказал, что дом детей должен быть стерильным?

Дмитрий:

– Главная задача – выделение приоритетов. Есть вещи, которые должны быть сделаны обязательно, а есть вещи второстепенные. Допустим, мое главное дело – всех детей развести, заткнуть дыры в уроках и вовремя сдать рукописи. Пока эти дела не сделаны, я не буду ни на что другое отвлекаться. Вот когда сделаешь все важное, в освободившиеся кусочки времени делаешь дела второго ряда. Когда сделаны дела второго ряда, делаешь дела третьего ряда. То есть, если понимаешь степень приоритетности дела: сначала спасаться от разбойников, а потом кашу есть, то тогда гораздо проще.

Есть еще один хороший принцип, мы пытаемся взять его на вооружение, правда, не всегда удается соответствовать. У нас есть знакомая семья священника, которая для нас является во многом образцом для подражания. И вот у них мы подглядели вот что. Уборка – это перекладывание ненужных предметов с одного места на другое. Если нет ненужных предметов, то и уборка перестает быть проблемой. Они отдают вещи просто моментально. Допустим, мы к ним приходим в гости, и батюшке попадается на глаза какая-нибудь кофта. Он говорит: «Так, кто эту кофту последним надевал?». Выясняется, что к кофте никто не прикасался уже неделю. Тогда глава семейства произносит: «Выходит, мы можем прекрасно обойтись без этой кофты! Давайте мы ее подарим Емцам». Раз – и мы эту кофту получаем, хотя, может, она нам и не очень нужна. То есть у них такой принцип: если к предмету несколько дней никто не прикасался, значит, он больше не нужен. У них в квартире всегда чисто, потому что мало лишних вещей.

Не сидеть!

– Бывает, что накатывает – усталость, раздражение и состояние, близкое к депрессии ?

Мария:

– Такие состояния, конечно, приходят. Но мы очень много гуляли всегда, а любую депрессию разгоняет ходьба. Подвижность. Наверное, меня спасало, что надо все время с детьми куда-то идти.

С Ваней, нашим старшим, было даже с одним очень непросто. Ему все время надо было куда-то очень сильно стремиться. Он очень подвижный до сих пор. Когда он первый раз постелил полотенце на пляже и лег, мы подумали, что он заболел. А он был на трех тренировках и потом они еще бежали кросс до моря. Мы тогда поняли, что просто наконец-то ребенок выдохся. Так что мы все время с ним гуляли, копали, лепили снежные скульптуры, «перемешивали» палками небо в лужах…

Бабушки наши очень смешно подмечают и говорят: «В вашей семье очень удобно, если у одного ребенка нет настроения и он не хочет с тобой общаться, ты поворачиваешься к другому и другого одеваешь, заплетаешь». И тот, без настроения, тоже подключается. В общем, есть варианты.

Дмитрий:

– Пока детей было меньше, мы все время заморачивались. Нам казалось, что дети злые, неаккуратные, не хотят учиться, не с теми дружат, ничего внятного не хотят, с профессией не определились и т.д. и т.п. Это всякий раз была жуткая трагедия. Например, когда у старшего ребенка в 14 лет начались подростковые встряски, в первый раз было страшно. Потом мы поняли, что это нормально. Когда детей несколько, ты уже привыкаешь, что человек, по мере приобретения разума, переживает какие-то стадии, не всегда приятные родителям.

Например, Оля была неряхой до десяти лет, потом вдруг автоматически в ней какой-то невидимый тумблер переключился, она все время свою комнату моет, убирает, пылесосит. Или ребенок не хочет читать книгу, прячет под диван, а через полгода смотришь: от книжки его не оторвешь. То есть нужно просто не бояться, понимать, что все придет в свое время, и радоваться тому, что есть сегодня.

– Удается провести время вдвоем?

Дмитрий:

– Очень трудно переключиться из режима «мама и папа». С другой стороны, мы же уже настолько давно стали мамой и папой, что уже как-то к этому органически привыкли.

Время отдохнуть только вдвоем дает нам Машина мама. Она правильная и аккуратная, раз в год берет отпуск и приезжает к нам, полная педагогических затей, объясняет нам, что мы неправильно воспитываем детей. И мы обычно оставляем ей всех детей и удираем недели на три. Когда мы приезжаем, то понимаем, что истощили силы бабушки на год. Она бежит от нас как ошпаренная и только к концу года вновь копит силы и снова приезжает, полная педагогических планов.

Планирование финансов и приготовление еды

– Есть какие-то секреты в приготовлении пищи?

Дмитрий:

– Чаще готовлю я, потому что, наверное, голод чувствую острее. У меня есть несколько дежурных блюд. Я, например, очень люблю гречневую кашу – она остается вкусной долгое время. Просто готовить мясо или курицу – купил ее, помыл, засыпал приправой и поставил в духовку на час. Суп мы не каждый день готовим: у нас почему-то не очень его едят. Зато любят жареную картошку, шоколад, бананы. Хлеб едят просто в диких количествах. По три булки в день уходит.

Бывают такие моменты, когда дети едят вообще непрерывно, а бывает, что месяц или два ребенок почти никогда не хочет есть: у него сейчас нет периода роста.

Мы даем еду, но не контролируем ее съедаемость. В общем, я обратил внимание, что если в семье еда является культом, то там дети бывают довольно рыхлые, потому что их заставляют всё съедать даже тогда, когда у них нет периода роста. У нас такого нет и поэтому проблем с лишним весом у детей тоже нет.

– Как решаете вопрос финансов?

Дмитрий:

– Конкретного осмысленного планирования, чтобы мы сидели и на листике бумаги все раскладывали по кучкам, у нас нет. Все-таки мы гуманитарии, у нас более свободный подход к цифрам. Я просто знаю – все, что я сниму с карточки, будет сегодня же потрачено. И поэтому я стараюсь снимать понемногу, так, чтобы растянуть на подольше.

Прикидываешь, что надо заплатить за сад, за занятия, потратить на неотложные в данный момент нужды. Есть вещи, которые могут быть отложены, они откладываются.

Хотя в теории, когда начинаешь планировать траты, гораздо меньше тратишь денег. А вот когда приходишь в магазин с кучей детей, они разбегаются между рядами, начинают хватать все эти чипсики, шоколадки, киндер-сюрпризы, – довольно много денег уходит на всякую ерунду. Мне кажется, если год себя ограничивать в этих киндерах, можно было бы уже машину новую купить.

– Как удается время каждому ребенку уделять?

Дмитрий:

– Есть очень хорошая книжка одного американского священника, который перешел из протестантизма в православие. Гиллквист, «Возвращение домой».

Он все время путешествовал по всей Америке – у него было несколько храмов на расстоянии 2000 километров друг от друга. Своих детей – кажется, их было пять – он видел очень редко. И вот священник решил, отправляясь в поездку, по очереди брать по одному ребенку с собой в машину.

Мне показалась интересной эта идея. Вот, например, недавно я ехал в аэропорт ночью и взял с собой Катю. И мы там за эти два или три часа поездки гораздо больше друг другу сказали, чем до этого за год.

О вере

– Расскажите о вашем приходе к вере.

Дмитрий:

– Мы раньше приходили в храм пару раз в год – святили куличи на Пасху и относились к этому как к культурной традиции, не больше.

И вот в 2007 году мы подружились с батюшкой, с отцом Борисом из московского храма Софии, Премудрости Божьей – у него четверо детей в то время было, у нас тоже четверо, много у нас оказалось общего, и как-то под его влиянием постепенно пришли к вере. Теперь и у отца Бориса семь детей, и у нас семеро. Сейчас отец Борис служит на Преображенке.

Мария:

– Батюшка очень любит вспоминать первую встречу с Митей. Он тогда отпросился у настоятеля: «А можно я уйду на книжную ярмарку, встретиться с Дмитрием Емцем?» – «Можно!»

Дмитрий:

– Да, помню, сижу я на книжной ярмарке на ВДНХ, встреча с читателями. И вдруг один парень оглянулся и удивленно так шепчет: «О, святой отец пришел». А это пришли отец Борис, матушка Настя и алтарник. Так мы и познакомились.

Это и были мои первые шаги к вере, без долгих богословских бесед. Когда ты видишь жизнь другого человека совсем близко и она становится для тебя примером, ты понимаешь, что этот человек настоящий, нужно идти за ним, он идет правильной дорогой. Остальное происходит автоматически.

– А детей как вы воспитываете, чтобы они тоже полюбили Церковь?

Дмитрий:

– Пытаемся, но пока еще непонятно, насколько прочно у них все сложится. Много искушений, шатаний, отпадений. Я понял, что нельзя детям врать в каких-то важных вещах. Дети все время пытаются поймать родителей на несоответствии их дел словам. Ваню, например, остро волнует вопрос: «Вот вы почти десять лет ходите в храм. Ни одного воскресенья не пропустили. Стали ли вы лучше? Что в вас изменилось?»

В любом человеке стоит фильтр правды. Я его чувствую, когда книги пишу, я знаю, что читатель увидит, если ты решишь обмануть даже на протяжении одной страницы, он почувствует фальшь.

В семье эта ложь останется, потом она где-то всплывет и нарушит отношения. Поэтому я ни в книгах, ни в отношениях с детьми в каких-то важных вещах лжи не допускаю. И мне кажется, это очень отношения спасает.

– Бывает, что вы на детей срываетесь, кричите?

Дмитрий:

– Бывает. Мы очень шумные.

Мария:

– Мы как итальянская семья, принявшая православие.

Дмитрий:

– Да, у нас итальянское семейство. Дети буквально по потолкам бегают, и мы сами иногда по потолкам бегаем.

Сделать ситуацию менее взрывоопасной помогает формула – объяснять через третье лицо. Например, представьте, что сейчас пришел ваш сын и вылил на ноутбук графин воды. Хочется на него закричать. Но вы ему говорите: «Мама очень раздражена, ей хочется открутить тебе голову, ведь ты испортил важную вещь». Пока ты свое состояние со стороны обрисовываешь, то и сам себя понимаешь, немного успокаиваешься, и начинается конструктивный разговор.

Понятно, справиться с собой удается не всегда, но когда удается, примерно в половине случаев сильно спасает. Теперь, когда мы стали это практиковать, я часто слышу, как дети в соседней комнате говорят: «Катя, ты меня очень огорчила, потому что сделала то-то и то-то». – «А ты, Оля, сделала то-то и то-то!» Вчера бы они друг в друга тапками швыряли, а сейчас пытаются конструктивно выражать свою позицию.

– Что, на ваш взгляд, самое сложное в семейной жизни?

Мария:

– Самое сложное – это иметь много терпения. А главное, важно понимать – ты с этой дороги никуда не можешь свернуть.

Дмитрий:

– Знать, что ты не всегда бываешь прав. Просто каждый человек до какого-то момента считает себя всегда и во всем правым. Он все примеряет на себя. И понимать, что бывают ситуации, когда ты не прав, – очень тяжело. Но очень важно и очень нужно.

***

Среднее воскресное утро в семье Дмитрия Емца

Встаю где-то в 7-30. Ищу кошку, вышвыриваю. Ищу собаку. Выгоняю. Пока выгоняю собаку, возвращается кошка. Вышвыриваю. Иду всех будить.

Когда бужу Наташу, слышу, как у нее с кровати спрыгивают и лают собачки. Их две. Ричард и Вильгельм. Они такие мелкие, как две крысы. Я их не отличаю. Бужу Катю. Сильно не усердствую. Знаю, что она потом сама встанет и быстро оденется.

Бужу Олю. Она показывает на колене царапину в сантиметр и говорит, что у нее не сгибается нога. Но потом встает. Ноет, стонет, потом хохочет. Потом все по кругу.

Бужу Машу. Маша ночью что-то делала с глиной, пытаясь ее очистить. Замоченная глина пахнет болотом. Лягушка из аквариума ощущает ее и интересуется издали, высовывая морду.

Сашу разбудить вообще нельзя. Словами, во всяком случае. Надо отнести его в ванную сонного и поставить на ноги. В туалете он на пол не ложится. Если же поставить его в коридоре, он будет спать на полу. Соню и Мишу лучше не будить вовсе. Лучше тащить сонными завернутых в одеяла, и одевать в машине.

Особенно опасно будить Соню. Она будет топать ногами и описается от злости, если чуть нарушишь ритуал. Снова вышвыриваю кошку, которая опять вернулась и копает лапой в цветах. Когда выкидываю из цветов кошку, там обнаруживается сахар. Это Саша кормил муравьев, у которых был вылет матки позавчера.

Почти уже готовы ехать, но тут звонит сосед по даче. Говорит, что у нас на даче кто-то есть. Вроде как влезли какие-то дядьки. Но, может, уже вылезли, потому что ворота открыты.

Я начинаю искать биту, которая где-то валялась, но не нахожу. Видимо, спер кто-то из детей. Катя ворчит, что вот у Сереги бита всегда перед дверью. Саша и проснувшийся Миша очень активно помогают искать. Ничего не находим. Я говорю: «Ладно!» Саша и Миша находят кусок тонкой пластиковой трубы. Я говорю: «Не надо», но они ее все равно берут. Она загромождает половину машины.

Решаем на дачу заехать после храма. Едем в храм. Туман страшный, ничего не видно в трех шагах. По дороге все окончательно просыпаются и начинают открывать молитвословы на телефонах или в книжечках. Соня и Миша дерутся. Их рядом лучше не сажать, а между ними или посадить Катю, или поставить мусорное ведро. По сдерживающему эффекту это будет примерно одно и то же.

Наташа ноет, что у нее все болит и она не погуляла со своими козявками. Потом начинает спрашивать, кто такой Хайдеггер. Я отвечаю, но осторожно, потому что помню только про герменевтику. А она потом по Интернету проверит и будет меня ловить.

Саша и Миша начинают драться за пластиковую трубу, чтобы побеждать дядек. Саша колотит трубой Мишу, а Миша Сашу. Вопли. Катя выхватывает трубу и зашвыривает ее в багажник. Багажник заклинивает, потому что его всегда заклинивает. Я начинаю ехать по асфальтовым ямам, потому что только так его расклинит от тряски.

Приезжаем в храм. Там все мобилизуются и около часа все похожи на людей. Саша, Миша и Соня довольно тихо рисуют. Бабушки умиленно гладят деток по головам и говорят: «Какие послушные детки!» Суют конфетки, мне суют рублей пятьдесят денег. Отказываться неудобно. Бабушки обидятся.

Когда обнимают Мишу, он говорит каждой бабушке: «Осторожно! Ты мне сердце помнешь!»

Потом дети причащаются. Едем на дачу. Ворота открыты со следами лома.

Я говорю: «Сидите в машине! Если что – закройтесь!»

Все, разумеется, рвутся смотреть дядек. Я иду смотреть дачу. Дядьки уже ушли. Может, и сутки назад уже ушли. С дверью они не справились, но отжали решетку ломом. Аккуратно поставили ее рядом с дверью. Ничего особенного не вытащили. Ну там дрель, болгарку, матрас, еще что-то по мелочи. Стекол не побили. Очень аккуратные дядьки. Пытались вытащить кровать, но она у них застряла, по ходу.

Бита не понадобилась. Пока я все осматриваю, дети выбираются из машины. Соня начинает бегать по участку и искать дядек. Дети мерзнут. Требуют у Сони возвращаться в машину, обещают ей все, что попало. Соня не соглашается. Ей нужны дядьки, потому что ей сказали дорогой, что она будет их побеждать. Катя скептически говорит Соне, чтобы не мотала кишки. Кате говорят, что она была такая же, даже хуже. Катя скептически отвечает, что она этого не помнит, а раз не помнит – значит не было. Наташа опять стонет, что ей все надоело. Оля прыгает на одной ноге, потому что помнит про царапину на колене, но потом забывается и прыгает на двух. Соня, наконец, понимает, что дядек нет и со злости писается. Все едут домой, но по дороге решают заехать в кафе. Денег как-то не взяли, так как оно не предусматривалось, но берем в долг у Кати. У Кати они всегда есть. Она бережливая!

Фото из семейного архива

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Дмитрий Емец
Бунт пупсиков

© Емец Д., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Светлой памяти моего папы

Александра Ивановича

Глава первая
Все начинается

Двое детей – это уже много, а трое – это еще мало.

Общеизвестный факт

В городе Москве в двухкомнатной квартире жила-была семья Гавриловых. Семья состояла из папы, мамы и семерых детей.

Папу звали Николай. Он писал фантастику и боялся даже ненадолго отойти от компьютера, чтобы мелкие дети не впечатали в текст какие-нибудь посторонние буквы. Но буквы еще ладно. Много хуже, когда дети случайно ухитрялись удалить кусок текста, а папа обнаруживал это только месяц спустя, когда начинал править книгу.

И еще папу все время дергали, потому что он работал дома, а когда человек работает дома, всем кажется, что он всегда свободен. Поэтому папа вставал в четыре утра, прокрадывался с ноутбуком на кухню и замирал, когда слышал, что в соседней комнате по полу начинают стучать детские пятки. Это означало, что ему не удалось выбраться из комнаты незаметно и сейчас на нем повиснут один-два ноющих ребенка.

Маму звали Анна. Она работала в библиотечном центре главной умелой рукой в кружке «Умелые руки». Правда, чаще она сидела дома, потому что у нее рождался очередной малыш. И еще у мамы одно время был интернет-магазин развивающих игр и учебных пособий. Интернет-магазин находился на застекленном балконе. Там он обитал на множестве полок, которые папа сколотил, попадая молотком себе по пальцам. Детям очень нравилось, что у них есть свой магазин. А еще больше нравилось, когда мама в большой комнате собирает заказы, раскладывая на ковре десятки разных интересных игр.

Они тогда сидели и говорили друг другу: «Главное – ничего не трогать!» При этом старшие на всякий случай держали младших за руки. Младшие же или кусались, потому что не очень приятно, когда тебя держат, или проникались чувством ответственности и тоже поучали друг друга: «Главное – положить все на место!» и «Главное – если открыл пакетик, потом его аккуратно закрыть!»

Но все равно, если мама ненадолго отлучалась, чтобы выключить молоко или ответить по телефону, бандероли покупателям уходили с неправильно рассортированными кубиками, выгрызенной мозаикой или совсем без фишек. А один заказчик получил в коробке папину тапку и был недоволен примерно в той же степени, что и папа. Они оба потом долго созванивались, договариваясь, где им встретиться, чтобы вернуть тапку, но так и не встретились. Около полугода папа Гаврилов утаскивал вторую тапку у кого-нибудь из детей или у мамы, а они его все хором разоблачали.

Кроме детей, умелых рук и игр на маме была работа семейного доедалы. Как только у нее появлялось свободное время, она сразу доедала все с детских тарелок и шла спать.

– Меня не кантовать! – заявляла она.

Пете, самому старшему из гавриловских детей, было пятнадцать. Он целыми днями с кем-то таинственно разговаривал по телефону, выскочив на лестничную площадку, где его могли слышать только пять этажей соседей, уроки делал глубокой ночью и дома отгораживался от братьев и сестер мебелью, на которую вешал таблички «Не входить! ». В школьных анкетах Петя писал, что он единственный ребенок в семье, а на улице шел в стороне от всех, чтобы не подумали, что вся эта толпа – его родственники.

При этом, когда младшие дети иногда на неделю уезжали к бабушке, Петя явно скучал. Ходил по пустой квартире, заглядывал под кровати и задумчиво говорил: «Чего-то тихо как-то! А эти-то когда приедут? Скоро уже?»

Его сестре Вике было тринадцать. Она не могла сесть за стол, пока на нем была хотя бы одна крошка. И не могла лечь в кровать, пока не разгладит простыню так, что исчезнет последняя складочка. Еще Вика постоянно танцевала сама с собой и принципиально читала только те книги, в которых действуют или хотя бы просто попадаются лошади. Например, в «Войне и мире» лошади встречаются – значит, «Войну и мир» она читала. А в «Горе от ума» лошадей нет – значит, «Горе…» оставалось навеки непрочитанным, хоть бы учительница даже повесилась на шторах. И не важно, что «Горе…» в семь раз короче и в пять раз проще.

Домашнее задание Вика всегда выполняла с огромной тщательностью и по полчаса страдала, когда строчка подходила к полям, а у нее оставалось еще три буквы или цифры. На новую строчку переносить глупо, а если закончить на этой, то придется залезть за поля!

Мама и папа не уставали удивляться, как Вика ухитряется совмещать в себе романтика, любящего лошадей, и все эти складочки на простынях, страдание из-за залезания на поля и крошек на столе.

Кате недавно исполнилось одиннадцать. У нее было прозвище Екатерина Великая. Она единственная из всех детей знала пароль от «большого компьютера», и братьям и сестрам приходилось умолять ее, чтобы она его включила. «Зачем? А ты уроки сделала? Ты руки помыла? Ты вещи свои убрал? Зубы когда ты последний раз чистил?» – строго спрашивала Катя, после чего обличаемый с воплем «у-у-у» и слезами нетерпения на глазах мчался торопливо давиться кашей или чистить зубы.

Однажды папе это надоело, и он вообще удалил с компьютера пароль. Но от этого всем стало только хуже. Дети ссорились – каждый хотел смотреть или делать на компьютере что-то свое, а малыши сидели перед монитором столько времени, что падали со стульев. Поэтому пришлось вернуться к системе Катиного самовластия, и опять все стало спокойно.

В свободное от активного руководства время Катя ходила по квартире и расклеивала желтые бумажки с объявлениями: «Стулья не красть! Они поставлены окончательно!» или «Поигранные игрушки должны быть убраны до 19.00!» .

Алене было восемь. Она постоянно влюблялась, и это удивляло ее сестер, потому что Катя и Вика, хотя и были старше, влюблялись крайне редко. У Алены было прозвище Девочка Нет. Попросишь ее что-нибудь сделать – она сразу крикнет: «Нет! Ни за что! Фигушки!» И сразу сделает. А другие ответят: «Да-да, сейчас!» – а потом три часа надо ждать. И поэтому получалось, что Девочка Нет помогала с малышами больше всех.

Шестилетний Саша был великий химик. Он смешивал все подряд с чем попало и смотрел, что из этого выйдет. Например, смешает обувной крем с яблочным соком, пшикнет туда дезодорантом из туалета и проверяет, взорвется это или не взорвется. Больше всего от Сашиных опытов страдали продукты, особенно мука и яйца, и жидкости с верхних полок в ванной. Однажды он случайно открыл, что укус и сода, если все правильно смешать, могут устроить большой бабах, и с тех пор уксус и соду приходилось чуть ли не скотчем приклеивать к потолку, потому что Саша их вечно похищал. Свои таланты Саша скромно характеризовал так: «Теперь меня зовут Сверхспособность! Теперь меня зовут Мегамозг! Теперь меня зовут Летающая Тряпка!»

У четырехлетнего Кости плохо работала левая рука, и он немного хромал. Но хромота не мешала ему даже бегать, а вот руку приходилось постоянно разрабатывать, что было причиной вечного маминого беспокойства. Зная, что на левую руку он положиться не может, Костя все время ходил с деревянной саблей и мастерски умел бодаться. Саша и Костя могли сосуществовать мирно не больше пяти минут в сутки. Даже в машине их нельзя было сажать рядом, а только еще через какого-нибудь ребенка. Зная твердость Костиной головы, Саша драться с ним боялся и предпочитал взрывать брата издали или обстреливать из катапульт. Заканчивалось все обычно тем, что Саша подбивал Косте глаз кубиком и прятался от его ярости под диваном, а Костя колотил по дивану саблей и кричал: «А-а! Убейте его по попе!»

Рите недавно исполнилось два. Разговаривала она еще плохо, но была очень круглая и вечно ела. Первый завтрак, второй завтрак, третий завтрак, а там уже и время обеда придет. Если же еду от нее прятали, Рита похищала из ванной мыло и обгрызала края. И еще Рита постоянно хотела заполучить именно те вещи, которые находятся в руках у ее братьев и сестер. Пеналы, рюкзаки, учебники – не важно что. Чтобы добиться своего, она устраивала дикие концерты. Поэтому другие дети вечно придумывали варианты, как ее обхитрить. Возьмут какой-нибудь носок или никому не нужную голову от куклы и притворятся, что ни за что не дадут их Рите. Рита устроит концерт, получит голову куклы и побежит ее прятать. И все уже могут спокойно делать уроки.

Когда такая большая семья гуляла, то все охали. К ним часто подходили разные люди, особенно пожилые, и спрашивали:

– Это все ваши?

– Ну да, наши, – осторожно отвечали папа и мама.

Дома дети спали на двухэтажных кроватях, стоявших буквой П, а у младших, кроме того, были еще детские кроватки с вынутыми рейками боковой решетки. Потому что когда боковые рейки не мешают, кровать можно поставить вплотную к родительской и вкатывать-выкатывать туда детей как колобков.

Но, несмотря на все ухищрения, в двухкомнатной квартире Гавриловы уже помещались плохо, ванная была вечно занята, дверь туалета то и дело сносили с петель, а отношения с соседями по подъезду были прохладными. Видимо, из-за внутренних перегородок дома, которые были очень тонкими и легко пропускали звуки. Большинство соседей входили в положение, но на втором этаже обитала одинокая старушка, которую вечно терзали подозрения, что детей ночами пилят тупой пилой.

– Почему они у вас так орали в час ночи?

– Потому что Рита хотела пойти в магазин, а другие дети ее успокаивали, – терпеливо объясняла мама.

– Вы родители! Объясните ей, что в час ночи магазины не работают!

– Мы объясняли, но она поверила, только когда мы отвезли ее в магазин на машине и показали, что он правда закрыт!

– Мне это все не нравится! Я буду бдеть! – бледнея, говорила бабушка.

– Ну и бдите себе! – разрешала ей мама, но настроение у нее портилось.

Мама ходила из комнаты в комнату и умоляла детей говорить шепотом. Старшие дети ее еще более или менее слушались, но младшие совершенно не умели шептать.

– МАМ, Я ЖЕ ВЧЕРА ПРАВИЛЬНО ШЕПТАЛ, ДА? – вопили они из ванной через закрытую дверь.

Мама хваталась за голову, а папа говорил:

– Знаешь, мне кажется, я понял значение слова «орава»!

– И какое?

– Ты уверена, что нужно уточнять?

Бдительная бабушка очень портила жизнь, не подозревая, что под разными именами и с разной внешностью уже стала популярным персонажем современной литературы. Папа, не зная, как ей еще отомстить, расправлялся с ней в романах. Три раза бдительную бабушку сожгли огнем драконы. Два раза ее съели голодные гоблины, а один раз убийство совершилось в лифте и преступник ухитрился бесследно спрятать тело, пока лифт ехал с пятого этажа на третий.

Как-то, когда дети в очередной раз расшумелись, бдительная бабушка вызвала полицию по поводу «подпольного производства на дому». Разоблачать производство приехали трое полицейских в бронежилетах и с автоматами. Поначалу они натолкались в коридор все разом и стали что-то выяснять, но мама заявила, что ничего с ними выяснять не будет, потому что один ребенок сидит на горшке, а другой сейчас проснется. Потом заявился Саша и стал просить у полицейского автомат. Он сказал, что стрелять не будет, а только посмотрит на пули. Полицейский автомат не дал, но, пока он спасал свое оружие от Саши, прицел автомата запутался в висевшей на вешалке сетчатой кофте, а выпутать его оказалось непросто, потому что в коридоре была жуткая теснота. Пока полицейские втроем выпутывали один автомат, явился Костя, победно неся перед собой горшок с результатами труда, потом проснулась Рита, и полицейские стали мало-помалу вытесняться на лестницу.

– А что вы тут хотя бы производите? – безнадежно спросил один, самый молодой.

– Ты еще не понял? Иди давай, иди! – сказал полицейский постарше и стал подталкивать его в спину вниз по лестнице.

Но все же отсутствие в квартире подпольной фабрики не улучшило отношений с бдительной бабушкой. Петя даже нарисовал на нее очень похожую карикатуру, под которой жирными буквами было написано: «Я БДИЛА, БДЮ И БУДУ БДИТЬ !»

Бдительная бабушка продолжала надоедать, хотя все и так уже ходили на цыпочках. Однажды мама села в коридоре на пол, заплакала и сказала:

– Я так больше не могу!

– Как «так»? – озадачился папа, выглядывая с ноутбуком из кухни, где он в очередной раз разбирался с бдительной соседкой, отправляя ей в банке с огурцами живых пираний.

– Нам здесь слишком тесно! Мы как сельди в бочке! Этот город меня съел! – объяснила мама и заплакала еще громче.

Тогда папа и мама стали мечтать, что переедут жить на море, в отдельный дом, где не будет соседей, а квартиру в большом городе сдадут. Прикинули, посчитали и решили рискнуть.

– Как хорошо, что тебе не надо работать! – сказала мама.

– Мне?! Я с утра до ночи работаю, а дети меня все время отрывают! – возмутился папа.

– Вот и хорошо! В доме у тебя будет свой кабинет! Мы будем ходить на цыпочках и тебе не мешать!

– Да! – воодушевился папа Гаврилов. – Настоящий кабинет с настоящим столом! Я обкручу дверь колючей проволокой под током, а возле нее поставлю волчьи капканы. Кроме того, в двери будут дырочки, через которые можно будет плеваться отравленными иглами.

Глава вторая
Папа ищет дом

– Пап, ты червяков купил? А еду для червяков купил? А что они будут есть?

Саша

В марте папа Гаврилов поехал на море и стал искать дом, который можно было снять на долгий срок. Приморский город был малоэтажный, очень живописный, с крышами, выложенными красной глиняной черепицей. Листва появилась еще не везде, но многие деревья уже цвели, и их мягкие цветы розово расплывались в глазах, так что отдельных цветов было не разглядеть. Чудилось, дерево окутано светящимся облаком.

У папы с собой имелся список адресов, но, увы, оказалось, что в Интернете все описано совсем не так, как на самом деле, и то, что выставлялось как «отдельный дом с множеством комнат», оказывалось тесной времянкой в хозяйском дворе, разделенной фанерными перегородками и с окнами, выходящими на воющую собаку на цепи. То же, что действительно более или менее походило на дом, стоило столько, что папе никак не подходило.

Пробродив по городу до вечера, папа отчаялся. Он решил сесть на поезд и уехать. Но до поезда была еще куча времени, и он сел отдохнуть на запутанной улочке, похожей на цифру 8. В эту улочку вело два входа, но они были очень узкие, и, если их не знать, можно было бесконечно ходить по «восьмерке», которая никогда не заканчивалась.

Папа сел на бровку под почтовыми ящиками, на которой лежала доска и стояла банка с окурками, и стал есть колбасу. Вскоре к нему подошла большая лохматая собака, старательно отлаялась и спокойно уселась рядом. Еще через минуту прибежала средняя собака грязно-белого цвета, тоже облаяла папу и с чувством выполненного долга села. Последней, поджимая переднюю ногу, причапала мелкая, но очень длинная собачонка с лысой спиной, тоже погавкала и разместилась рядом с двумя первыми. Ощущалось, что все три собаки давно между собой знакомы, а вот папу не знают, и он им интересен. Папа покормил собак колбасой и стал ждать четвертую собаку, потому что поблизости еще кто-то лаял.

Однако четвертая собака не появилась, а вместо нее из ворот вышел сухонький дедушка лет восьмидесяти. Он остановился рядом и стал молча смотреть на папу. Папа вначале не понял, почему он стоит, а потом догадался, что дедушка стоит здесь потому, что это его доска и его банка с окурками. Папа, извинившись, подвинулся, и дедушка сел рядом. Они разговорились, и папа рассказал, что он ищет дом, но ничего не может найти и поэтому идет на вокзал. Дедушка что-то буркнул, и дальше они беседовали уже о чем-то другом.

Папа Гаврилов доел колбасу и отправился на вокзал. Станция была тихая. Прямые поезда ходили сюда только летом, когда ехали курортники, а в остальные месяцы – только шесть вагонов, которые на узловой станции прицеплялись к более длинному поезду.

До поезда было еще много времени, двери вагонов не открывали, и папа бродил по перрону. Внезапно он услышал, как его кто-то окликнул. Он оглянулся и увидел худенького дедушку. Дедушка направлялся к нему, очень спешил и задыхался.

– Я тут подумал! А давайте я вам сдам свой дом! – сказал дедушка.

– А вы? – спросил папа.

– Я давно собирался уехать к внучке. Но она живет далеко, в Екатеринбурге. Я не смогу сюда приезжать, а дом бросать не хочу, потому что это ведь дом, с ним надо что-то постоянно делать. Мне нужен был приличный человек, которому я мог бы доверять. Вы же приличный человек?

Папа сказал, что он не знает, приличный он человек или неприличный.

– Но ведь кухонный стол вы не продадите? Розетки откручивать не будете?

Папа пообещал, что стол он точно не продаст, а вот розетки вполне может открутить кто-нибудь из мелких. Или засунуть в них пластилин или скрепки. Но упоминать об этом папа не стал, и они пошли к дедушке смотреть дом.

Дом папе очень понравился, хотя это оказался не целый дом, а только половина. Но зато половина двухэтажная, с большим чердаком. При доме был свой отдельный участок, по форме напоминавший букву Г. Длинная палочка от «Г» была размером с три легковые машины, а короткая палочка – с одну. На участке имелось даже свое дерево – огромный старый грецкий орех.

На первом этаже находились одна большая комната, одна маленькая и кухня. А на втором – три маленькие комнаты и одна средняя. Моря из окна видно не было, зато виднелся маяк, стоявший на морском берегу.

– Он работает? – спросил папа.

– Конечно! Ночью вращается прожектор. Я прожил здесь сорок два года с женой, а теперь вот семь лет без нее. Работал в военном оркестре, играл на трубе. А дом мы здесь купили, когда жене сказали, что у нее неважные легкие и ей нужны теплые зимы, – сказал дедушка и погладил подоконник, точно тот был живой.

– Тогда, может, вам не стоит… – начал папа, но старичок торопливо повторил, что уже давно все решил, одному ему жить опасно, потому что сердце пошаливает, и он очень рад, что все наконец сложилось.

Дедушка с папой договорились, сколько платить и как пересылать деньги, и старичок стал показывать, где лежат книжки оплаты за электричество, где счетчики, как в доме перекрывается вода и какие вредные привычки имеются у газового котла.

– Он хороший, этот котел, лучше любых новых, но немного упрямый. Его нужно прочувствовать. А зажигается он спичками, вот тут… Только когда зажигаете – держите лицо подальше!

Папа с подозрением покосился на котел. Тот походил на огромный пушечный снаряд, в который входили трубы разного диаметра. В котле что-то бурлило и пыхтело.

– А инструкция на него есть? – робко уточнил папа.

– Какие инструкции? Он почти мой ровесник! Главное – с ним просто дружить, – вздохнув, сказал старичок и стал крутить большой вентиль. – Вот я его выключаю! А теперь зажигаю! Берегите глаза! Осторожно!

Старичок поднес к котлу спичку, и – ПЫХ!

Это был самый большой «пых» в мире. Папа даже присел на всякий случай, спасая голову, но котел уже мирно подогревал воду, а рядом стоял крайне довольный старичок.

– Ну вот! Кажется, я все показал! А теперь бегите на поезд! – поторопил он, и папа поехал к маме и детям.

* * *

Апрель и май прошли в ужасной суете. Московскую квартиру выставили через агентство и сдали ее семье с двумя детьми, которая должна была заселиться с июня. Дети в этой семье были такими бесшумными, что папа не сомневался: бдительной соседке они понравятся. Хотя, возможно, теперь она решит, что дети квартирантов сидят тихо, потому что во рту у них кляп или родители привязывают их к стульям.

– За час ни единого звука! Сидели и рисовали фломастерами! Ну не могут дети быть такими послушными! – завистливо сказала мама.

– Это наши не могут, а другие могут. Мне кажется, наши дети – итальянские шпионы, – отозвался папа.

– Мы сами с тобой итальянские шпионы! Только итальянцы об этом пока не знают, – добавила мама.

В последние недели она почти не спала. Никто не понимал, когда она отдыхает. С начала мая мама паковала вещи, которые они забирали с собой, и раздавала то, что с собой было никак не взять.

За эти два месяца сухонький дедушка трижды передумывал ехать к внучке, а потом опять собирался. Это сбивало папу с толку, но мама все равно продолжала упорно упаковываться, заявив, что она уже настроилась, а раз настроилась, то отступать поздно. Будь что будет – они просто приедут и сядут на вокзале на сумках, а там уж как-нибудь само все устроится.

Потом дедушка немножко поднял цену и все-таки уехал к внучке. Это произошло за несколько дней до окончания последней школьной четверти. Новый учебный год дети должны были начинать уже в новом городе и в новой школе. И тут все поняли, что переезд действительно состоится, и стали паковаться вчетверо быстрее.

Дети собирали вещи каждый в свой рюкзак. У самого маленького был самый маленький рюкзак, у самого большого – самый большой, за исключением Риты, которая была такой мелкой, что рюкзак ей заменяла лягушка, рот которой закрывался на молнию.

Саша набрал себе полный рюкзак игрушек, а когда они в него не поместились, стал колотить по рюкзаку молотком, уминая его, чтобы влезло все остальное. При этом в порядке бескорыстной помощи он «умял» молотком и ту большую сумку, в которую мама собрала посуду, после чего оказалось, что вся уцелевшая посуда легко может поместиться в одном пакете.

– Ну ничего! – сказала мама, утешая себя. – Ведь мы же могли перебить ее и в дороге, и тогда это было бы гораздо обиднее!

Катя набила полный рюкзак клетками с животными. На дно рюкзака поставила клетку с морской свинкой, на нее клетку с крысами и на самый верх пирамиды – красноухую черепаху Мафию. Мафией черепаху назвали потому, что когда она жила в аквариуме, то съела тритона, рака и телескопа. Причем лопала она всех ночью и абсолютно бесследно, а днем лежала на дне как добропорядочная личность, так что ее стали подозревать потому только, что не могли же тритон, рак и телескоп просто взять и уйти куда-то по делам. Потом Катя спохватилась, что ехать еще не скоро, и вытащила все клетки обратно, чтобы животные не задохнулись. Но вытащив клетки, Катя опять поддалась настроению всеобщих сборов и запрятала всех обратно. И снова подумала, что они задохнутся, и опять вытащила. Алена ныла и не хотела никуда ехать. Она влюбилась в Вадика из соседнего класса, который на физкультуре все время бросал ей в спину тяжелым медицинболом, а другим девочкам не бросал. И хотя от мяча на спине были синяки, все равно пренебрегать Вадиком не стоило.

Катя, как старшая сестра, устроила Алене допрос:

– Вадик! Ха! Как звали мальчика, в которого ты влюбилась на прошлой неделе? Дима?

– Кирилл. Он залепил мне волосы жвачкой.

– А Дима не залеплял?

– Кирилл Диме тоже залепил волосы жвачкой.

Катя покрутила пальцем у виска:

– Тьфу! Тут такая драма! Кирилл с Димой залепляют друг другу волосы жвачкой, а она влюбляется в какого-то несчастного Вадика! Все, топай собирай рюкзак!

Алена взяла веник, смела в совок свое разбитое сердце и отправилась собираться.

И вот наконец наступил день отъезда. Папа повез маму и детей на вокзал. Сам он должен был потом вернуться, погрузить в микроавтобус вещи, которых набралось гораздо больше семи рюкзаков, и целые сутки провести за рулем. Но и поезд тоже ехал сутки. Так что они должны были оказаться на месте примерно в одно время.

На вокзал их неожиданно поехала провожать бдительная старушка со второго этажа. Папа с мамой не слишком хотели ее брать, сочиняя про неработающие ремни безопасности на третьем ряду сидений, но отказать ей оказалось совсем непросто. В машине старушка держала Риту на коленях и целовала ее в макушку, а Рита вертела головой, потому что ей было мокро.

– Смотрите! Она пьет из нее мозг! – прошептал Петя и так дико заржал, что его хотели даже отправить на вокзал на метро.

На вокзале старушка перецеловала всех детей, не исключая даже и Петю, которого пришлось пригибать, потому что он был выше ее на две головы. Целуемый Петя корчил страшные рожи и пытался поймать на вокзале бесплатный Wi-Fi.

– Я помню тебя еще вот такусеньким! – сказала бабушка, показывая рукой на уровне своего колена. Потом она подарила детям приемник, который заряжался от солнечной батареи. Рите, конечно, сразу захотелось такой же приемник, и только себе одной, и она прямо на перроне улеглась на асфальт, чтобы всем было видно, как сильно ей необходим приемник.

– Он будет общий! И твой тоже! – сказала Катя, но Рита хотела приемник только себе и лягалась.

– Вот видите! Никто ее не пытает! – не удержался папа Гаврилов.

– Работайте с характером ребенка, работайте! Объясняйте! – сказала бдительная бабушка, но сказала каким-то совсем слабым голосом. Поезд тронулся, а бдительная бабушка все махала им рукой.

– Катя, Саша, Рита, Костя, Вика, Алена, Петя! Прощайте! Пишите мне! Я же даже адреса вашего не знаю! – кричала она.

Мама поразилась. Она и не подозревала, что бдительная бабушка знает всех их детей по именам. Поезд отъезжал, и из окна было видно, как соседка идет по перрону и вытирает глаза.

– Знаете, а она какая-то хорошая! И почему мы раньше этого не замечали? – неуверенно сказала мама.

– Так можем вернуться! Еще не поздно выскочить из поезда! – предложила Вика.

– Нет! Возвращаться мы не будем! – торопливо ответила мама. – Но я теперь знаю, что она хорошая, и на сердце у меня легче!