Как он похоронил собаку Сравнивая писательство Евгения Гришковца с его работой в театре, критики оказывают ему сомнительную услугу.Вот, например, Мария Мельникова из «Книжного обозрения» назвала рассказы, включённые в сборник «Планка», «плохой прозой». При этом

Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! - взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.

По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей, 11
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.

ИНТЕРЕСНОЕ У НАБОКОВА:

«Маню ветрила кораблей… Пора покинуть скучный брег… И средь полуденных зыбей… Вздыхать о сумрачной России…» и т.д. Эти строки, написанные прекраснейшим русским языком и проникнутые неподдельным чувством, в техническом смысле представляют собой общие места европейской романтической поэзии того времени.

ЛОТМАН:
«Под небом Африки моей..». - В первом издании главы Пушкин сопроводил этот стих обширным автобиографическим примечанием: «Автор, со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь».

МОИ ИНСИНУАЦИИ:

«Свобода», «неприязненная стихия» - это лирика. Ключевое слово – «страдал». А что еще может предложить Россия? - только уехать.
И где ни будь… в какой ни будь час… Как он это знал?! Фантастическая строфа, - в ней мысли больше чем во всем Чаадеве.
Личное: далеко за сотню раз я читал «Онегина» и всякий раз на этом месте – комок в горле. Вот он – наш Пушкин.

ЕЩЕ МНЕНИЕ О СТРОФЕ:
Пишет petrazmus : Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! - взываю к ней;

Пора, мой друг, пopa! Покоя сердце просит -
Летят за днями дни, и каждый час уносит

Брожу над морем, жду погоды,

Как часто по брегам твоим
Бродил я тихий и туманный,
Заветным умыслом томим!

Маню ветрила кораблей.

Зефир скользит и тихо веет
В ветрила гордых кораблей
И челны на волнах лелеет,

Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?

Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но чу! - матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз - и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.

Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,

Когда же волны по брегам
Ревут, кипят и пеной плещут,
И гром гремит по небесам,
И молнии во мраке блещут,
Я удаляюсь от морей

И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,

Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала...
Увяла наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;

Вздыхать о сумрачной России,

В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.

Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.

И может быть – на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной

Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.

Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгой срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди старика.

А. П. Ганнибал

Пушкин вспоминает о происхождении своего прадеда, знаменитого Арапа Петра Великого - Абрама Петровича Ганнибала, который судя по всему был потомком абиссинских (эфиопских) кровей, отсюда и "Моя Африка". Дальше, мы почти что возвращаемся к самому начали романа и у меня всегда вызывал вопрос только один момент. Смотрите, отец Евгения разорился, сам Онегин нигде не служил и никакой деятельностью, приносящий доход, не занимался. Наследство выморачивать он не стал, ну и с чего он жил? Видимо исключительно в долг.ибо других вариантов я не вижу особых. так что в деньгах дядюшки он нуждался отчаянно....

Вдруг получил он в самом деле
От управителя доклад,
Что дядя при смерти в постеле
И с ним проститься был бы рад.
Прочтя печальное посланье,
Евгений тотчас на свиданье
Стремглав по почте поскакал
И уж заранее зевал,
Приготовляясь, денег ради,
На вздохи, скуку и обман
(И тем я начал мой роман);
Но, прилетев в деревню дяди,
Его нашел уж на столе,
Как дань готовую земле.

Нашел он полон двор услуги;
К покойнику со всех сторон
Съезжались недруги и други,
Охотники до похорон.
Покойника похоронили.
Попы и гости ели, пили
И после важно разошлись,
Как будто делом занялись.
Вот наш Онегин — сельский житель,
Заводов, вод, лесов, земель
Хозяин полный, а досель
Порядка враг и расточитель,
И очень рад, что прежний путь
Переменил на что-нибудь.

Дядя у нас получается был ооооочень не бедный помещик, и Евгению, как единственному наследнику досталось немало. Кстати, представляю какие у Вас картинки в воображении вызвала строчка "по почте поскакав". Нет, хулиганкой Евгений на занимался и на крышу казенного учреждения не лазил - просто взял казенных лошадей, о чем мы с Вами уже говорили ранее.

Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.

Собственно говоря, как человек праздный и не способный не к созиданию, не к радости, Евгений и тут начал заниматься тем, что любил больше всего - хандрить. И дело не в финансовой благополучии/неуспехе. Дело, видимо, в состоянии души:-)

Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины;
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?

Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
Ну тут собственно говоря и пояснять ничего не надо. Пушкин как говорит любит время far niente, сиречь, ничего не делая. Ну-ну...ну-ну...:-)

Замечу кстати: все поэты —
Любви мечтательной друзья.
Бывало, милые предметы
Мне снились, и душа моя
Их образ тайный сохранила;
Их после муза оживила:
Так я, беспечен, воспевал
И деву гор, мой идеал,
И пленниц берегов Салгира.
Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
«О ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?

Чей взор, волнуя вдохновенье,
Умильной лаской наградил
Твое задумчивое пенье?
Кого твой стих боготворил?»
И, други, никого, ей-богу!
Любви безумную тревогу
Я безотрадно испытал.
Блажен, кто с нею сочетал
Горячку рифм: он тем удвоил
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед,
А муки сердца успокоил,
Поймал и славу между тем;
Но я, любя, был глуп и нем.

Кто о чем, а Пушкин о девах.... Любитель, однако:-) Дева гор — это черкешенка в «Кавказском пленнике», а пленницы берегов Салгира — Мария и Зарема в «Бахчисарайском фонтане». Этакий кроспостинг 19 столетия на себя самого:-))

Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует,
Близ неоконченных стихов,
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.

Опять ножки....правда еще и головы. Головы и ножки:-)

Я думал уж о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел все это строго:
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу.
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам:
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань!

На этом мы с Вами закончим первую часть, уважаемые. Но вторая не за горами:-)
Приятного времени суток.

Русский человек любит свою Родину и вряд ли в этом отношении отличается от других оседлых наций; но, право же, затруднюсь сказать, разделяет ли он с представителями иных народов другую свою особенность - стремление покинуть свою страну.

Это стремление есть пусть и не у всех, но у многих русских. И это не имеет ничего общего с политическими убеждениями, равно как и с обычной трудовой или вынужденной эмиграцией, которая обычна для всех народов и эпох. Любовь или ненависть к какой-либо стране, в том числе и собственной, в конце концов, определяется отношением к ее пейзажам - городским, сельским, природным. Любят ли русские свою страну, т.е., в конечном счете, русскую природу. Несомненно. Но разве хотя бы раз в жизни не испытывал каждый из русских желание уйти, умчаться от "прелести застенчивой русской природы", от сырого туманного воздуха, от пронизывающего северо-восточного ветра, от холодных морей, от ледоходов в апреле, от вьюг и сугробов по пояс?

"Как любить такую страну,
Где у всех мы будем в плену?
У широкой синей реки,
У бессонницы и пурги,
И у сушащей кровь тоски,
От которой в глазах круги.
И у проволоки тугой,
И у низких, чахлых берез,
Бездорожий тундры нагой
И таежных, несчетных верст".

Когда в популярном советском фильме звучала песня на стихи Киплинга, там из списка направлений, куда предлагалось следовать за звездой кочевой, начисто выпал север, хотя в литературном отношении там едва ли не самые мощные строки:

"...К синим айсбергам стылых морей,
Гле искряться суда от намерзшего льда
Под сияньем полярных огней".

Не потому ли не стали петь этих строк, что русский зритель и так был пресыщен стылыми морями и намерзшими льдами, так что видеть всего этого уже мог и не хотел - просто не перло, а хотелось ему безумно податься до ревущих южных широт или на закат, где дрожат паруса? И не эта ли тоска руководила теми, кто под гитару тоскливо спрашивал все теми же киплинговскими цитатами, увидит ли он Бразлилию, Бразилию, Бразилию, увидит ли Бразилию до старости своей?

Вся эта тоска звучала уже у нашего всего Пушкина. Как он, бедный, мечтал побывать в Италии!

"Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас,
И вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле,
С венециянкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви".

И когда он был в Одессе, где "все Европой дышит, веет", у него уже имелся план бегства.

"Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил".

Да, вот то-то и оно: хоть Россия и "сумрачная", и "скучный брег", и "непрязненная стихия", но о ней все равно придется "вздыхать", хоть даже и под вроде бы "своим" небом Африки. И Пушкин, в конце концов, от планов отъезда отказался. Как отказываются до сих пор большинство русских. Даже (и особенно тех, кто очень громоко кричит, что ему пора валить.

Как я уже высказывался, Россия схожа с Африкой в одном диалектическом единстве противоречий: в ней хочется остаться навсегда, и жить в ней совершенно невозможно. Россия, как и отношение русских к ней, - диалектична. А диалектика - это жизнь. Ergo, Россия жива.

(26 мая (6 июня) 1799, Москва - 29 января (10 февраля) 1837, Санкт-Петербург)

Русский поэт, драматург и прозаик. Александр Сергеевич Пушкин имеет репутацию великого или величайшего русского поэта. В филологии Пушкин рассматривается как создатель современного русского литературного языка.

Цитата: 290 - 306 из 416

Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
(*Евгений Онегин*, 1823-1831)

Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!

Пора, пора! рога трубят.
(*Граф Нулин*, 1825)

Почто ж кичится человек?
За то ль, что наг на свет явился,
Что дышит он недолгий век,
Что слаб умрет, как слаб родился?
За то ль, что бог и умертвит
И воскресит его - по воле?
Что с неба дни его хранит
И в радостях и в горькой доле?
За то ль, что дал ему плоды,
И хлеб, и финик, и оливу,
Благословив его труды,
И вертоград, и холм, и ниву?
(*Подражания Корану*, посвящено П.А. Осиповой, 1824)

Поэзия бывает исключительною страстию немногих, родившихся поэтами; она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни.

Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
(*Поэту*, 1830)

Поэтов - хвалят все, питают - лишь журналы…

Прав судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Все благо: бдения и сна
Приходит час определенный. - (Ленский)
(*Евгений Онегин*, 1823-1831)

Презирать суд людей нетрудно, презирать суд собственный - невозможно.

Прекрасное должно быть величаво…

Привычка - душа держав.

Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
(*Евгений Онегин*, 2 гл., 31 строфа, 1823-1831)

Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! - взываю к ней.
(*Евгений Онегин*, 1823-1831)

Проклятый граф!
Он лучше бы мне голову пробил.
И платье нужно мне. В последний раз
Все рыцари сидели тут в атласе
Да бархате; я в латах был один
За герцогским столом. Отговорился
Я тем, что на турнир попал случайно.
А нынче что скажу? О бедность, бедность!
Как унижает сердце нам она!
Когда Делорж копьем своим тяжелым
Пробил мне шлем и мимо проскакал,
А я с открытой головой пришпорил
Эмира моего, помчался вихрем
И бросил графа на двадцать шагов,
Как маленького пажа; как все дамы
Привстали с мест, когда сама Клотильда,
Закрыв лицо, невольно закричала,
И славили герольды мой удар, -
Тогда никто не думал о причине
И храбрости моей и силы дивной!
Взбесился я за поврежденный шлем,
Геройству что виною было? - скупость.
Да! заразиться здесь не трудно ею
Под кровлею одной с моим отцом. (Альбер)
(*Скупой рыцарь* (входит в цикл *Маленькие трагедии*), задумана в 1826, закончена в 1830)

Промчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
(*19 октября*; *Роняет лес багряный свой убор...*, 1825)

Против солнышка луна не пригреет,
Против милой жена не утешит.
(*Песни западных славян*, 1833)

Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
(*Медный всадник*, 1833 (Петербургская повесть))